Оранжевый для савана - Джон Макдональд

Потом они повезли меня по коридору в комнату, представляющую собой нечто среднее между процедурной и камерой хранения. Там был яркий свет. Когда меня вкатили, вошел помощник шерифа. Это был пожилой, цветущий и грузный астматик, лизавший кончик химического карандаша через каждые несколько слов, пока заполнял анкету, которую вынул из своей папки. Я опустил ноги по обе стороны каталки и сел. Накатила волна слабой тошноты, на мгновение все раздвоилось, но и только. Помощник положил папку на изголовье каталки и согнулся над ней.

— Ваше имя в списках полиции не значится. Давайте посмотрим удостоверение личности, Макги.

Он взял мои водительские права и переписал себе номер. В качестве местного адреса я дал ему название и регистрационный номер своего плавучего дома, рассказав, где он стоит.

— Рана на голове; нанесена самостоятельно, — сказал он.

— Причем совершенно случайно, помощник.

— Оружие?

Артур протянул пистолет. Он взял его со знанием дела, передернул предохранитель, проверил обойму и патронник, понюхал дуло, потом дернул за отражатель. Он не сработал. Я давно собирался сходить в мастерскую починить его.

Помощник шерифа повозился с отражателем и сказал.

— Тут заедает.

— Потому-то я и ранил себя.

— Вы носите пистолет при себе?

— Нет, сэр. Для этого мне потребовалось бы разрешение. Я держу его в машине или на яхте. Ведь что случилось: пистолет был у меня в машине, и я решил вытащить обойму. Посчитал, что безопаснее сперва разрядить его. Свернул с шоссе на узкую дорогу, подальше от домов, и расстреливал обойму, пока не счел пустой. Я не считал выстрелы. Потом, скажем, через минуту сел на подножку машины так, чтобы на меня падал свет луны, и, как последний дурак, взялся за отражатель, чтобы передернуть затвор. Руки у меня были потными и, кажется, вместо последнего выстрела раздался пустой щелчок. Но во второй раз пистолет выстрелил. Дальше я помню только, что пришел в себя на земле около машины. Когда я почувствовал, что способен шевелиться, то решил: лучший выход — это попытаться отползти обратно, к главному шоссе. У меня всю правую половину тела парализовало. Но сейчас это проходит. Понимаете, помощник, мой приятель, звонил по междугородней связи из придорожного автомата. И никак не мог дозвониться. Мне надоело. Я подумал, что лучше съеду с шоссе, разряжу пистолет и вытащу из него обойму. Вот и все, что было у меня на уме. Я ему сказал, что вернусь через несколько минут. Но не вернулся. Тогда он решил, что я съехал на боковую дорогу и увяз в грязи. Он долго меня искал. И нашел, кажется, только на третьей дороге, когда я уже дополз обратно почти до самого шоссе.

— Точно так. На третьей дороге, — сказал Артур. — Когда я увидел его, то сразу подогнал машину и привез прямо сюда. Я думал, он умирает.

— Ну, умирающим он не выглядит. А вот те ребята там — поближе к смерти. — Помощник шерифа подбросил пистолет на своей большой и упругой ладони, протянул Артуру и сказал: — Так что почините его, мистер.

И ушел.

Я соскользнул с каталки. Артур бросился было ко мне на помощь, но я жестом остановил его. С трудом удерживая равновесие, медленно побрел по комнатушке. Приходилось поворачивать и раскачивать бедро, чтобы выбросить вперед больную ногу. При согнутом колене она вполне удерживала мой вес.

Летний пиджак был окончательно испорчен: грязный, распоротый, весь в пятнах. Брюки не так плохи, но тоже не в лучшем виде. Балансируя, я снял пиджак, проверил карманы и передал его Артуру, указав на мусорное ведро с открывающейся с помощью ножной педали крышкой. Он свернул его и запихал туда. За дверным проходом, как я и надеялся, оказалась маленькая комнатка с умывальником. Занудно и неловко помогая себе сопротивляющейся правой рукой, я смыл грязь с лица и ладоней, темные полоски запекшейся крови слева и сзади на шее. Влажным полотенцем оттер правую штанину того бока, на котором полз. Изучил себя в зеркало. Я выглядел вовсе не безнадежно. Ну, скажем, так, словно катался по земле в прибрежном переулке. Но повязка выглядела слишком подозрительно.

— Они тебя отмоют перед тем, как в постель уложить, — заметил Артур.

— Кепку, — сказал я. — Когда выйдешь из этой двери, сверни направо и найди другой выход. Я бросил кепку в машине, на полочку за задним сидением. И возвращайся ко мне тем же путем. И побыстрей.

— Послушай, я не буду это делать! Ты не можешь отсюда удрать. Это опасно.

— Не опасней, чем съесть домашние овощные консервы. Принеси кепку.

Я сел на белый табурет и стал ждать. Весельчак Макги, доблестный насмешник с дырой в башке и жуткой уверенностью, что там, внутри, кровь по-прежнему течет. Моя золотая, бесценная, незаменимая голова. Там, под отверстием, пробитым пулей, остались крохотные белые острые осколочки от поврежденной кости, врезающиеся в серое желеобразное вещество, где хранились все уникальные для меня воспоминания.

Толстая сестра открыла дверь и позвала.

— Мистер Макги? Выходите.

— Мне велели подождать, пока что-то там проверят.

— Анализы можно взять в палате, сэр.

— Там что-то по части рентгена.

Она нахмурилась.

— Странно. Пойду-ка я лучше узнаю, в чем дело.

Она удалилась. Завидев в дверях Артура, я заставил себя встать и своеобразным прыгающим аллюром двинулся прочь, а, проходя через холл, натянул бейсбольную кепку. Минуя женщину за столом регистратора у главного входа, я изобразил лучшую походку, на какую только был способен. Подождал в тени, у тротуара, прислонившись к дереву. Артур подогнал машину, о чем ему следовало подумать раньше, когда он ходил за кепкой. Я не стал ему на это указывать. Он и так справлялся лучше, чем я мог надеяться.

— Клематис-Драйв, — сказал я, когда он сел за руль.

— Но как ты можешь...

— Артур, друг мой, ты будешь покорным, со всем согласным и перестанешь дергаться. Я хочу, чтобы ты был рядом. Вместе со мной. Потому что я страшно нервничаю. И если я перестану чувствовать свое тело или речь ухудшится, или рука и нога снова перестанут действовать, ты отвезешь меня обратно туда, чтобы они взглянули на круглую дырочку в голове. В противном случае просто прими на веру, ту странную идею, что я понимаю, что делаю. Я слишком выдохся, чтобы спорить. Просто веди машину. И молись, чтобы мои предположения не сбылись. Который час?

— Пять с чем-то. Чуки будет...

— Ничего. Попереживает.

Когда мы свернули на Клематис, я выглянул в окно и увидел, что небо уже начинало бледнеть на востоке. Темные дома и деревья становились трехмерными от слабых лучей наступающего нового дня, среды. В доме Уаттсов снова горели огни, почти во всех комнатах. Большой белый «линкольн» исчез.

— Сверни к подъезду... Нет, нет, не тормози, а поставь машину у следующего дома. Ставни опущены. Значит этим летом он пустует. Перед тем, как подъехать, выключи фары.

Когда мы дали задний ход, я сказал:

— Если что-нибудь на горизонте покажется: пешеход, машина или велосипед, неважно, поможешь мне быстро спрятаться в кустах и затаишься сам.

— Хорошо, Трев. Конечно.

Никто не появился. Мы обошли дом сбоку. Уаксвелл укатил в своей обычной манере, колеса оставили глубокие вмятины на мягком газоне.

Я подергал внешнюю стеклянную дверь веранды. Размышляя над тем, стоит ли позвать Вивиан, я почувствовал в предутреннем воздухе слабый запах фекалий. Повернувшись к Артуру, сказал:

— Когда войдем в дом, ничего не трогай, пока я тебе не скажу. Держись в центре, подальше от окна. Если заслышишь машину, пригнись пониже.

Опираясь на раму, я ткнул коленом в стекло, выдавливая его вовнутрь. Потом просунул руку, отпер дверь и, когда мы вошли, вытер металлическую задвижку тыльной стороной руки, там, где ее коснулся.

В гостиной пахло еще сильнее. Экран телевизора светился постоянным, холодным мерцанием, по которому бежал снег, как всегда бывает после окончания передач. Крейн Уаттс провалился между креслом и подушкой и, полусидя, запрокинул голову на сидение. Лицо его стало неестественно толстым, глаза широко раскрыты, вылупившиеся от давления изнутри. Не прошло и двух секунд, как я нашел точку попадания. Ему выстрелили прямо в ухо. И я понял. Я уже знал, что еще обнаружу в тишине этого дома. Муж проспал, проспал все на свете. Слишком много пустых вечеров провалялся он в этом кресле, пока сердце жены не наполнилось безнадежностью. Но когда вошел Бу и бросился на нее, она взывала к нему. Много раз, видимо, прежде, чем поняла: было уже слишком поздно. Он оказался слишком далеко от нее и теперь уже проспит все бесконечные подъемы и спуски, все новые требовательные вторжения, все удары и пощечины, все веселые указания, все грубые переворачивания и перетаскивания ее в новую позу для удовлетворения его страсти. Ты проспал слишком долго, так спи же и дальше. Вечно. Интересно, помнила ли она о том, кто произнес эту чепуху о дуле пистолета, вложенном в ухо. И я представил себе, как она, привыкшая лишь к мифическому насилию на экране телевизора и в кино, была шокирована этим внезапным уродством. Всего лишь после легкого нажатия на курок. Сильнейший, мгновенный спазм повалил его с кресла, обнажая внутренности. А гидростатическое давление раздуло лицо до неузнаваемого идиотизма. Я даже знал, что она инстинктивно воскликнула, увидав этот ужас: «Прости меня! Прости меня!»