Разбитые сердца (ЛП) - Гувер Колин

Я поглядываю на отца.

— Какой была моя мать, когда вы познакомились?

Похоже, мой вопрос выбивает его из колеи. Он мотает головой.

— Я плохо помню. Извини.

Не знаю, почему ожидала, что он ее помнит. Между ними случилась связь на одну ночь, когда он был немногим старше меня. Наверняка оба были пьяны. Иногда мне хочется спросить его, как они познакомились, но сомневаюсь, что хочу знать. Уверена, дело происходило в баре, и во время знакомства не было романтичных эпизодов, о которых он мог бы вспомнить.

Я размышляю, как вышло, что отец оказался таким нормальным, а мать стала худшей версией себя из всех возможных. Дело только в том, что она была наркоманкой? Или это дисбаланс природных данных и воспитания?

— Как думаешь, люди — единственные существа, которые склонны к зависимостям? — спрашиваю я у отца.

— Что ты имеешь в виду?

— Например, к наркотикам и алкоголю. У животных есть пагубные пристрастия?

Отец блуждает взглядом по моему лицу, будто не может понять озвученные мной вопросы.

— Кажется, я где-то читал, что лабораторные крысы могут пристраститься к морфию.

— Я не об этом. Я хочу знать, есть ли вызывающие привыкание объекты в естественной среде обитания животных. Или только люди вредят самим себе и всем вокруг своими пагубными привычками.

Отец чешет лоб.

— Твоя мать — наркоманка, Бейя? — спрашивает он. — Ты это пытаешься мне сказать?

Не могу поверить, что я до сих пор не рассказала ему, что она мертва. И не могу поверить, что он до сих пор не догадался.

— Больше не наркоманка.

Он в тревоге щурит глаза.

— Я даже не знал, что она ей была. — Он смотрит на меня, начиная все больше волноваться. — С тобой все хорошо?

Я в ответ закатываю глаза.

— Мы среди ночи сидим в полицейском участке. Нет, не хорошо.

Он дважды моргает.

— Да, понимаю. Но твои вопросы... Они... какие-то бессмысленные.

Я выдаю смешок. Он звучит в точности, как смешок отца. Еще одна моя черта, которая мне меньше всего в себе нравится.

Встаю и разминаю ноги. Подхожу к двери и выглядываю в коридор, надеясь где-нибудь краем глаза увидеть Самсона, но его нигде нет.

Будто между моментом, когда я села в полицейскую машину и моментом, когда мне удастся поговорить с Самсоном, целая пропасть. Огромная эмоциональная пропасть, в которой я ничего не чувствую и меня ничто не волнует, кроме предстоящего разговора.

Я отказываюсь принимать происходящее, и возможно, поэтому, пока я жду, мои мысли спутаны. Если приму это — то рискую убедить себя, что Самсон совершенно чужой мне человек. Но вчера ночью все казалось совсем иначе.

Второй раз за лето я внезапно поражаюсь тому, как резко может измениться жизнь всего за день.

Возвращается офицер Феррелл, сжимая кружку кофе обеими руками. Я отхожу от дверного проема и прислоняюсь к двери. Отец встает.

— У нас есть все ваши данные. Можете идти.

— А как же Самсон? — спрашиваю я.

— Он сегодня не выйдет на свободу. И вероятно, не выйдет еще долго, если только кто-то не внесет за него залог.

Ее слова проникают мне прямо в грудь. А долго — это сколько? Я прижимаю ладонь к животу.

— Я могу с ним увидеться?

— Его все еще допрашивают, и через несколько часов он должен будет встретиться с судьей. Посетители будут допущены к нему, начиная с завтрашнего дня с девяти часов утра.

— Мы не будем его навещать, — говорит отец.

— Нет, будем, — возражаю я.

— Бейя, ты наверное, даже настоящего имени этого парня не знаешь.

— Его зовут Шон Самсон, — отвечаю я, защищаясь. Но затем вздрагиваю и смотрю на офицера, задумавшись, не соврал ли он и на этот счет. — Разве его не так зовут?

— Вообще его полное имя — Шон Самсон Беннет, — поправляет офицер.

Отец машет рукой в сторону офицера и смотрит на меня.

— Вот видишь? — опустив руки на бедра, он смотрит на офицера Феррелл. — Мне нужно беспокоиться? В чем конкретно его обвиняют, и как долго он пробудет в тюрьме?

— Два случая проникновения со взломом. Один случай нарушения условий досрочного освобождения. И случай поджога.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

От последнего ее слова, я давлюсь воздухом.

— Поджога?

— В прошлом году огонь частично разрушил одну резиденцию. Он проживал в этом доме без позволения, когда случился пожар. Попал на записи скрытых камер, был получен ордер на его арест. После этого он перестал появляться на встречах с инспектором по условно-досрочному освобождению, отсюда имеем действующий ордер на арест и новые обвинения.

— Почему он вообще был на УДО? — спрашивает отец.

— За кражу авто. Осужден на шесть месяцев.

Отец начинает мерить комнату шагами.

— Значит, за ним уже давно это водится?

— Папа, я уверена, что он просто жертва системы.

Отец останавливается и смотрит на меня так, будто не может понять, как я могла озвучить такое нелепое утверждение. Я перевожу взгляд на офицера.

— А что с его родителями?

— Оба скончались. Он утверждает, что его отец пропал после урагана Айк, и с тех пор он сам по себе.

Его отец пропал?

Рейк был его отцом? Это многое объясняет о том, почему он так себя вел, когда нашел останки на пляже. Я хочу вернуться в тот момент, когда он выглядел, будто переживает нестерпимую боль. Я хочу вернуться туда и обнять его, что и следовало тогда сделать.

Я начинаю мысленно прикидывать. Если Самсон честно ответил на вопрос о своем возрасте, значит, когда налетел ураган Айк, ему было всего тринадцать лет.

Он один с тринадцати лет? Неудивительно, что мне было очевидно, как он травмирован.

— Перестань его жалеть, Бейя. По лицу вижу, что жалеешь, — говорит отец.

— Он был ребенком, когда умер его отец. Мы понятия не имеем, как он жил после этого. Я уверена, он делал все это, потому что ему пришлось.

— И в двадцать лет этот аргумент все еще актуален? Он мог устроиться на работу, как и все мы.

— А что он должен был делать, когда его впервые выпустили из тюрьмы, и он остался один? У него наверняка никогда не было удостоверения личности, раз не было родителей, которые могли с этим помочь. У него не было ни семьи, ни денег. Люди остаются вне учета, папа. Такое бывает.

Это случилось и со мной, а ты даже не заметил.

Мой отец может думать, что Самсон выбрал такой стиль поведения, но мне кажется, что у него просто не было выхода, варианта жить иначе. Я знаю все о дурных поступках, которые приходится совершать от безысходности.

— Мы можем наложить на него судебный запрет? Я не хочу, чтобы он приближался к моей собственности и дочери.

Не могу поверить, что он это сказал. Он даже не поговорил с Самсоном, не выслушал его версию событий, а уже чувствует угрозу?

— Папа, он безобидный.

Отец смотрит на меня, как на невменяемую.

— Безусловно, защитить свою собственность — ваше право. Но ваша дочь уже взрослая, и должна будет самостоятельно подать заявление на судебный запрет, чтобы защитить себя, — говорит офицер Феррелл.

— Защитить себя от чего? Он хороший человек. — Похоже, они меня не слышат.

— Он притворялся хорошим человеком, Бейя. Ты его даже не знаешь.

— Я знаю его лучше, чем тебя, — бормочу я.

Отец поджимает губы, но ничего не говорит в ответ.

Неважно, какие проступки Самсон совершил в прошлом, он сделал это не потому, что так хотел. В этом я уверена. Самсон никогда не представлял угрозы. Он самый комфортный, неопасный человек в Техасе.

Но отец уже составил свое суждение о нем.

— Мне нужно в туалет, — говорю я.

Нужно подышать, прежде чем садиться в машину с отцом.

Офицер указывает в коридор. Я мчусь в туалет и, дождавшись, пока закроется дверь, вдыхаю в легкие как можно больше воздуха. Медленно выдыхаю и смотрю в зеркало.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Рассматриваю свое отражение. До встречи с Самсоном, глядя в зеркало, я видела девчонку, которая была не важна никому. Но каждый раз, когда я смотрела в зеркало после встречи с ним, я видела девушку, которая была кому-то важна.