Заклятие (сборник) - Шарлотта Бронте

(Поднимает крышку гроба, занавес падает.)

Наконец-то герцогиня Заморна исполнила свое предназначение! В истинном, бравурном ангрийском духе. Ее подданные ликуют – и готовы носить королеву на руках. Ангрийцам по душе все необыкновенное, ангрийское – значит особенное. И все, что происходит в Ангрии, должно нести на себе отпечаток величия, тем паче когда дело касается короля. Что ж, им не на что роптать, они получили то, чего хотели, и с лихвой.

Пятого октября 1834 года около полудня я сидел в парадной гостиной дворца «Джулия» (новой резиденции генерала Торнтона в Андрианополе, любезно названной в честь леди Сидни) и смотрел, как жгучие солнечные лучи играют на поверхности стремительного Калабара и беломраморных строений на его берегах, а суетливые суда встают на якорь или, напротив, распускают паруса, пускаясь в плавание по его неспокойным водам.

Внезапно окно рядом со мной содрогнулось от громового раската, о происхождении которого я мог только гадать. Спустя мгновение звук повторился вновь, но теперь я узнал в нем дружный звон колоколов. Звонили в соборе Святой Троицы, в церквях Святого Авдиила, Святого Иоанна, Святого Киприана и церкви Апокалипсиса. Двенадцать ударов – и вот стройный перезвон распался на множество отдельных созвучий, и они мощно взмыли в безоблачное небо, наполнив воздух такими нежными и сладостными переливами, что я воскликнул: «Ура!» – и устремился вон из дворца. Горожане уже заполнили улицы. Уму непостижимо, как им удалось собраться так скоро! Все говорили громко, перебивая друг друга, работали локтями, торя путь в толпе с таким воодушевлением, словно от этого зависела их жизнь. Все разговоры сводились к одному: «сын или дочь, дочь или сын» – главной темой, что управляла хаосом звуков вокруг.

– Что-то случилось? – спросил я у приземистого толстяка, оказавшегося моим соседом.

– Случилось! – воскликнул тот. – Наша славная королева – храни ее Господь! – исполнила долг перед мужем, королем и страной, произведя на свет дитя! Сына или дочку, нам неведомо, но двое гвардейцев только что проскакали по Парламент-стрит к батареям. Десять выстрелов, если родился сын, пять – если дочь. Да нет, какая дочь, сын, конечно же, сын! – И с этим характерным заявлением ангриец круто повернулся.

Батареи на восточном берегу Калабара хорошо просматривались от дворца. Туда были обращены все взоры. И вскоре ощетинившийся пушками берег извергнул вспышку, дым и грохот, приветствуя царственное дитя. Второй, третий, четвертый, пятый. Город затаил дыхание. Когда шестой выстрел прогремел над речной волной, радостная весть прокатилась от дворца «Джулия» по Парламент-стрит, Парламент-стрит нес ее Адриановой дороге, Адрианова дорога сообщала Дворцовой площади, Дворцовая площадь неистовствовала, передавая новость причалам, набережной и Нортенгерленд-террас. Весь Адрианополь взорвался в приступе ликования. Десять условленных выстрелов произвела батарея восточного берега, а спустя шесть или семь минут, к всеобщему изумлению, ей ответила батарея западного. Над городом снова гремели выстрелы, ровно десять.

В это мгновение в толпу влетел всадник, в котором я узнал генерала Торнтона. Его лицо светилось восторгом.

– Браво, ангрийцы! – вскричал генерал, размахивая шляпой. – Долой шапки и парики, ребята! Я только что из дворца. Вот так новость я вам принес! Близнецы, ребята, близнецы! Крепкие, здоровые карапузы, только для вас!

При сем известии ангрийцы пришли в совершеннейшее неистовство. Я выбрался из орущей и вопящей толпы, затмившей солнечный свет шапками и чепцами. Однако, посетив дворец, я не нашел места покоя для ног своих[67]. За исключением левого крыла, где оправлялась от родов герцогиня и куда были допущены лишь самые доверенные слуги, дворец бурлил: курьеры вбегали и выбегали, во все концы страны рассылались предписания о праздновании знаменательного события и открытии всех гостиниц, таверн и пивных за счет его величества.

Суровое чело Максвелла разгладилось, глаза сияли, а ступни почти не касались земли.

– Я написал на Запад, – ответил он на какое-то мое замечание, – и скоро вся страна объединится во всеобщем ликовании. Олдервуд торжествует. Замок заполнили арендаторы и помещики Хьюмшира. Никто не припомнит такого воодушевления! Хоксклиф в Ангрии разнесет весть от края до края лесов. Я слышал от мистера Стейтона, что лорд Нортенгерленд велел закатить пир арендаторам Перси в случае рождения внука. Мистер Уорнер и мистер Керкуолл последовали его примеру, не сомневаюсь, что и Энара не отстанет, ибо теперь у нас целых два наследника! Канцлер клянется, что Арундел будет сотрясен до самых основ, Каслрей ручается за столицу, а что до Адрианополя, то город уже на седьмом небе от счастья.

– А что герцог? – спросил я. – Доволен?

– Вам ли не знать, лорд Чарлз, что моего хозяина порой трудно постичь. Всю прошлую ночь и весь нынешний день он просидел, запершись в кабинете. Лишь его тесть, леди Хелен Перси и доктор Элфорд были допущены говорить с ним, и только спустя полчаса после рождения сыновей он призвал меня, чтобы дать письменные указания. Когда я вошел, он беспокойно мерил комнату шагами, а лорд Нортенгерленд сидел у камина, погрузившись в печальные думы, словно не жизнь, а смерть вошла в дом. Герцог улыбнулся и весьма сдержанно пожал мою руку. Его ледяная длань дрожала. Я искренне поздравил его с рождением сыновей.

– Спасибо, Уильям, – отвечал он коротко. – Надеюсь, страна испытывает не меньшее удовлетворение, чем вы. Это так по-ангрийски – два вместо одного! В любом случае я рад, что все позади.

Затем, явно торопясь, герцог высказал свои пожелания, а глаза горели неспокойным светом, свидетельствующим, что чувства моего хозяина до крайности обострены. Все это время правая рука сжимала цепочку от лорнета и алую ленту на груди. Тем не менее, полагаю, герцог весьма доволен последними событиями.

Я оставался во дворце до вечера, хотел увидеть Заморну, но тщетно. Я слышал его голос и шаги, но сам он был неуловим. Однако, поскольку я на короткой ноге с мисс Софией Грэм и мисс Амелией Клифтон, фрейлинами герцогини, вчера мне удалось поглядеть на юных принцев.

На цыпочках я вошел в детскую. Здесь все было занавешено серебристым дамастом, а колыбельки покрывал белый шелк с серебряной бахромой и кистями.

Я смотрел на крохотных эльфов сквозь тонкую паутину вязанного крючком кружева. Они были похожи на остальных детей Заморны: утонченные, словно восковые, черты лица, завитки бледно-каштановых волос на белоснежных лобиках – и большие, глубокие отцовские глаза. Удивительно, что наследственные черты (к примеру, нос Нортенгерленда) воплотились в них так полно. В этом они мало отличались от Эрнеста и Юлия.