Не имеющий известности - Михаил Борисович Бару

в самом конце XVII века, в годовой смете, составленной воеводой Иваном Васильевым сыном Бормасовым, эти 104 пуда соли записаны. Все остальное в прежнем состоянии не оставалось. Все остальное продолжало ветшать. «На городе две башни: одна цела, другая сыспаду и поверху ветха: третья с верха до земли осыпалась; верхние, и средние, и нижние бои все поосыпались; захаб у других ворот осыпался весь». Прибавилось у стрельцов детей, братьев, племянников и свойственников. Теперь их сорок три человека. У церковных дьячков и пономарей, коих всего-то пять человек, набралось по описи тринадцать человек родственников и свойственников. Посадских людей стало больше почти в три раза – сорок девять человек. Количество их родственников тоже выросло почти в три раза. Было тринадцать, а стало тридцать семь. По тем временам уже не деревня, а целый город. Кстати, все, кроме детишек и малолетних племянников, были вооружены. У всех посадских людей и даже у церковных дьячков с пономарями, если верить смете, были свои топоры и бердыши.

Мало-помалу город стал разрастаться: «За городом же на том острову, где город, кабацкой и Таможенной двор. Мост с одной стороны от Стрелецкой слободы через Великую реку строят откупщики из себя». Учел воевода Бормасов и островские церкви: «…в приделе Преображения Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа да соборная церковь Николая Чюдотворца, те церкви каменные: за городом на посаде церковь Покрова Пресвятыя Богородицы, девич монастырь, деревянная».

Теперь про наряд. Про пушки, пищали, фальконеты, мушкеты и ядра. Нет. Они не заржавели окончательно. Вернее, прислали в Остров из Пскова новые на замену тем, что испортились в результате пожара. Так что на стенах и башнях (на тех, что еще не осыпались) стоят годные к бою орудия. Правда, колеса у них «огнили», но сами они стреляют. Еще почти полторы сотни годных к стрельбе мушкетов, но в погребе, в том, что устроен в городовой стене, лежат еще сорок неисправных пищалей, к которым нет замков. Там же лежат и ядра, к которым нет пищалей. С порохом все обстоит лучше, чем при воеводе Дубровском. Его, ручного и мушкетного, 46 пудов, да еще 14 гривенок, да еще полугривенка, а по-нашему выходит почти 740 килограммов. Свинца много – шесть с лишним десятков пудов. И это не все. Еще девятнадцать связок фитилей, девять целых железных ломов, лом железный ломаный, железная соха, гвоздодер, пять бердышей и девяносто две пики. Еще в приказной избе цепь с колодкой да ножные кандалы. Вот только денежной казны в Острове как не было, так и нет. Это плохо, но судных дел нет, что хорошо. «Книг записных делам никаких нет же, потому что больших дел в Острове нет». Так и вижу, как после написания этой фразы воевода тяжело вздыхает и говорит корпящему над бумагой подьячему:

– Как дам сейчас по уху! Будешь у меня знать.

– За что, Иван Васильевич?! – спрашивает изумленный подьячий[59].

– Знал бы за что – убил бы, – отвечает воевода, берет у него из рук перо, размашисто подписывает смету, пинает носком сапога курицу, увлеченно клюющую что-то под лавкой у окна, и кричит куда-то в глубину приказной избы, за дерюжную занавеску:

– Марфа, тащи сюда штоф и сухарей ржаных! И моченых яблок!

Снова тяжело вздыхает и шепчет себе в черную, с проседью, бороду:

– Господи, ну за какие грехи ты отправил меня воеводой в Остров, в эту…

«Сущая деревня»

XVIII век начался в Острове в 1708 году – псковский пригород, которому к тому времени было почти четыреста лет, сделался уездным городом Псковской провинции, а Псковская провинция сделалась частью Ингерманландской губернии. В 1719 году, не сходя с места, Остров в составе Псковской провинции был переведен из Ингерманландской губернии в Санкт-Петербургскую. В промежутках между этими двумя событиями, в 1710 году, в город, как и в другие псковские провинциальные города, приходила из Риги моровая язва. В 1727 году Остров вместе с Псковской провинцией еще раз переместили. Теперь уже из Санкт-Петербургской губернии в Новгородскую. За три года до этого Остров стал управляться городским магистратом. Не стало уездных воевод, которых переименовали в коменданты, а потом снова в воевод, земских старост переименовали в земских бурмистров, таможенных и кабацких голов в таможенных и кабацких бурмистров, появились городские обыватели, приказные избы переименовали в земские, магистраты переименовали в ратуши, а ратуши снова в магистраты… Несмотря на все эти нововведения, Остров как был обнищавшим и захолустным городом, так и остался. После окончания Северной войны граница отодвинулась от Острова так далеко на запад, что город потерял всякое военное значение.

В начале августа 1767 года в Остров приехал новгородский губернатор Яков Ефимович Сиверс. В докладе, который губернатор подал Сенату о состоянии городов своей губернии, об Острове сказано: «Город Остров – сущая деревня, имеет около 120 душ купечества, в воеводском доме только сороки и вороны живут, ни площади, ни лавок не нашел…» Деятельный Сиверс немедля определил места для того и для другого и приказал открыть воскресные базары. В торговых рядах, устроенных на месте, которое указал Сиверс, потом торговали зерном, мукой и скобяными товарами.

Императрице же Сиверс пишет, что «старый замок теперь только груда мусора; собор похож на часовню, а канцелярия и дом воеводы представляют какие-то полуразвалившиеся хижины. В городе сто двадцать граждан и столько же разночинцев, всего сто пятьдесят домов. Однако есть значительные купцы, которые ведут значительную торговлю льном и пенькой, доставляют их в Нарвскую гавань и пользуются там кредитом. В канцелярии не нашлось ни одного гражданского процесса, никаких недоимок и очень мало денег, потому что по получении они немедленно отправляются в Псков. Арестантов, ожидавших решения, оказалось трое. Уездный воевода незадолго умер. Магистрат помещается под соломенной кровлей. У жителей нет ни полей, ни лугов и многие из них нанимают помещичьи и экономические земли».

О том, как управлялся Остров во времена губернаторства Сиверса, можно прочесть в заметке «О монументальных остатках или следах древних псковских пригородов» члена-секретаря Псковской археологической комиссии Евлентьева, опубликованной в 1878 году в «Псковских губернских ведомостях». В 1772 году островским воеводой был премьер-майор Трофим Мизроедов, воеводским товарищем капитан Иван Ладыженский и секретарем Терентий Вязовитинов. На службе в штате воеводской канцелярии состояло восемь приказных, которых называли канцеляристами, подканцеляристами и копиистами. Канцелярия делилась на три приказных стола, или повытья: протокольное, подушное, оно же и экономическое, и розыскное. Жалованье тогда исчисляли «в треть», то есть за третью часть года, и воевода получал в треть, как