Штауффенберг. Герой операции «Валькирия» - Жан-Луи Тьерио

Утром 6 апреля между проходами Эль-Хафей и Бордж Бу-Хедма Штауффенберг постарался вывести из-под удара свои части. Из предосторожности они с генералом никогда не перемещались в одной машине. Иллюзий никаких он не строил. Перед тем как сесть в машину, он сказал лейтенанту Рейле: «Если мы сегодня останемся в живых, считайте, что нам сильно повезло». В проходе между горами под огнем «москитос» и «спитфайеров», среди окаменевших тел и горящих машин, он передвигался стоя в задней части своего автобуса боевого управления. Около полудня автобус был подбит вражеским самолетом. Клаус упал вперед, уткнувшись в землю залитым кровью лицом. Одна рука была наполовину оторвана осколками. Лейтенанту Шлотту удалось донести его до санитарной машины. После адской езды по ухабистым дорогам под налетами королевских ВВС, он был доставлен в военный госпиталь номер 200 в Сфаксе. Приговор врачей был суров. Он потерял левый глаз, правую ладонь пришлось ампутировать, на левой руке недоставало двух пальцев. Он мог пригодиться только в тылу.

Вернувшись в Германию, он двинулся навстречу своей судьбе, готовый выполнить то, что считал своим долгом, во имя законов Антигоны. «Эти вечные и неписаные законы богов, законы, не существовавшие ни ранее, ни теперь». Законы, «выполнить которые не в силах ни один смертный».

Заговор

Возвращение воина стало прежде всего возвращением инвалида. После продолжительного следования в санитарном поезде Муссолини через всю Италию Штауффенберг в конце апреля 1943 года попал в госпиталь в Мюнхене. Лишенный нескольких пальцев и кисти, с нашпигованными осколками головой, рукой и коленом, с пустой глазницей, он походил на собственную тень. Операция следовала за операцией. Его мучили ужасные головные боли. Достойный медали профиль был скрыт под повязками. Но он держался, особенно когда его навещала супруга. Нина ходила к нему очень часто. А он старался не выглядеть при ней несчастным героем. Он отказывался от успокоительных, болеутоляющих лекарств и от снотворного. Он хотел оставаться самим собой и не улетать в обманчивую пустоту искусственного рая. Навещавшие его друзья были поражены его спокойствием и желанием поправиться. В июне он уже снова был на ногах. Никому не позволялось помогать ему надеть пиджак. Он научился застегивать пуговицы на нем тремя оставшимися пальцами. Ими же он сам завязывал шнурки ботинок.

Активное выздоровление

Как только к нему вернулись силы, он снова обрел свою любознательность и жажду жизни. Начал слушать радио, следить за событиями, интересоваться сводками с фронтов. В июле он уже сопровождал своих кузенов в театр, был готов вернуться к воинской службе. В августе он уже не пользовался тростью. Необходимость вновь начать действовать против Гитлера казалась ему более жгучей, чем когда-либо. Будучи прикован к больничной койке, он узнал о драматическом поступке молодых студентов из организации «Белая роза». Хотя он и считал прекрасным это восстание сознания, но был уверен в том, что жертва эта была напрасной. Чему послужила казнь Ганса и Софии Шолль в феврале 1943 года? Чего они добились? Распространили несколько листовок по почте, разбросали их в Мюнхенском университете, потом последовал арест. И в итоге ничего! Он был сторонником полезной борьбы, реальной и эффективной. И считал себя человеком, созданным именно для такой борьбы. После разговора с ним в Мюнхене вдова погибшего на Восточном фронте Хеннинга фон Бломберга описала его как человека, глубоко понимавшего свою ответственность, испытывавшего горечь за то, что он не пал в бою, как многие его товарищи — «Их судьбе можно только позавидовать: им больше уже не приходится нести груз стольких ошибок», — но при этом горевшего удивительным внутренним огнем, уверенного, что судьба сохранила его для выполнения исторической миссии, которая могла спасти Германию. Он явно был поражен синдромом выжившего. Примерно то же самое он сказал и Нине: «Мы, штабные офицеры, все в этом повинны […], но, знаешь, мне кажется, что я избран для того, чтобы сделать нечто ради спасения рейха […]. Мы обязаны спасти Германию».

В течение нескольких месяцев своего выздоровления, проведенных по большей части в Лаутлингене до самого октября, политические заботы не смогли затмить собой его литературные наклонности. Вместе с Бертольдом и Робертом Берингером он говорил о полном собрании сочинений Хелдерлина, издать которое собирался последний. Они обдумывали вопрос, кто станет преемником по управлению наследием Георге, поскольку Франц Мехнерт 26 февраля 1943 года погиб на Восточном фронте у Старой Руссы. Бертольд предложил кандидатуру Клауса, пояснив при этом, что «нет никого другого, к кому бы он испытывал такое безграничное доверие». Рудольф Фарнер захотел показать ему свою новую рукопись, посвященную греческому поэту Дионису Соломосу, который в начале XIX века силой своего слова выступил против турецкого ига. Это, естественно, было созвучно с настоящим. Могло ли слово заменить действие? В это Штауффенберг больше уже не верил. И упрекнул друга в идеализме, в оторванности от реальной жизни. Но при этом с жадностью прочел рукопись. Он с увлечением что-то вычеркивал, упрощал, снова перечеркивал. Он хотел добиться чистоты языка, без всяких примесей. Чувствовалось, что в нем говорила привычка к краткости приказов, отдаваемых на фронте. Слово должно было стать действием. Эта работа его утомила, но позволила снова стать самим собой. День 20 июля 1943 года задал хороший тон его последнему лету жизни. К нему в Лаутлинген приехали Фарнер и Берингер. Они вместе поработали над переводом песни VII «Одиссеи» Гомера, которую Франц Мехнерт закончил как раз перед гибелью от русского огня. Они также подготовили сбор средств по подписке для восстановления разрушенной в результате бомбардировки скульптурной группы пионерам Магдебурга в качестве дани памяти другу молодости, погибшему в русском аду.

Однако все эти умственные радости не могли отвлечь его от великого дела его жизни: свержения фюрера.

Он очень внимательно следил за происходившими в Берлине событиями. Прежде всего его заботило будущее назначение на службу. Ранения полностью исключали возможность возвращения на фронт. Он сожалел об этом, испытывая воинскую солидарность. Но это давало шанс, упускать который было никак нельзя. В штабе он мог бы находиться ближе к задуманной цели. И поэтому он вежливо отклонил престижное предложение генерала Гера фон Швеппенбурга стать начальником штаба командования танковых войск и кавалерии. Но с радостью согласился на предложение генерала Ольбрихта, начальника Общевойскового управления (АХА) ОКХ — одного из самых высокопоставленных участников Сопротивления. Эта должность была стратегической. Под общим управлением генерала Фромма, командующего резервной армией, в состав которой входило около миллиона призывников, раненых и тыловиков, АХА фактически руководило и занималось обеспечением армии на территории рейха и на оккупированных территориях вне линии фронта. У Ольбрихта уже была возможность оценить эффективность работы Штауффенберга, когда тот был начальником организационного департамента. Он хотел иметь его рядом, чтобы положить на музыку будущие операции. Ольбрихт с помощью интриг добился этого назначения. В июле дело было сделано. Клаус был назначен начальником его штаба. 1 ноября 1943 года он должен был вернуться к активной службе. Это повышение и прекрасная для простого подполковника должность доказывали, что Штауффенберга наверху все еще высоко ценили.