Называйте меня пророком - Андрей Воронцов

Он открыл глаза. Видение исчезло, мир остановил свое кружение, грохот в ушах снова сменился ровным шумом города, а Енисеев всё стоял, прислонившись к фонарному столбу. Бог услышал его молитвы. Семнадцать часов пятнадцать минут! Это же через пятнадцать минут после того, когда он должен сказать о своем решении сразу трем претендентам на использование его дара! А с Ефремом он договорился о встрече именно в кафе Анатолия. И если Енисеев не придет, то вся эта гнусная компашка — Ефрем, Макс, Анатолий — взлетит на воздух! Посторонних в кафе не будет: Анатолий наверняка закроет его на «спецобслуживание». Им не нужны лишние уши — даже официантку выпроводят. Но кто же устроит этот взрыв? Едва ли банду Ефрема взорвут Владлен и сатанисты, потому что им нет никакого смысла расправляться с ней, пока Енисеев не объявил о своем решении. К тому же им известно, что столь желанный им прорицатель сам должен быть в этом кафе. Бомбу, вероятно, заложит какая-то банда, конкурирующая с бандой Ефрема.

Но много ли даст Енисееву уничтожение Ефрема и компании? Это решит его проблемы ровно на треть. А Розенкранцу, Гильденстерну и сатанистам, скорее, поможет: уберет лишнего конкурента за обладание Енисеевым. Но ведь не за тем же ему было дано это видение? Сказано: «Поступи правильно»!

И тут Енисеева осенило: он должен назначить на семнадцать ноль-ноль встречу в кафе всем — не только Ефрему и Максу, но и Розенкранцу с Гильденстерном, и сатанистам. И пусть все они разлетятся на мелкие кусочки и отправятся к отцу своему — отцу лжи. В Енисееве всё задрожало в предвкушении столь разящего возмездия. Трясущимися руками он достал сигареты и закурил. Всех — одним ударом! Но как заставить отправиться в это затрапезное кафе лощеных богатеев Владлена Константиновича, Павла Исааковича и сатанистов? А не надо их заставлять. Надо лишить их иной возможности встретиться с Енисеевым. Нужно стать для них недосягаемым до семнадцати ноль-ноль завтра. И чтобы они знали о его недосягаемости. Но как это сделать? Без паспорта не возьмешь билет на самолет или поезд, а по билету, купленному с помощью паспорта, они обещали его быстро найти. На междугороднем автобусе они тоже обещали его перехватить. На электричке далеко не уедешь. И тут он вспомнил, что Надя однажды упросила знакомый экипаж взять его в самолет «без места» — когда ему срочно надо было лететь в командировку, а билетов не было. Всё обошлось без кассы и паспорта: Енисеев прошел в самолет вместе с экипажем.

Только бы Надя снова согласилась! Только бы согласилась! Он бы позвонил этим гадам на взлете, сообщил бы свое условие — о встрече в кафе Анатолия — и отключился бы. Тогда — ищи-свищи! Потыкаются в разные стороны в его поисках и приползут, как миленькие! А у него, к тому же, будет алиби: находился в другом городе. Это на тот случай, если милиция вздумает заподозрить его в причастности к взрыву.

Только бы Надя согласилась! Только бы ответила! Енисеев вошел в арку своего дома, огляделся и выбрал скамейку в центре двора, на детской площадке, откуда хорошо видны были все люди, входящие в арку и перемещающиеся вдоль дома. Никого подозрительного он не заметил, вынул телефон и стал звонить Наде. «Ну, ответь же! Ответь!» — умолял Енисеев, слушая длинные гудки.

И она ответила.

— Да.

— Надя, проведи меня в свой самолет без билета! — закричал Енисеев почти шепотом — в гулком квадрате двора громкий голос услышал бы весь дом. — Как тогда, помнишь? Мне очень нужно!

Похоже, такой просьбы она ожидала меньше всего, потому что несколько секунд молчала.

— Енисеев, ты с ума сошел? Почему я должна тебя проводить без билета? Ты же не ездишь уже в командировки! У тебя условное заключение! Что ты придумываешь?

— Надя, Надя! Я в здравом уме! Поверь! Ты всегда мне верила! Я не зря тебе писал, что влип в историю! После этого долбаного суда, показанного по телевизору, на меня открылась настоящая охота желающих получить предсказания в корыстных целях! Мне угрожают вплоть до смерти! Они шантажируют меня тем, что расправятся и с тобой! Милиция у них вся купленная! Поэтому я и написал тебе, чтобы ты не приходила пока домой! Но теперь и мне там опасно! Мне нужно сегодня быстро оказаться далеко от них, в неизвестном для них направлении, без билета, чтобы меня не отследили по паспорту. Ну что мне: идти на вокзал и просить каких-нибудь проводниц, чтобы меня взяли в вагон без билета? Но поезд — долго, там — милиция, могут снять… Надя!

Она молчала, видимо, обдумывая услышанное.

— Слушай, Илья, скажи честно: ты не выдумываешь всё это для того, чтобы найти повод помириться со мной?

— Надя, я был бы счастлив! И помириться, и выдумывать для того, чтобы помириться! Потому что я люблю тебя больше всех на свете, а вчера нес похмельную чушь! Но это, к сожалению, правда! Помоги!

— Хорошо, — сказала она более мягким, как ему показалось, голосом. — Сделаю всё, что смогу. Приезжай в Домодедово за два часа до отлета. Отлет — в семь пятьдесят. Там позвони мне.

— Надюша!.. Солнце!.. А куда летим? — спохватился он.

— В Екатеринбург.

Был третий час. Время еще есть, но лучше просидеть лишний час в заполненном людьми аэропорту, чем торчать здесь, как на юру. Нужно заскочить домой, взять денег, съесть чего-нибудь и ехать в Домодедово.

— Ну, рассказывай, — сказала Надя, поправляя на коленях форменную юбку.

Они сидели в одном из многочисленных домодедовских кафе, напротив огромного панорамного окна, за которым, мигая огнями, взлетали и садились самолеты. Енисеев попытался при встрече поцеловать Надю, но она отстранилась.

Он рассказал ей всё, в том числе и про Елену (опустив, правда, позавчерашний разговор с ней у общежития). Он не сказал только о посетившем его видении и о том, что он надумал. Надя сначала слушала его сдержанно, а потом брови ее поползли вверх, превращаясь в треугольники, и на лице появилось то же растерянное выражение, что было после посадки в Иркутске, когда они встретились у выхода.

Енисеев замолчал. Молчала и Надя, теребя сережки.

— А что это даст, если они соберутся все вместе в том кафе? — наконец, спросила она.

— Ну, пусть выяснят, у кого из них больше прав на меня, — уклончиво ответил Енисеев. — Может, перестреляют друг друга. В любом случае, это будет свара, шум, а где свара, там милиция, журналисты, что выгодно нам, но невыгодно им. Огласка заставит их умерить свой пыл.

— А как они узнают, что они конкуренты?

— А я позвоню им, скажу, что не могу договариваться сразу с тремя бандами, и пусть они сначала решат, кто из них круче.

— Возьмут и договорятся. Поделят тебя между всеми поровну. Составят график: сегодня ты работаешь на одного, завтра на другого, послезавтра на третьего. Что тогда?

— Нет, это здесь, в аэропорту, составляют графики для разных авиакомпаний. Может быть, Розенкранц и Гильденстерн и захотят договориться с сатанистами, но сатанисты этого не захотят, поскольку привыкли действовать тайно. И уж точно те и другие не станут договариваться с Ефремом, — не потому, что им противно, а потому, что это не их уровень.

Енисеев говорил, что в голову придет, не желая открывать Наде весь план, но она задумалась.

— Что ж, наверное, ты прав. Я договорилась с командиром. Сиди здесь, жди вызова. — Потом она посмотрела ему в глаза и спросила: — Ну, а эта Елена… она что — красивая?

— Красивая, — не отводя взгляда, честно ответил Енисеев. — Только забудь всё, о чем ты думала. В мире есть много женщин — красивых и не очень. Но с тех пор, как я тебя увидел, в моей жизни есть только одна женщина. Это ты. Было бы странно, если бы я тебя немного не ревновал. Мне лестно, что меня ревнуешь ты. Но я тебя никогда не предам и знаю, что ты меня не предашь. Забудь мои вчерашние глупые слова. Ты лучше всех и красивее всех. Елена? Она храбрый человек, хороший товарищ. В пьяном кураже я впутал ее невзначай в чудовищную историю, не дай Бог никому. Хочешь, не хочешь, а выпутываться надо вместе. Вот мы и выпутывались. Близости между нами не было. И не будет. Может быть, я ей нравлюсь. Может быть, она нравится мне. Ведь люди нравятся друг другу бессознательно, а не по трезвом размышлении. Но одно дело симпатия, а другое — жизнь. Моя судьба — это ты, и я сразу сказал ей об этом.

Надя опустила глаза, сняла невидимую пылинку с рукава.

— Мне надо идти.

Она встала, оправила жакет на груди, юбку и торопливо зашагала — светлая, легкая, тоненькая — к лестнице.

Командир и экипаж отнеслись к Енисееву с неожиданным уважением, весьма странным по отношению к человеку, желающему полетать «на халяву». Не будучи в силах совсем избавиться от давних предубеждений относительно бравых пилотов, ухлестывающих за Надей, ожидал он и некой затаенной насмешки в их глазах. Но не увидел и тени насмешки, только нескрываемое любопытство. Всё объяснилось просто.