Падальщик - Александр Авраменко

…Михаил шёл по ряду, где продавали себя на зиму свободные. Опять те же тоскливые глаза, усталые лица, на которых лежит печать безнадёжности. Молодые и не очень. Но всех роднит одно — усталость… Смертельная. Та, которая укладывает человека в могилу надёжнее смерти… Кое-кого он видел прошлой осенью. Память на лица у него теперь просто фотографическая. Сестрёнок не видать. Наверное, пристроились уже. Клан Николая растёт. Теперь, когда первые, самые трудные, самые голодные годы прошли, и народ начал приспосабливаться, старший начал принимать к себе новых членов. Сейчас у него уже почти пятьсот человек. А первую зиму, помнится, пережило всего семьдесят. Даже дети есть. Причём из них шестеро новорожденных. Появившихся на свет уже после чумы…

— Дяденька, дай хлебца? Пожалуйста…

Замер от неожиданности — Джаба на этот раз с ним не было. Поехал один. И идя по рынку, просто задумался, и — на тебе… Малышка совсем. Годика четыре. Может, пять… Блестящие от голода глаза. Чуть впалые щёки… Одежда, правда, аккуратно заштопана и чистенькая…

— Хлебца?

Она кивнула с серьёзным видом.

— А ты знаешь, что такое хлеб?

— Знаю. Моя мама его печь умеет. Только у нас мука кончилась. Давно…

Погрустнела, и на маленьком личике удивительно ясно отразились все эмоции, что испытывал ребёнок.

— Ира! Ира! Отойди сейчас же! Перестань! Этого нельзя делать!

Приятный грудной голос из-за спины заставил его обернуться — ничего себе… Высокая, стройная, насколько можно судить. Красивая. Даже очень красивая… Даже слишком… И такая умеет печь хлеб? Не верю. Но ребёнок… И что? Мимо скольких умирающих малышей ты равнодушно прошёл в прошлые разы? Сколько из этих детей умерло полярной зимой? Сколько выжило?! И печальное лицо Ю, с закрытыми навсегда глазами… Непонятный звук заставил его очнуться — малышка со страхом смотрела на его перекошенное лицо. С трудом заставил себя расслабиться. Присел на корточки, сбросил с плеч вещевой мешок, пошарил внутри, вытащил квадратную буханку белого пышного хлеба, изготовленного умной машинкой, протянул девчушке:

— Вот. Возьми. За то, что испугал тебя.

Иринка медленно-медленно протянула синие от холода руки, усеянные цыпками, осторожно взяла буханку:

— Это мне, дядя?

— Тебе. Не бойся. Бери.

Взъерошил длинные светлые волосы, выпущенные из-под вязаной шапочки, выпрямился.

— Удачи тебе, малышка.

Сделал шаг прочь, замер, услышав вновь её голос:

— Дяденька… Спасибо…

Махнул рукой, не оборачиваясь, зашагал дальше. Прочь. Эту зиму он будет один, и — да помогут ему старые боги не сойти с ума… Внезапно послышался шум. Парень обернулся, спросил пробегающего мимо охранника:

— Что случилось?

— Караван прибыл!

— Караван?

Вздрогнул, ощутив невыносимо чёрную ауру, прошептал:

— Работорговцы…

А ноги уже сами несли навстречу въезжающей в город колонне…

…Зазывала расхваливал товар, не жалея горла. Эти торговцы прибыли из самого центра бывшей страны, из столицы, до которой Михаил так и не добрался в этот сезон, отложив путешествие на следующий год. Из машин уже вытаскивали рабов и рабынь, ловко приковывали их к специальным скобам за цепи, прикреплённые к ошейникам. Замешкавшихся или упавших людей щедро награждали ударами. Его внимание привлекла хрупкая фигурка, одетая не так, как одевались в стране. Как-то уж очень экзотически. Да и выражение на лице рабыни было тоже… Не таким, как у всех остальных. Не просто безнадёжность — отчаяние. Ужас. Страх… Уже проталкивался через толпу Николай, в стороне договаривался с главным среди работорговцев старший охраны, когда Михаил шагнул вперёд, ткнул пальцем в застывшую фигурку:

— Эту!

— Она не продаётся.

Спокойный, ленивый голос из-за спины. Парень медленно обернулся — почти чистый змеелюд… Понятно. Инстинктом чувствует, что девчонка — практически чистая арийская кровь. А тот также лениво повторил:

— Она будет сожжена. В назидание остальным после окончания торга. Таков наш обычай.

Из толпы вынырнул старшина горожан, видимо, услышал слова торгаша:

— Наши законы запрещают такое.

— Если запрещают, значит, мы сделаем это после отъезда. В пути. Но она не продаётся. Это — жертва.

— Нет, — спокойно повторил Михаил, положив руку на плечо шагнувшему было вперёд Николаю.

— Я покупаю её. Ты — торговец. Значит, прибыл сюда продать свой товар. На шее этой девушки — знак рабыни. Получается, её статус — товар. Я покупатель. Свободный. И хочу купить именно её. Либо ты продашь её мне, либо — не продашь ни одного раба. Поскольку если продажи не будет, значит, ты не торговец.

— Я торговец, но именно эта рабыня не продаётся.

— Значит, ты не будешь здесь продавать, — эхом откликнулся Николай, по-прежнему стоящий рядом с островитянином.

— Я покупаю её.

— Нет. Только не её.

— Её. Я — покупаю.

— Нет!

Михаил отступил на шаг, прищурился:

— Ты трижды отказался выполнить свои обязанности. По праву оскорблённого — поединок.

— Что?!

Торгаш рассвирепел не на шутку, но парень быстро шагнул к нему и прошептал так, чтобы услышал только тот, к кому обращались:

— Наг.

Приезжий мгновенно осёкся и, отшатнувшись, выдохнул также едва слышно:

— Арий…

Мгновенно в его руке оказался длинный нож, который он воздел к небу:

— Поединок!

— Поединок!

Весть мгновенно облетела собравшихся. Все заспешили к месту будущей стычки, а охранники рынка быстро растолкали народ, образуя круг. Внезапно повеяло холодом, но глаза Михаила словно заледенели — перед ним змеелюд. Исконный враг настоящих ариев. Кровный. Беспощадный. И — Знающий. Своё истинное имя и предназначение. Но скрывающий подлинную сущность. Застыл в напряжённой стойке, выставив вперёд лезвие ножа.

— Во имя Эхава!

— Во славу Старых!..

…Со звоном рвущегося металла сталкиваются ножи. С треском рвётся прочная ткань куртки превратившимися в сталь пальцами. Змеиные изгибы чужака, уходящего от прямых ударов ария, и ментальный удар, припечатавший змею к земле, заставивший застыть на одно-единственное мгновение, которого хватает для того, чтобы иззубренный клинок Михаила пробил врагу горло и вышел из затылка. Впрочем, змей живуч, как все пресмыкающиеся, и на последнем издыхании, уже мёртвый, тот выбрасывает узкое изогнутое лезвие своего кинжала прямо в живот противника. Но — тщетно. Жалобный вскрик металла, чмоканье лопающихся под скрюченными пальцами глаз, хлюп ударенной с неимоверной силой о землю туши… Ледяной взгляд светящихся неземным светом глаз, в которых не различить ни зрачка, ни радужки — лишь белое сияние…