Последняя тайна Лермонтова - Ольга Тарасевич

– Знаете, я думаю, что если все так, как мне рассказывали, то от нашего кино вы точно не уснете. Камеры наблюдения зафиксировали... привидение... Вот так!

– Ого! Я думала, они отключены.

– Камеры были отключены, пока горничная не разбилась. Их не включали специально. Меня лично они напрягают. Я думал, брату и его гостям тоже будет неприятно непрерывное реалити-шоу. Ясно, это не самое лучшее решение было, сколько вопросов по гибели горничной у всех появилось, что, да как. После той трагедии пришлось распорядиться. Теперь убедились все, и я в первую очередь: порядок и безопасность важнее психологического комфорта. Хотя я не думаю, что если бы камеры работали тогда, когда Таня погибла, что-нибудь удалось бы изменить. Кстати, я вот сейчас с вами говорю и припоминаю... Кто-то ведь из гостей спрашивал у меня про эти камеры! Ну точно, спрашивал! Только я совершенно не помню, кто именно...

Зато я помню.

И опять думаю: лучше бы амнезия.

Андрей Соколов. Он знал, что видеозапись не ведется, еще до гибели Танечки...

Знал. Ну и что?

Да, про инсульт у его бывшей жены известно только с его слов. Теперь, после обострения бдительности, что, мне перезванивать и уточнять? Проверять моего Андрея?!

Почему я готова подозревать всех и каждого? И даже тех людей, которых знаю лично. Да ерунда это все! Случайное совпадение! И еще все-таки в этом замке очень мрачная атмосфера. Такие глупости приходят в голову!

Спутник Панина распахивает дверь, и я опять им любуюсь. В этом жесте нет ни тени подобострастия и лакейства – но сколько утонченной вежливости! Хм... надо подумать, а что, если мне взять в докторы Ватсоны этого мужчину, а не Панина? В конце концов, безопасность – это его работа, он, очевидно, профессионал.

Пока нам отыскивают нужный файл с видеозаписью, я коротко рассказываю Михаилу про визит в музей.

Панин трет переносицу и скептически усмехается:

– Невероятно! Какой я невнимательный! Но я действительно не заметил, что один из листов отсутствует! Причем для меня сканировали все записи альбома. Я сам сфотографировал все находки: и мебель, и бутылку, и чернильницу... А слона-то, как выясняется...

– Да, но тем не менее, лист исчез. Кажется, теперь уже не выяснить, когда именно. А что, ведь княгиня Щербатова и сама могла вырвать страницу. Женщины – существа эмоциональные. Я, когда злюсь, себя вообще не контролирую.

– Верю, – в глазах Панина появилось искреннее обожание. – Вот это темперамент!

– Михаил, это у вас темперамент! С таким-то роскошным гаремом, как у вас, обращать внимание на других женщин, – срываюсь я и быстро зажимаю рот рукой. В таких случаях мой муж говорит: «Когда уже придумают препарат „усмирин“.

Панин грустно улыбнулся:

– Да ни на кого я внимания не обращаю. К сожалению. Вам показалось. А княгиня – вы правы – сама могла лист выдернуть. Разозлилась на кого-нибудь из поклонников и решила: а нефиг его письменам делать в моем чудном альбоме. Или Лермонтов ее на коня подсадил? И она какой-нибудь особо любовный стишок решила уничтожить? Судя по тому, что я о нем читал, это вообще было его любимое занятие: девушку охмурить, вдохновить, а в минуту наивысшего любовного томления – как теперь говорят, кинуть, продинамить. Нормальный он был мужик, мой тезка! На редкость бессовестный, сегодня бы далеко пошел!

Я смотрю на Панина, развалившегося на стуле возле монитора камеры, и пытаюсь понять, что с ним.

Пьян?

Или как там у олигархов принято, что-нибудь позабористее – марихуана, кокаин?

Или что-то произошло, и поэтому Михаил нервничает и срывается? Мне слышится надрыв в его шутках...

– А я еще подумала – вдруг кто-то из строителей лист вырвал и спрятал. А сейчас пытается его найти. Можно ли получить список тех людей, которые здесь работали? Вероятность мала, но вдруг что-то прояснится!

– Я думаю, да, это можно уточнить, – Панин, вглядываясь в появившуюся на экране картинку, оттянул пальцами уголки глаз. Почти китаец! – Хотя объем работ здесь ого-го какой, и людей тут на ремонте было задействовано очень много. Но, если задаться целью, то все возможно. Игорь, подготовь ей список, ладно?

Невозмутимый мужчина едва заметно кивнул. Потом поднял руку и неожиданно звонким, мальчишеским голосом, сказал:

– Сейчас, вот, смотрите, Михаил Владимирович!

Через секунду от страха я едва могла дышать.

Ночь, полумрак. В освещенном только слабым лунным светом коридоре из стены вдруг появляется высокая фигура в белых одеждах. По замку разносится звук осторожных шагов. А потом к нему присоединяется еще один: привидение простукивает стены. Возможно, у него в руке даже какой-то металлический предмет: так звонко стучать по кладке костяшками пальцев невозможно.

Пальцы у привидения? Рука у призрака?

Бред, бред...

От следующих кадров мне делается еще страшнее.

Игорь находит видеозапись с камеры, работающей в коридоре возле номера фотографа Стаса.

Привидение заходит в его номер, прикрывает за собой дверь. Через минуту появляется вновь. Огромное, белоснежное, оно движется прямо на камеру, а потом исчезает за поворотом.

Пока я потираю ноющее сердце, охранник Игорь вдруг задумчиво произносит:

– Вот не пойму, мужчина это или женщина. Фигура высокая, худощавая. Михаил Владимирович, я думаю, подходят почти все: Андрей, Марина, Кирилл Алексеевич, журналистка Юля. И – он холодно посмотрел на меня, – Наталия Александровна тоже. Володю и Гарика я бы исключил, тетушку Алену тоже – слишком полные. Хотя... если в плащ закутаться... ну не знаю! Олеся и Антон невысокие. Айо...

– Игорь, я тебя уверяю, – возмущенно перебивает Панин и крутит пальцем у виска, – Айо по ночам в белом плаще по коридорам не бродит! Горе от ума – это твой случай!

Наплевать, что Игорь записал меня в кандидаты на роль привидения.

Если он считает: есть роль, которую кто-то играет – значит, это все не по-настоящему.

Чей-то розыгрыш. Я или Андрей или Марина – надо же, сколько шутников наметили.

Как приятно слушать эту земную, не потустороннюю беседу мужчин!

Ледяная корка страха тает. Я дышу, вижу. И даже пытаюсь поймать вдруг замелькавшие мысли. Только они уворачиваются, словно шустрые мальки. Почему-то интуитивно я знаю: важно их поймать...

Тем временем Панин продолжает лениво распекать своего визави:

– Мне все это надоело. Давай, разбирайся с этим вопросом в ближайшее время. Завтра брат венчается в церкви, на следующей неделе все разъедутся. И в замке появятся первые туристы. Все должно быть на уровне. И чтобы никаких привидений! Да, кстати, ночную смену охраны надо усилить. Будет сюрприз для лунатика в белом плаще.

– Михаил, а может, это Гарик нам всем голову морочит? Он ведь литературовед, раньше преподавал. Я уточняла, он кандидатскую диссертацию по творчеству Лермонтова писал, теперь над докторской работает! И к вам в замок он фактически напросился, никакие они не друзья с Кириллом Алексеевичем! А что, если кто-то из строителей...

– Пойдемте, – Панин встал, отвел локоть, кивнул на него головой. – Берите меня под руку, пойдемте ужинать. Я вас уверяю, что все разрешится. Сотрудники службы безопасности – настоящие профессионалы, и уже очень скоро мы узнаем, кто так по-идиотски шутит...

Церкви в Озерске повезло. Старинная, хорошо сохранившаяся, теперь еще и отремонтированная, издалека видны сияющие синие купола с золотыми крестами.

Внутри она светла и прекрасна, причем дело не только в богатых окладах и утвари. Место чистое, место святое и такое искренне намоленое, что в нем легко-легко сразу становится. Восстановленные церкви пока лишены такой целительной атмосферы. Храм Христа Спасителя мне лично напоминает пахнущий ладаном музей...

Я смотрю на горящие, чуть потрескивающие свечи, роняющие восковые слезы, и думаю о том, простит ли когда-нибудь Господь тех, по чьему умыслу целое поколение людей выросло без веры в сердце. Мне очень интересно, где находятся души оголтелых коммуняк, взрывавших храмы, преследовавших священников и прихожан, топтавших святые иконы – а потом покаявшихся? Я думаю, все они, яростные атеисты, неверующие коммунисты, отпетые революционеры, истово искренне и от всего сердца раскаивались в страшных грехах своих. Потому что на закате жизни, на пороге вечности невозможно не почувствовать благодати божьей, не увидеть небесного света, озаряющего земную часть пути. Тогда, перед уходом, во время ухода, им все стало ясно, а еще страшно – ведь ничего уже не исправить. Раскаяние – только это и оставалось.

Если искренне каешься – говорят, Бог прощает.

В Библии написано – прощать надо, следует учиться это делать, кто из нас без греха, пусть первый бросит камень...

Только нет во мне прощения и милосердия. Мне хочется наполнить свою душу снисходительностью, покоем, светом, однако там лишь обида и раздражение.

Я слишком долго не принимала воли Господа, чтобы не совершить поступков, которых совершать не следовало бы.