Твердые орешки - Ефим Петрович Чеповецкий

Ну, назначили так назначили. Я от поручений никогда не отказывался, поэтому решил делать все добросовестно.

Прямо с линейки пришлось идти в бухгалтерию составлять на завтрак меню. Прихожу, а там уже вертятся Толька Брикин и Зина Гладышева. Кроме них, никого нет. Оказывается, Толька назначен главным бухгалтером, а Зина — кладовщицей. Толик сидит с важным видом за бухгалтерским столом и на счетах костяшки перебирает: щелкнет и кричит «дебет», «кредит», «сальдо», «але оп». Орет сам не знает что, потому что «сальдо» — это вовсе не сальто и нечего «але оп» кричать. Вообще у Брикина с алгеброй никогда не ладилось, всегда на троечках выезжал. А тут вам, пожалуйста, главный бухгалтер!.. Зина подходит, ко мне, заламывает, как артистка, руки и говорит:

— Ой, Вовочка, что я буду делать? В складе замки не исправлены, а я материально ответственное лицо за все продукты!

«Ну и артистка»! Знает же, что это игра и ни за что она не отвечает, а строит из себя какое-то чучело».

Я хотел ей это сказать, но тут как раз настоящий кладовщик, Захар Петрович, явился. Толька Брикин как вскочит из-за стола, как закричит:

— Захар Петрович, вы уже больше не кладовщик!..

Захар Петрович побледнел, а когда Зина сказала, что кладовщицей назначили ее, успокоился.

Потом пришли главный бухгалтер и повар. Нас попросили подождать, пока они все обсудят, а потом нам доложат.

Ничего особенно на День самоуправления готовить не собирались, только к обеду на третье решили впервые дать клубнику, потому что Захар Петрович сказал, что она у него больше лежать не может. Если клубнику не впишут в меню, то он должен будет составить акт и выбросить ее. Вписали. Потом предупредили, чтобы мы к шести утра были на местах, иначе завтрак и обед запоздают.

Я пошел проводить немного шеф-повара Павла Васильевича. По дороге он мне сказал, что за завтрашний день очень волнуется.

— Питание — это не шутка! А когда под руками лишние люди вертятся, то можно такое наварить, что сам есть не будешь. Меня же каждые полчаса будут таскать на всякие лекции и массовки… Ах, как будто не понимают, что все держится на питании… Родители чего требуют? — спросил он у меня и сам ответил: — Килограммы!

Я хотел ему сказать, что питание не самое главное, а важней всего воспитание и закалка, но промолчал, чтобы не обидеть его. Потом вежливо попрощался и сказал:

— Вы, Павел Васильевич, не волнуйтесь, я не опоздаю и буду вам очень помогать.

Когда я прибежал к своей палатке, то меня там ожидало человек пять лагерных обжор.

— Вовка, — требовали они. — Ты гляди, чтобы у нас полные порции были. И чтобы на добавки не скупились… По два раза давали!..

— Ладно, — сказал я. — По три порции каждому дам. Что мне, жалко, что ли?

Потом я долго не мог заснуть, вертелся и думал о том, какая тяжелая работа у шеф-повара Павла Васильевича и вообще у всех, кто на кухне трудится. Каждый день в шесть часов утра поднимаются и целый день у горячей плиты стоят… И мама тоже. Она, прежде чем на работу пойти, завтрак мне готовит, после работы обеды варит, сразу на два дня. А в выходной день на рынок идет и полные авоськи оттуда тащит… Как я раньше этого не понимал?! Очень тяжело маме. Вот завтра посмотрю, как все варится, научусь, а приеду домой, буду матери помогать…

Больше, кажется, я ни о чем ночью не думал, потому что, когда Зина меня утром разбудила, я снова о маме вспомнил.

— Как тебе не стыдно! — кричала Зина. — Из-за тебя вся работа на пищеблоке стоит! Ты что, забыл, что ты шеф?.. Я уже два часа продукты выдаю, а принимать некому.

Сначала я не понял, чего она от меня хочет, про какой-то пищеблок орет. Я ведь еще не знал, что это кухню в лагере так называют. Потом, когда увидал, что вокруг меня ребят нет, а из столовой шум доносится, сразу понял, что проспал. Оказывается, уже все с линейки на завтрак пошли, а про меня забыли, думали, что я давно на кухне работаю.

Пробежал я за палатками на хозяйственный двор, чтоб меня никто не видел, а оттуда уже на кухню пробрался. Прихожу, а Павел Васильевич смотрит на меня с удивлением и спрашивает:

— Ты кто такой? Тебе что здесь нужно?

Ну, я ему напомнил, кто я и зачем пришел.

— А-а-а! — припомнил Павел Васильевич и забеспокоился. — Ох ты, беда моя! Тебя-то здесь и не хватало! И что за день такой? — А потом махнул рукой и говорит: — Ладно, иди получай халат, колпак и приходи сюда, к делу пристрою.

Получил я халат, колпак и пришел на кухню. Пришел, а Павел Васильевич снова меня не узнал. Потом вспомнил и говорит:

— Ты все равно опоздал, так пойди погуляй, пока обед закладывать не начнем.

Вышел я в столовую. Ребята завтракают. Увидали меня и давай кричать:

— Молодец, Вовка! Ух, и макароны вкусные у тебя получились! И творог сегодня не кислый…

Я хотел им сказать, что завтрак без меня варился, да не успел: меня позвали к столу, где нулевой отряд сидел. То есть все взрослые.

— Товарищ шеф-повар, надо бы нашему отряду добавки дать. Видите, какие у нас пионеры большие? — сказал физрук и протянул пустую тарелку. Вожатые тоже стали требовать добавки. А Абрам Соломонович, тот, который теперь Ваней Уховым стал, начал по столу ложкой колотить и согнул ее. Подошла к нему Валя Сомова и, как старшая вожатая, потребовала, чтобы он вышел из-за стола. Все за него заступились, говорят: «Ваня не виноват: ложки такие, что сами от ветра гнутся». Это они как раз правду сказали: ложки у нас в лагере никудышные, тонкие, как бумага, а вилок вообще не дают, боятся, чтобы мы не покололись…

В общем пошел я на кухню и говорю Павлу Васильевичу:

— Нулевой отряд добавки просит.

Павел Васильевич сердито на меня посмотрел, а его помощница, тетя Феня, говорит:

— Пусть понесет им добавки. Ему для авторитета это нужно, — и навалила мне целую миску макарон с сыром.

Увидали ребята, что я вожатым добавку несу, и давай орать:

— А нам чего не несешь?

— Ты же