Не без вранья - Елена Колина

А что можно было скрывать — что все эти размышления о любви уже не о Лиле? Не о Лиле, а просто о любви? Что он разочаровался в любви к ней, понял, что она не способна дать ему такую любовь, которая ему нужна? Что у нее гости ведут пошлые разговоры, пока он мучается, они «чай пьют»? Что ее друзья недостойные люди и она такая же, как они?.. Но все-таки нет, он же пишет, что любит ее любую.

Тогда что же? Что нужно скрывать?

Что идея эксперимента с домашним арестом принадлежит Брику, что это он, вечный Лилин советчик, придумщик с «неуловимой нравственной физиономией», — инициатор мучительного «сидения»? Что Лиля была только орудием в его руках? И, может быть, Лиля сказала Маяковскому в этом их разговоре: «Ося считает, что мы должны расстаться»?

Можно ли предположить, что одиночное заключение Маяковского — идея Брика? Брик писал в университете работу на тему «Одиночное заключение», знал, что происходит с человеком, с его психикой. Мог ли Брик сказать Лиле: «Что-то Володя давно ничего стоящего не пишет, нужно бы его как-то мотивировать»? Как будто он хладнокровный управляющий, менеджер гения: Маяковский пишет не то, значит, нужно его подкрутить… Можно ли это представить? Легко.

Если это связано с Бриком, тогда понятно, чего Лиля боялась. Боялась — что скажут люди?.. Что люди зададут себе вопрос — вела ли Лиля свои отношения с Маяковским отдельно от Осипа, как сама хотела? Или они с Осипом владели Маяковским как своей собственностью, его талантом и им самим как семейным капиталом? Боялась, что люди скажут: Брики манипулировали Маяковским, Лиля играла с Маяковским в любовную игру, он плакал и писал стихи, Осип навещал его, носил записочки от Лили, и за назначенное Бриками время измученный Маяковский сочинил гениальную поэму. Брик первым опубликовал поэму в своем журнале «ЛЕФ». Все на благо их общей с Маяковским семьи… Да, но Брики-то были спаянным союзом, а он пришлый, Щен. Если это было так, если они манипулировали им вдвоем, то Лиля правильно боялась — со стороны все это выглядит… некрасиво. Ужасно выглядит.

Но даже если они манипулировали им вдвоем, Маяковский сам этого хотел.

Маяковский на все шел осознанно. Не то чтобы он усмехнулся и сказал себе: «Это немного игра, интересная волнующая игра с самим собой в любовь до последней степени, — проверим, такой ли я большой, чтобы стать таким маленьким». Но он понимает, что им играют, и согласен играть вместе. Так что, даже если это была идея Брика, то Маяковский все знал и сам на это пошел.

Но на самом деле все могло быть гораздо, гораздо проще: надоел, уходи вон, дай от тебя отдохнуть. Лиля отдохнула, стала добрая, любящая.

Чем ближе 28-е, тем Маяковский больше нервничает. Он уже давно находится в состоянии эмоциональной нестабильности, попросту доведен своим «сидением» до отчаяния.

«Личика.

Мне кажется все, что ты передумала меня видеть, только сказать этого как-то не решаешься: — жалко.

…Если ты это мне скажешь 28-го (не увидав меня), я этого не переживу.

Ты совсем не должна меня любить, но ты скажи мне об этом сама. Прошу. Конечно, ты меня не любишь, но ты мне скажи об этом немного ласково. Иногда мне кажется, что мне сообща придумана казнь — послать меня к черту 28-го! Какая я ни на есть дрянь, я немного все-таки человек. Мне просто больно. Все ко мне относятся как к запаршивленному нищему — подать, если просит, и перебежать на другую улицу. Больно писать эти письма и ужасно передавать их через Гринберговских прислуг. Но, детик, ответь… Я подожду внизу».

«Лиска, Личика, Лучик, Лиленок, Луночка, Ласочка, Лапочка, Деточка, Солнышко, Кометочка, Звездочка, Деточка, Детик, Любимая Кисанька, Котенок».

«Дорогой Детик. Шлю билет. Поезд идет ровно в 8 ч. Встретимся в вагоне».

Маяковский и Лиля встретились на перроне, как договорились, через два месяца. Поезд уходил через шесть часов после назначенного по договору срока. Маяковский мог бы увидеть Лилю в 2.30 и злился, что теряет шесть часов, что только в восемь вечера… Во всем этом есть какая-то театральность, не вполне подходящая для взрослых, а больше для подростков. Лиля не была подростком в отношениях, зато она точно знала, что Маяковскому нужна эта театральность, этот драматизм. Но она и сама волновалась.

На вокзал Лилю провожала Рита Райт, она вспоминала, как Лиля была возбуждена, нервно сдергивала шапочку.

Рита Райт: «…Уходя, я обернулась и увидела, как Лиля идет к вагону, а Маяковский стоит на площадке, не двигаясь, окаменев…»

Как только поезд отошел, Маяковский прочел Лиле поэму «Про это».

Лиля: «Прочел и облегченно расплакался. Не раз в эти два месяца я мучила себя упреками за то, что Володя страдает в одиночестве, а я живу обыкновенной жизнью, вижусь с людьми, хожу куда-то. Теперь я была счастлива. Поэма, которую я только что услышала, не была бы написана, если бы я не хотела видеть в Маяковском свой идеал и идеал человечества. Звучит, может быть, громко, но тогда это было именно так».

Звучит, может быть, надуманно: назначая Маяковскому наказание, Лиля договаривалась с ним о том, что он посидит и подумает, но не о поэме.

Звучит, может быть, жестко. Лиля буквально с кровью выжала из Маяковского эту поэму, а стоила ли поэма такого страдания? Лиля была уверена: стихи стоили его слез, этих закапанных слезами страниц дневника, когда он попеременно писал стихи и плакал. Не слишком жестко считать, что, конечно, да, стоила, — поэма гениальная, и здорово, что она есть?..

Но пишет же Лиля, что Маяковский согласился на это «сидение» чуть ли не с радостью. Какая бы «плохая» Лиля ни была, как бы ни мучила Маяковского и как бы ни устала от футуристов, его поэзии она была очень предана и понимала его так, словно была внутри него. Так, может быть, она знала, что поэма стоила такого страдания для самого Маяковского? Что он сам понимал, что с ним происходит что-то неправильное, разрушающее дар, и сам мучительно боялся, что «ничего настоящего не напишет», поэтому сам хотел этих слез, из которых получается его лирика? И решил для себя: он играет в эту игру, это больно, зато будет о чем писать.

Поэма «Про это» вышла с посвящением «Ей и мне». Сначала поэму напечатали в журнале «ЛЕФ», а потом было книжное издание с фотографиями Лили. На одной из фотографий Лиля в пижаме — это, конечно, не то же самое, что сейчас фото в журнале «Плэйбой», но ведь и время было другое, так что это был очень эпатажный поступок — выставить себя на всю страну в пижаме.

Зачем так напоказ, зачем фотомонтажи Родченко? Маяковскому понятно, зачем — он так хотел быть только с ней, а был втроем, и все эти Лилины любовники, вот он и постарался как бы узаконить любовь с ней, показать, что она его, на всю страну.

Если бы Лиля была против публичности, она бы запретила, но она хотела. Конечно, это тщеславие, ну и что? Ее так легко понять — такое торжество: вот она любовь криком на весь свет, в стихах «громко названо имя Лилино», и вот она Лиля! Брик получил всего лишь поэму в мартовский номер своего журнала, а Лиля — славу на века. Эта поэма задала дальнейшие отношения Лили и Маяковского: после такой поэмы у него не будет выхода, не будет Лилиного разрешения когда-нибудь полюбить другую, — Лиля должна навсегда остаться единственной музой.

…Ну и что же это было? Лилино полное равнодушие, издевательство, насильственное выжимание лирики? Поиск идеала, забота о его творчестве? Усталость от ревности, желание удалить его, чтобы любить другого?

Но в любом случае страдания Маяковскому было слишком много. Страшное напряжение сил, слезы, внезапное понимание себя и любимого человека, полное, до донышка, выяснение отношений, все, что кажется началом других, лучших, отношений, на самом деле было про то, как расстаются. Что-то надломилось, прежние отношения не восстановились.

Это был конец или начало конца. Через год Маяковский получил от Лили письмо, в котором она официально объявляла ему о разрыве. Странно и печально вышло, что все страдания Маяковского были не для любви, а как будто только для стихов.

Но письмо будет через год, а пока было купе на двоих в международном вагоне, гостиница в Ленинграде и потом много всего — поездки в Ялту, в Берлин, нежные письма с миллионами поцелуев. При этом роман Лили с Краснощековым продолжался.

Лиля и Краснощеков были очень знаменитой в Москве парой. Если бы это происходило сейчас, их фотографии были бы на обложках всех гламурных журналов, и назывались бы они — самая знаменитая пара сезона, олигарх и… как бы сейчас назвали Лилю, светская дама? Нет, Лиля была бы и сейчас такой же известной и так же просто Лилей Брик, и было бы «олигарх и Лиля Брик».

В июле 1923 года Лиля, Осип и Маяковский улетели в Германию — самолетом, это была невероятная редкость! Специально или нет, но Брики покинули Москву вовремя: вокруг Краснощекова начали клубиться слухи о растратах. Пока что все это еще были только слухи, но что-то неприятное витало в воздухе.