Античная наркомафия 4 - Безбашенный

Вообще говоря, я исходно приобщать своего мелкого к пиротехнике в этом возрасте не собирался. Планировал — лет в пять самое раннее, да и то — исключительно под собственным непосредственным руководством. Но разве ж тут за всем уследишь, когда сам месяцами, а то и по полгода дома не бываешь? Млять, надо было Велтура с собой в Рим вытаскивать, потому как это всё он. Но разве ж его оторвёшь надолго от его Милькаты, которая тоже на сносях? Да и кто ж мог знать, что он вот такое отчебучит? Незадолго до моего отъезда в Рим я подключил и шурина в помощь Серёге — не столько ради самой помощи, поначалу заключавшейся исключительно в «не путайся под ногами и руками ничего не трогай», сколько ради его обучения. Ведь раз он теперь один из нас — должен соответствовать. А Серёга как раз к тому моменту, отработав сам пистонный состав и получив от меня приспособу для штамповки капсюльных колпачков, приступил к работе с самими капсюлями. Свинцовые, конечно, не на револьверном деревянном макете испытывали, который не был ещё для этого пригоден, потому как не имел ещё бронзового барабана с брандтрубками и прочей штатной начинки, а на ввинченной в зажатую в тисках гайку единственной на тот момент экспериментальной брандтрубке. Насаживали на неё свинцовый капсюль-пистон и тупо шлёпали по нему молоточком.

А Велтуру это дело чрезвычайно понравилось. Я-то рассчитывал, что взрослый ведь уже мужик, не пацан сопливый, да только из виду упустил, что мужик-то — античный и привычными нам современными пиротехническими игрушками не избалованный. Для него подобная хренотень — чуть ли не божественное чудо. А всё отчего? Оттого, что гребипетские жрецы только в античном мире и знакомы с хитрыми огненными составами, но рецепт их держат в строжайшей тайне — могут только готовый товар продать, на котором и зарабатывают специализирующиеся на огненных штучках храмы. Жрецы Амона, например. В наш с Васькиным гребипетский вояж мы в Мемфисе пару раз даже фокусников ихних уличных видели. В смысле — не всяких, всяких-то там до хренища, в том числе и по огненной части. В основном размахивающих факелами или глотающих огонь, иногда выдувающих его — таких видели чуть ли не каждый вечер — любят эти огненные массовики-затейники вечернюю темноту ради большей зрелищности своих огненных фокусов. А вот пару раз видели затейников и по настоящей пиротехнической части — сыплющих в костерок щепотки ярко вспыхивающего порошка ради пламени какого-нибудь экзотического цвета или ради причудливой игры светотеней на стене, но один ещё и шарики какие-то серые маленькие либо об стену шарахал, либо вообще меж пальцев раздавливал, и они от этого взрывались с хлопком и дымком. А в конце своего выступления он вообще приличный зарядец об землю громыхнул и эффектно «исчез» в облаке дыма. При других обстоятельствах мы бы, конечно, наверняка заинтересовались увиденным — ясно же, что какой-то хитрый состав, взрывающийся от удара, для капсюлей — как раз то, что доктор прописал, но до того ли нам тогда было? Нас было двое, мы были в чужой стране и не хреном груши околачивали, а рисковали своей драгоценной шкурой, выполняя немаловажную и небезопасную тайную миссию с ценой вопроса во многие таланты золота. За многократно меньшие суммы люди без вести пропадают, и концов не сыскать, а тут — тайны жрецов, на сохранении которых божьи слуги особенно помешаны, и за которые сгинуть — тоже элементарно можно. Так что не тянуло нас как-то отвлекаться на детские забавы с хлопушками и прочими недофейерверками, а тянуло поскорее сделать в том грёбаном Мемфисе свою работу и поскорее унести оттуда ноги подобру-поздорову.

Я, значится, к гегемонам в Рим отбываю лимитой римской заделываться, а Волний как раз в это время бегать начал. И не просто бегать, а носиться как в одном месте наскипидаренный. Мелкая детвора — она вся такая, а мой же ещё и на антиграве, так что пока ухайдакается сам — всех остальных раньше ухайдакает. А у Велии то с Софонибой посиделки, у которой совсем мелкий Икер на руках, то с Милькатой велтуровской, тоже с её пузом не шибко мобильной — в общем, иногда сбагривала пацана брату, а в том, что тот в мастерские его таскал, никто вреда не видел. Что я, сам его туда не таскал? Ядовитый белый фосфор давно уже из фосфата выделен и в безвредный красный переделан, да и электролиз бертолетовой соли тоже закончен, хранится в воде, хрен звезданёт, и всего этого — солидный запас, так что ничего такого уж опасного или хотя бы просто вредного для спиногрыза там не делалось. Вот и Велтур безо всякой задней мысли взял, да и привёл его туда, а там — ага, бабахают. И для взрослого-то античного мужика диковинное чудо, а уж для мелкого обезьянёнка — тем более. Вот эдакую сюрреалистическую картину маслом я и застал, вернувшись из Рима — поставили, млять, что называется, перед фактом. Ну а раз некое нежелательное явление запретить и не пущать уже нельзя, то его надо — что? Правильно, возглавить. А то ещё нахреновертят тут без присмотра…

Впрочем, и при мне разок ухитрились. Закруглял как раз на днях очередную бабахальную развлекуху — хорошего понемножку, как говорится. Мелкий в раж вошёл, и ему ещё подавай, а все свинцовые уже перехреначили, остались только штатные медные, которые мы уже для макетных испытаний накапливали. А он же не понимает, ему ж ещё хочется, и он видит добрый десяток, а я ж его оттаскиваю — так он их, стервец, шарахнул дистанционно пирокинезом. Ладно бы один, а он их сразу все, а от них — млять! Когда к перебздевшему Такелу вернулся дар речи, он объяснил мне, что у них там ещё и вынутая из воды завтрашняя порция бертолетовой соли сушилась и практически уже досушилась. Ох и отругал же я ливийца, едва морду ему не набив — млять, это ж надо было додуматься — взрывоопасный реактив хранить вместе со взрывоопасными изделиями! Хотя жертв и серьёзных разрушений, хвала богам, не случилось, но за этот фортель я спиногрыза впервые за его короткую ещё жизнь отшлёпал. А чтобы понял — мне ж надо, чтоб всё-таки понимал, а не тупо наказания боялся — дав ему прореветься и успокоиться, зарядил после этого «перечницу», навёл на пустой горшок и велел ему точно так же заряд в стволе спирокинезить. Потом на примере черепков от несчастного горшка разжевал ему, что было бы с человеческой башкой, окажись она на пути пули. Ежу ясно, что взрыв — одно, а выстрел — другое, но грохнуло в обоих случаях внушительно, и аналогию он уловил. На уровне «маленький бабах можно, большой — нельзя», но для мелкого пока и этого достаточно. После этого, по пути домой, специально сделал крюк и купил ему на рынке кулёк медовых сладостей, объяснив, что это — за освоенную самостоятельно ценную способность, потому как в этом он — однозначно молодец, и если бы он не хулиганил, а сказал мне, что хочет попробовать сделать вот так — я бы плюнул на запас и уж парой-тройкой капсюль-пистонов ради такого дела пожертвовал бы без сожалений.

Вот с тех пор Юлька и завела свою пластинку насчёт обезьяны с гранатой, как она изволит представлять себе ницшеанского сверхчеловека, а заодно и насчёт того, что нельзя наказывать малышей до трёхлетнего возраста. Млять, её бы в ту мастерскую в тот момент! Так и быть, не к самому эпицентру, а в дальний угол — вот почему-то уверен на все сто, что и там ей впечатлений хватило бы. Обычную мелюзгу — может ей и виднее, педагогичка как-никак, но у меня-то ведь ходячая аномалия растёт! И учить его уму-разуму надо уже сейчас, пока он ещё обезьянёнок, и у него всё практически напрямую в подкорке прописывается. Вот если упустить и прогребать — тогда точно обезьяна с гранатой вырастет. А насчёт фашиста — это она до кучи другой эпизод припомнила.

Как-то прогуливаемся мы всей компанией, Волний у меня на плечах восседает, а на улице бухой в ломину карфагенский гегемон валяется. Мелкий спрашивает меня — по-русски — чего это дядя прямо на мостовой спит, а я ему отвечаю, что это не дядя и вообще не человек, а обезьяна такая человекообразная, на человека похожая. И тут же рассказал ему, как в Индии обезьян ловят. Оставляют им выпивку и вкусняшки в тыквенных сосудах, в которые руку едва-едва просунешь. Назюзюкаются приматы до полной невменяемости и лезут за закусью, набирают полную горсть, а вытащить не могут. Тут-то и приходят за ними звероловы. А для обезяны же, что в руку взято — то свято. Трезвая она — может и преодолела бы свою жадность, а пьяная — ни в жизнь. Так и попадаются на элементарной жадности. Вот и этот валяющийся прямо на улице примат допился до того, что любой встречный делай с ним, что хошь, и этим как раз прежде всего и отличается обезьяна от человека.

Это педагогичнейшая наша ещё стерпела, потому как сама подобную алкашню на дух не переносит, но затем через пару кварталов мы двух хабалок увидели, которые, уперев руки в боки, лаялись меж собой на всю улицу. Прямо всему кварталу сообщали всю подноготную друг о дружке — со сколькими переспала, сколько раз и от кого залетала, как от плода нежеланного избавлялась, каким способом на приданое себе зарабатывала — прямо, и никакой жёлтой прессы не надо — и так обо всём и обо всех просветят. Ну, мелкий спрашивает, чего это тёти ругаются, а я ему отвечаю, что это не тёти, а обезьяньи самки. Макаки такие большие, здорово на тёток финикийских похожие. А кто ж они ещё есть, раз ведут себя как макаки?