Снова Казанова (Меее…! МУУУ…! А? РРРЫ!!!) - Василий Бетаки

Никто из экскурсантов на шутника за несколько месяцев не настучал. Однако, Лёня Гуревич кричал мне в трубку: «Да вбей ты ему в башку, что его как минимум придётся выгнать, если что».

Я-то подозреваю, что большая часть лопоухих экскурсантов и внимания на эти слова не обращала.

Лет через десять после описанных событий Кузьминский эмигрировал. На Западе мы ни разу не встретились, так что о дальнейшей его жизни я знаю только с чужих слов. Он поболтался в университете в Техасе, получив годовой грант «Poet in residence». Будучи в Техасе, он приступил к выпуску своей многотомной антологии стихов и сплетен «У Голубой Лагуны». Три четверти объёма этой антологии — сплетни, а на оставшуюся четверть приходится очень много графомании, причем все стихи своих друзей и собутыльников Костя объявил гениальными. Несмотря на крайнюю небрежность этого издания (оглавление зачастую не соответствует тексту), многие теперь им активно пользуются, как справочником, дающим прекрасное представление об определенном круге людей в определенное время и в определенном месте. Блоковское «так жили поэты». [1] Вот например из его «текстов» в этой антологии кусочек, и довольно развязный, где чуточку и про меня есть:

«Вот так и вяжется вязь, через грязь и бязь подштанников, от Олеси Войцеховской к Васе Бетаки, через сплошную путаницу наших отношений через сплетни и дрязги, пьянки и баб, через салоны (о которых будет особо) и выступления. И все это все той же «подземной пирамидой», от которой видны только случайные верхушки — или официальные, за вихор вытащенные, как Евтух, или Окуджава, или вылезшие сами, как Бетаки и Бродский, вопреки… Вот и пишу эту вязь, цепляюсь за ниточки, за зацепочки, чтоб хоть как-то очертить круг этой культуры, о которой знают и говорят все, и никто ничего не скажет"

К. К. Кузьминский (том 5А, с. 277).

В поведении Костя — клоун, и мне кажется, что его не такая уж веселая клоунада замешана прежде всего на зависти, отсюда и желание быть на виду, хоть посредством скандала. Стремление к скандалу у него — патологическое: чуть ли не год я уговаривал Володю Максимова напечатать лучшие из его стихов, которые он сам лично принес в "Континент", проехав через Париж по пути в Америку. Горбаневская очень сильно этому сопротивлялась, а при этом Косте писала, оказывается, милейшие письма… Он сам же их в своей антологии и публикует! А когда в конце концов мы напечатали два его стихотворения, то получили ругательное, хотя и очень смешное, письмо о том, что ничего публиковать он и не хотел, а редакция «Континента» пиратствует! И главным виновником оказался, конечно, «братец Вася»

В письмах в «Континент» он именовал себя «профессор техасского университета». На самом деле не окончил и трёх курсов факультета театроведенья в «ИНТИМ-е» (Институт театра и музыки).

Рассказывают, что в Америке Кузьминский попытался воспроизвести свой питерский образ жизни: жил в каком-то подвале в Нью-Йорке на пособие и устраивал у себя разнообразные выставки, совсем как до эмиграции в питерской квартире на бульваре Профсоюзов. Зрителей он часто встречал голышом или в крайнем случае в распахнутом халате и в сопровождении борзой.

Короче говоря, развлекался, как и прежде, эпатажем. Все-таки очень важной заботой в его жизни было старание быть на виду. Лишь бы его поминали, а уж в каком контексте — не так важно. Хоть бы и матерно. Вот и я к его вящему удовольствию именно так его тут и поминаю. Он ведь мне всё равно симпатичен.

—------

Четвёртый экскурсовод-мужчина в Павловске был Михаил Юрьевич Герман, по причине имени-отчества получивший от меня естественную кличку «Гермонтов».

Сейчас он профессор и сотрудник Русского музея, а тогда был юн, ходил с пижонской тросточкой, тщательно отглаженный, и видно было, что одежда значит для него весьма немало. Была в нем некая странная смесь денди и неуверенного в себе пай-мальчика. Плюс манеры сноба. И это была не поза. Сущность.

Девочек он слегка сторонился и часто появлялся в парке под руку со своей стареющей и очень красивой мамой.

Несмотря на несколько томный и вялый вид, интеллигентность до сиропности, разговаривать с ним бывало порой весьма интересно. Мне, правда, казалось, что он меня не то стеснялся, не то почему-то побаивался.

Приходил он обычно позже всех, хотя экскурсии начинались отнюдь не рано, — в 11 часов утра. Девочки, естественно, цитировали известную оперу: «уж полдень близится, а Германа всё нет…»

Экскурсии он вёл обстоятельно, ровным, пожалуй, даже слишком ровным голосом, знал много обо всех искусствах, кроме прикладного, но не было в нем той актёрско-лидерской жилки, которая очень нужна при работе с людьми. Как у многих отличников, чувство юмора у него то ли отсутствовало напрочь, то ли тщательно скрывалось для солидности. В общем, не экскурсовод, а «двуногий суррогат магнитофона». Так его назвала заведующая Русским отделом Эрмитажа, старая и весьма ироничная Татьяна Михайловна Соколова.

Ему бы в архиве копаться, сколько было бы пользы и себе и другим! Анна Ивановна явно придерживалась этой же точки зрения: при первой возможности она перевела Германа в библиотеку музея.

От меня пошла еще одна кличка Германа — более, чем несправедливая. Когда Анна Ивановна как-то сказала мне, что он типичный маменькин сынок, я возразил, что он, скорее, «сыник папика». И только из прочитанных мной недавно его мемуаров я узнал, что со своим отцом, очень советским преуспевающим писателем Юрием Германом, он не поддерживал никаких отношений.

И понятно: про Германа, надо еще сказать, что одно его свойство, которое очень сильно чувствуется и в его мемуарах, чувствовалось и тогда, при личном общении — это его скрупулёзная порядочность.

Чтобы покончить с экскурсоводческой темой приведу несколько октав из тогдашнего «дневника»:

…………………………………………

…..Вот этой вазой должен восхищаться я,

Или «вот этот стул — как он хорош:

Изысканные линии стремятся, и…»

Стоишь, не слушаешь, и только ждёшь,

Чтоб смесь косноязычия и фальши

Прервалась роковым «пойдёмте дальше».

И всё же — кто такой экскурсовод?

«Двуногий суррогат магнитофона»?

Панегирист? Горластый счетовод,

Перечислитель статуй и плафонов,

Картин и стульев?.. Но иной поёт

Как тетерев, бездумно, упоённо…

Я этого вопроса не решил,

Хотя лет восемь методистом был…