Всю жизнь я верил только в электричество - Станислав Борисович Малозёмов

объяснил, что у казаков первое «горько» не означает, что целоваться должны молодые. Это было правило, по которому бывшая невеста должна обнести всех за столом, подать каждому его чарку, дождаться пока он её опустошит, а потом  поцеловать его в щеку.

В это время играли гармошки, гармонисты пели специальную песню под этот обряд, которую я не смог запомнить, да и старики через много лет тоже не вспомнили, что там пелось. Главное, что Наташка обнесла чарками всех и поцеловала каждого и каждую. После чего за столами началось невообразимое веселье, а молодая, с горем пополам доползла на каблуках до своего места и села, глядя в светящийся синим, зеленым и красным цветом воздух стеклянным взглядом, который из палисадника мне был хорошо виден. Взгляд не был наполнен никакими чувствами, в нём застыла тоска жуткая, смешанная с усталостью и плохо скрытым испугом перед возможной очередной неожиданностью. Серёга прижал её к себе и так они сидели, счастливо и умиротворённо.

А я переключил всё внимание на застолье. Всего длинного состава из скамеек и столов мне не было видно. Но зато прямо напротив меня стоял дядя Гриша Гулько, главный управитель торжества, и спорил с двумя мужиками, оторвав их от более приятного употребления сваренного, зажаренного, накрошенного и налитого.

– Ты, мля, Леха, мля, не горлопань попусту. Чтоб ты, мля, годовалого бычка, как прошлым летом  Шурка Малозёмов, от земли оторвал! Да не дури моё копыто! У Шурки жилы, мля, как канаты. Он ЗиС 5 старый на машдворе за передок от земли отрывал. Все видели!

– Я годовалого бычка на горбу с пастбища нёс. Три километра, мля! – возражал ему Лёха. Но слова выговаривал туго и почти невнятно. – Это когда он, мля, ногу заднюю подвернул.

– Котёнок твой ногу подвернул, мля! – наступал дядя Гриша Гулько. – Во дворе об плоскорез споткнулся, который ты год наладить не можешь, ножи вкривь так и торчат, мля! Вот его ты на горбу до хаты и нёс!

– Не, бычок был у Лёхи, – заступился за товарища второй, сосед наш, через дом жил. Кривощёков Юра. – Неделю жил дома как порядочный человек, а потом его на выгон отпустили, пастух проспал, а бычок тот убёг насовсем. Шофера наши его вроде в Воробьевке видели. Или в Янушевке. Дурная, мля, скотина! Но бычок был, факт.

– Дурак ты, Юрок – Лёха выпил полстакана и плюнул товарищу под ноги. – Тебя кто, мля, спрашивал? Суёшь свой язык пьянющий куда ни попадя!

– Во! – заключил дядя Гулько. – Хрен с ним, с котёнком. Тьфу, мля, с бычком! Я тебе утром нового привезу. У Прибылова Генки возьму. Годовалый, мля! Как новенький. Донесешь до пастбища?

– Ты счас привези!– завёлся Лёха. – Я тебе его, мля, до трассы отнесу. Там продадим проезжалам. Деньги – половину молодоженам, половину пропьём, мля!

– Хватит собачится! – развернула Лёху к себе жена его, Нюра. – Не было у нас, Гриша, сроду никакого бычка. Чего дурня слушаешь? У, нализался, асмадей! Когда успел? Домой вон лучше пошли.

– Нету у меня дома! – вдруг зарыдал Лёха живой слезой и обнял друга Юрка. – То, что есть, мля, это не дом! Это Гриша, тюрьма народов. Меня, значит, и сынка Валерки. Мы, мля, народ! Но для неё мы не люди, мля! Пойдем домой, говорит! Да свадьба началась вот только минут десять как. Нас, мля, ихние родичи потом на дух замечать перестанут. Тьфу на тебя, мля!

И он весь погрузился в скупые мужские рыдания, изредка утяжеляя их интенсивность из стакана без закуски.

– Юрка, домой потом его дотащишь, – буркнула Нюра, пошла попрощалась с молодыми и родителями, да незаметно для гостей исчезла в темноте.

Я пошевелил взглядом и уперся им в другую весёлую картинку. Четверо парней поспорили на бутылку, что её выиграет тот, кто сделает стойку на руках, уперевшись в табуретку, которая стоит на крышке нижней табуретки. Они вытащили их со двора на свет, заставили гармониста, напившегося раньше всех и готового играть всем и всё, сбацать «цыганочку» и стали регулярно и поочередно падать с табуреток в придорожную пыль, составляя пирамиду снова и повторяя падения, которые становились всё громче и смачнее. Вокруг них собралась куча девок и пареньков-ровесников, напевая слова «цыганочки» и поддерживая качающихся на руках «циркачей», которые, несмотря на коллективную поддержку, продолжали  ссыпаться с табуреток, обдирая в кровь локти и плечи. В этой группе было очень весело и смешно. Но в палисадник зашла тётя Мария Скороходова, из кухонных, и тихо позвала:

– А ну, мелюзга, побежали посуду мыть. Скоро горячее разносить будем.

Я с трудом оторвался от забавных событий на улице и мы небольшой гурьбой побежали во двор к чанам с водой отдавать торжественному делу свой трудовой долг.

  Глава десятая

Обновляли стол мы дружно и на предельных скоростях. Приставленный к кухне народ метался с горой грязных тарелок к нам, чистильщикам. Я сбрасывал их в чан с холодной водой, прихватывал высокую стопу чистой посуды, хватал со стола подносы и, пыхтя, улетал на раздачу, где две Людмилы, разные по  возрасту, но одинаковые в скорости и точности разброса по тарелкам гарнира и огромных кусков мяса, вынуждали подквашенных до средней кондиции гостей стремиться к высшей ступени блаженста – полной отключке от реалий и переход в состояние невесомости мозга. В этом фантастическом состоянии мужики обнажали все душевные ресурсы: недержание языка за зубами,  расбрасывание во все стороны эмоций, рук и неосознанное  швыряние собственного тела туда, куда трезвый ум не пускает.

  Я закончил мытьё посуды, протер всю и пошел на улицу, где становилось всё веселее и загадочней. Там крепко ругались два неразлучных друга, которых редко видели поодиночке, так как оба они работали на лесопилке. Один подавал бревно на пилораму, другой распил принимал. Потом перекидывали половинки на другой станок и пилили уже на доски. Они были друзьями с детства и никогда не расставались. Даже в армии служили после войны вместе. Я их знал хорошо потому, что мы с моим деревенским лучшим другом Шуркой ходили на лесопилку часто. Подолгу сидели на опилках сбоку и наблюдали, попутно впитывая витаминный аромат свежей распилки.

Сейчас двое лучших друзей держали друг друга за грудки прямо возле палисадника и орали в голос что-то насчёт того, будто бы один из них, Витька, не понимает ни хрена в пневматике, которая уже завоёвывает всё повсюду. Витька возражал громче. Его возражения шли мимо предложенной другом темы, но тоже имели смысл и современное значение. Он кричал о том, что скоро весь мир завоюют такие аппараты, которые уже есть и зовут их телевизорами. Ставить их надо на тумбочку дома. Он читал про них в журнале «Техника-молодежи». И