Вечеринка моей жизни - Ямиль Саид Мендес

По сути нам следовало бы его полностью перестроить, но…. В коттедже есть свой шарм.

И воспоминания.

– Вы по-прежнему тут живете?

– Не-а, – ответил он, пожимая плечами. – Мне стоило бы. Я имею в виду, можно было бы сэкономить на ненужных расходах, но… – Его взгляд скользнул в сторону от ее проницательных глаз. Небо быстро становилось темно-фиолетовым, и вдали от городских огней первые звезды сверкали, как кристаллы. Как только солнце скрылось за горами, температура быстро упала. – Для моего отца лучше быть поближе к городу. – Он ухватился за ручку и толкал плечом, пока дверь не поддалась.

Аромат духов его мамы все еще витал в воздухе спустя столько лет и обрушился на Маркоса, как объятие. Он старался не давать волю эмоциям, потому что не знал, что могло бы произойти.

Надя вошла первой.

Коттедж был полон вещей, словно музей хороших воспоминаний, и прежде чем она успела обо что-нибудь споткнуться, Маркос последовал за ней на середину комнаты. Он потянул за шнурок от потолочного вентилятора, и загорелся свет. Маркос поднял старый ящик для молочной тары, который его сестра оставила под вентилятором, и поставил его у двери.

Надя моргнула, пока ее глаза привыкали к резкому свету. Он огляделся вокруг, и его сердце болезненно заколотилось при виде семейных фотографий. Все вокруг причиняло ему боль. Картины его мамы. Она нарисовала «Зачарованные сады» со всех ракурсов, стараясь идеально передать, как на них падает свет в разное время суток. Но больше всего она любила рисовать людей, особенно пары и семьи. Ее вышивка изречений и переплетенных инициалов. На фермерском столе лежали даже фрагменты «Музыки ветра», которую она так и не закончила собирать.

Надя стояла перед последним семейным портретом Хокинсов, висевшим на камине. Снимок был сделан прямо перед отъездом Маркоса в колледж. В тот день он устроил своим родителям настоящий ад. Он не хотел фотографироваться, но мама, у которой не осталось никого из родственников в Уругвае, убедила его сделать один снимок. Только один. Он согласился при условии, что сделает это на свой собственный старомодный фотоаппарат. Его родители, к удивлению, согласились.

Женщина-фотограф, которой заплатили за эту фотосессию, любезно стояла в стороне, пока молодой Маркос устанавливал свою ручную однообъективную зеркальную фотокамеру на штатив, который ему пришлось прислонить к деревянному забору, чтобы он не опрокинулся. К тому времени, как он разобрался с таймером, они все смеялись. Он все еще помнил тепло солнечных лучей на своей коже и то, как разросшаяся трава покалывала его голые лодыжки, когда он шел к своей семье, чтобы сделать снимок.

– Это отличный портрет, – сказала она.

Слова слетели с его губ прежде, чем он смог их остановить.

– Я его сделал. – Он гордился этим снимком и был благодарен родителям за терпение.

Последовало короткое молчание, а затем Надя спросила:

– Значит, ты фотограф?

– Время от времени, – ответил он, желая еще раз услышать голос своей мамы.

В его телефоне хранилось не прослушанное голосовое сообщение от нее, но он отбросил эту мысль.

– А другие фотографии тоже ты сделал? – спросила Надя, снова повернувшись к портрету и скрестив руки на груди, хотя в коттедже все еще было тепло.

Маркос засмеялся.

– Нет, моя мама.

– Я бы с удовольствием с ней познакомилась.

Маркос знал, что его мама тоже была бы рада познакомиться с Нани и что она с огромным удовольствием помогла бы ей организовать двойную кинсеаньеру. Они ведь для этого сюда пришли? Они собирались найти украшения, а не знакомиться с его прошлым.

– Стоит ли нам… пойти поискать какое-нибудь сокровище? – спросил он, махнув головой в сторону лестницы.

Надя кивнула. На ее лице появилось выражение любопытства, и он не знал, как к этому относиться. Он не хотел с этим связываться. Маркос был слегка напуган ее вопросами и проницательностью, которая, казалось, соединяла по точкам картину его жизни.

Чтобы прогнать эти страхи, как он обычно разгонял воображаемых монстров, когда был ребенком, Маркос включил свет, и они поднялись на второй этаж. Они добрались до своего рода чердака, где ряды за рядами стояли полки с корзинами, аккуратно помеченными красивым каллиграфическим почерком.

– Это лучше, чем магазин для новобрачных, – прошептала она с благоговением в голосе.

Она прошлась вдоль полок, слегка касаясь корзин, как будто надеялась, что они раскроют ей секреты. Во всем ее теле чувствовалось какое-то напряжение, и у Маркоса возникло абсурдное желание положить руку ей на плечо, чтобы снять часть этого напряжения, сковавшего ее. Вместо этого он выглянул в круглое окно из крашеного стекла.

На мгновение единственными звуками были ее шаги, приглушенные потертым бежевым ковром. Маркос любил и одновременно ненавидел это время суток: время, когда день превращался в ночь. Бри называла эти моменты «его закатной тоской», те несколько минут, когда он боролся с чувством, что его засасывает в водоворот, как неудержимого воздушного змея.

– Что ты думаешь об этом для моей вечеринки? – спросила Надя.

Ее звонкий голос вернул его в настоящее. Он повернулся к ней, все еще чувствуя оцепенение от воспоминаний и сожалений.

Она нашла где-то цилиндр с перьями и надела его себе на голову.

Он рассмеялся, не в силах представить, кто бы надел это на свадьбу, но потом подумал, что это, должно быть, осталось от танца котильон.

– Выглядит элегантно, – сказал Маркос. – Тебе придется надеть смокинг в комплект к нему.

Она поджала губы и прищурилась, словно оценивая предложение.

– Возможно, если смокинг будет ярко-розовым?

– Ярко-розовый? – переспросил он, прекрасно осознавая кокетливый тон своего голоса. Может, он делал это по привычке? Какова бы ни была причина такой перемены настроения, он ухватился за возможность обеими руками, как утопающий за соломинку. – Я считал, что ты предпочитаешь черные и нейтральные тона.

– Черный и нейтральный – это для работы, Хокинс, – сказала она, снимая шляпу и направилась вглубь чердака, чтобы убрать ее.

Он не хотел, чтобы улыбка исчезла с ее лица. Поэтому продолжил:

– Ты ищешь розовый? Тебе следовало сказать об этом раньше.

Он подошел к ней, взял за руку и подвел к полке через пару рядов, где висела деревянная табличка с витиеватой надписью: «Все розовое», сделанной почерком его мамы.

– Вот это я понимаю! – воскликнула она.

Маркос чувствовал себя так, словно сорвал джекпот. Наконец-то. Это была та улыбка, которую он не видел уже десять лет, и от которой у него до сих пор перехватывало дыхание. Девушка, которую она так старалась скрыть, когда была рядом с ним, его Нани.

Его Нани бесцеремонно пыталась схватить тяжелую корзину, до которой не могла дотянуться.

– Позволь мне