Душа Пандоры (СИ) - Арнелл Марго

Повернувшись к Деми, как ни в чем не бывало произнесла:

— Как насчет того, чтобы прямо сейчас начать твое обучение?

Деми, как и Ариадну, вымотала долгая морская прогулка. Один только Никиас не выказывал усталости, но кто его знает, что пряталось там, в его закрытой ото всех душе. Но от мысли, что полубогиня будет обучать ее колдовскому мастерству, в кровь будто впрыснули адреналин. Усталость словно морской волной смыло.

— Иди пока поспи, — тихо сказала Ариадне Деми. Улыбнулась через силу. — Уверена, это надолго.

Бледная с тех самых пор, как спустилась с корабля, Ариадна спорить не стала. Устроилась в отведенных для нее покоях и, кажется, уснула, как только голова коснулась подушки.

По гулким коридорам своего дворца Цирцея провела Деми в комнату без окон. Возникло странное, ничем не обоснованное ощущение, что колдунья заделала окна намеренно — чтобы никто из богов не мог подглядеть за ее ритуалами. Никиас неотступно следовал за Деми, заставляя ее постоянно ощущать на себе его взгляд.

Комната была уставлена высокими шкафами с приставленными к ним лестницами, только вместо книг — многочисленные колдовские атрибуты и ингредиенты. Деми не удивилась бы, узнав, что таковыми являлись даже камни, которых здесь было в изобилии. Что уж говорить о травах, загадочных порошках и зельях в хрупких фиалах.

Цирцея подошла к стоящему в сердцевине комнаты круглому столу, на котором лежала отрезанная голова змеи. Усмехнувшись, сказала:

— Это для твоего ритуала. Одна из тех змей, что украшают волосы горгон.

В памяти всплыла жутковатая Сфено. Деми помнила, что горгона обладала гипнозом и, вероятно, должна была загипнотизировать ее, вытянуть на поверхность сокрытые воспоминания. Видимо, не вышло, раз пришлось обращаться к самой Цирцее. Видимо — потому что Деми не помнила свой со Сфено разговор, ни единого из него слова. Но это не мешало ей отчетливо, до мельчайших деталей, помнить ее саму.

— Заклинание Гипноса. — Цирцея, лукаво взглянув на Деми, сунула кончик пальца в стоящую рядом пиалу, и провела им под глазами и по губам. Повернувшись к Никиасу, велела: — Представь себя гарпией[8], летящей навстречу ветру.

К изумлению Деми, он послушался. Раскинул руки, одна из которых была закрыта черной перчаткой, и… замахал ими, будто крыльями. Развевающийся за спиной плащ как нельзя лучше довершал образ. И все это диковинное действо сопровождалось затуманенным взглядом ярко-синих глаз. Действие чар длилось недолго, как наверняка и было задумано.

Деми не знала, что заставляло ее считать дочь Гелиоса на редкость сильной колдуньей — быть может, исполненные уверенности манеры Цирцеи, быть может, ее горделивая стать…

— Никогда больше так не делай, — шагнув к Цирцее и нависая над ней, процедил Никиас.

— А то что? — спокойно спросила та.

Он промолчал, хотя что-то подсказывало, ему было чем ответить. Даже Цирцее. Деми ожидала, он выскочит из комнаты, но Никиас, переборов себя, остался. Неужели считал, что во дворце колдуньи ей может что-то угрожать?

— Начнем с простых вещей — и с уже приготовленных мною зелий. Пользоваться ими, поглощать их силу — тоже мастерство. Вот, возьми.

Деми послушно глотнула из флакона темного стекла, и почти тут же закашлялась.

— Это еще что за гадость?

— Если я скажу тебе, что мы с тобой опробуем заклинание Арахны, догадаешься? — развеселилась Цирцея. — Или подсказать?

Деми смотрела на флакон расширенными от ужаса глазами. Арахна была дочкой ремесленника и умелой ткачихой, что вздумала бросить вызов самой Афине и потягаться с ней в мастерстве. Арахна, говорят, ничуть ей не уступала, вот только сотканное ею полотно оскорбило богов — оттого, что показала их в неприглядном свете, выставив на обозрение все их грехи. Страсть к вину и распутству, распрям и прелюбодеяниям, бесконечным пиршествам… и умение легко, играючи ломать людям жизнь.

И гадать не стоило: победу в состязании присудили Афине. Не выдержав позора, Арахна свила веревку и затянула ее вокруг шеи. Умереть ей, однако, не дали — Афина желала, чтобы она жила. Жила и ткала, ткала, ткала целую вечность.

Потому богиня превратила ее в паука.

— О боже, — чувствуя подступающую к горлу тошноту, простонала Деми. — Там…

— Дети Арахны, — невинно улыбнулась Цирцея. — Есть у меня темная, запущенная кладовая, где я их и вывожу.

Прикрыв рот ладонью, Деми старательно дышала через нос. В конце концов, в сказках колдуньи и ведьмы часто готовили отвары из жаб и пауков. Правда, предназначались они обычно отрицательным героям…

— Как насчет заклинания? — слабым голосом спросила она.

Цирцея понимающе усмехнулась.

— Как я и говорила, не существует особенных, специальных слов. Ты можешь не произносить их вовсе, и тогда рычагом послужит мысленный импульс. Но в тебе сейчас — сила паучихи-Арахны. Все, что тебе остается — приказать мирозданию (и собственному телу) сплести паутину. Ею, к слову, очень удобно опутывать врагов. А если вложить в чары толику света моего отца, получится сеть, которая не просто остановит, но уничтожит атэморус.

Глаза Деми сверкнули. Забыв о содержимом флакона, она представила, как ее ладони опутывает липкая вязь. «Вейся, ниточка», — закрыв глаза, чтобы сконцентрироваться на мысленном призыве, подумала она. Прошло немало времени, прежде чем что-то и впрямь щекоткой коснулось ее пальцев. Сердце затрепетало: она призвала магию! Хоть и заслуга в том большей частью принадлежала Цирцее, и сотворившей колдовское зелье.

Голос Никиаса стал холодной водой, что выплеснулась на разгоряченную кожу.

— Что за чертовщина?

Деми открыла глаза, чтобы увидеть, как по кончикам ее пальцев вьется черная нить. Совсем не похожая на обыкновенную паутину, которую она рисовала в воображении, нить сочилась чем-то остро пахнущим и… жгучим.

Она закричала, затрясла рукой, пытаясь стряхнуть с пальцев ядовитую паутину. Та жглась и бугрила волдырями кожу. Глаза Деми закатились, она была в шаге от того, чтобы потерять сознание от боли. Никиас оказался быстрей. Подлетел к ней, голой и объятой черной кожей руками стянул паутину и бросил на пол. Крик Цирцеи — и верная магия внутри нее — превратила черную сочащуюся ядом массу в пепел.

Деми ошеломленно разглядывала вспухшие, покрытые волдырями руки.

«Порченная», — стучало в голове.

[1] Ихор (от древнегреческого ἰχώρ, то есть нетленная кровь, сыворотка) — кровь богов, несущая в себе частицу их сил.

[2] Эги́да — мифическая накидка из козьей шкуры, принадлежащая Зевсу и обладающая волшебными защитными свойствами.

[3] Кадуце́й (лат. caduceus) или керикион — жезл, обвитый двумя обращенными друг на друга змеями, часто с крыльями на навершии жезла. Обладает способностью примирять людей или (по другой версии) — исцелять больных и раненых.

[4] Рог изоби́лия (лат. cornu copiae) — рог козы Амалтеи, кормилицы Зевса, способный дать своему владельцу всё, чего бы он ни пожелал.

[5] Золотое руно́ — золотая шкура барана, обладающая целительными свойствами.

[6] Рапсоды (греч. rapsodoa, от rhapsodia рапсодия) — древнегреческие кочующие певцы, распевавшие отрывки из Гомера и др. эпическ. писателей.

[7] Аэды (от греч. ἀοιδός певец) — древнегреческие профессиональные исполнители эпических песен под аккомпанемент щипкового инструмента форминги (наподобие лиры).

[8] Гарпии (др. — греч. Ἅρπυιαι «похитительницы», «хищницы») — полуженщины-полуптицы, персонификации различных аспектов бури.

Глава девятнадцатая. Слетевшая маска

Деми не помнила неудач, которые настигали ее в день минувший, и каждый начинала с чистого листа. Не знала, сколько раз Цирцее пришлось бережно смазать ее пальцы целебными мазями, чтобы потом аккуратно перебинтовать, прежде чем они зажили. Для той, что не помнит себя, время — весьма странная вещь.

Однако в день, который еще не стер по кусочкам ее израненную память, Деми знала главное: любая магия в ее руках искажалась. Она устала видеть подтверждение собственным мыслям, записанным, увековеченным в дневнике — тому, что в ней, как в хрупком механизме, что-то сломано.