Мы мирные люди - Владимир Иванович Дмитревский

— Позвольте....

— Вы не обижайтесь, но по сути-то так? Значит, мы оба немножко разбираемся в этой публике. Так вот, нельзя ли при случае подбросить на Карчальскую стройку наших ребят? Мне они могут отчасти пригодиться. И обращаться с этим народом я умею...

Тут Раскосов перешел на блатной жаргон и стал пересыпать свою речь такими словечками, что Веревкин вскочил и поплотнее закрыл дверь, опасаясь оскорбить слух почтеннейшей вдовы Лаубертс.

Расставаясь, условились, через какие русла в случае надобности будут сноситься.

Веревкин осторожно спросил:

— Это самое, дражайший... насчет, так сказать, уголовного элемента... у вас есть директивы?

— Нет, дорогой друг, — подражая Весеневу, ответил Раскосов, — это чистая импровизация. Уясняете?

Веревкин дал Раскосову первичный инструктаж, откровенно заявил ему, что этот самый Жора Черепанов произвел на него неважное впечатление. И они расстались, к полному разочарованию Эмилии Карловны, мечтавшей угостить смазливого молодого человека, пришедшего в гости к Иннокентию Матвеевичу, домашним вареньем.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ. НЕ ВЫЙДЕТ ПО-ВАШЕМУ!

1

В те дни, когда Андрей Андреевич Веревкин, расположившись в квартире Бережнова, пил желудевый кофе и задумывался над дальнейшей своей судьбой, он стал уже предметом забот и размышлений в Москве, в органах государственной безопасности. Веревкин удачно пробрался в самые недра страны, и маска Иннокентия Матвеевича Бережнова его надежно прикрывала. Его появление не вызвало ни тени подозрения ни среди его ближайших ростовских знакомых, ни среди лиц, ведавших репатриацией советских граждан. Но самый факт переброски в Советский Союз некоего шпиона и диверсанта стал известен.

Уже была заведена папка, где должны накопляться сведения о нем по мере их поступления. Уже выехал в Румынию майор Мосальский для выяснения, когда и где был заброшен этот некто. О Веревкине ничего, абсолютно ничего не знали, только догадывались, что он где-то есть, что он, как инородное тело, как отравленная заноза, торчит в здоровом организме государства. И еще знали, что его необходимо найти, необходимо вышвырнуть прочь, очистить от него советскую землю.

Веревкин спокойно разгуливал по Ростову, заходил в магазины на улице Энгельса, бывал в кино. Возвратясь, расхваливал блюда, приготовленные Эмилией Карловной, запирался в мастерской и выводил на скрипке унылые рулады, как бывало в Лондоне, в коттедже по Эрлс-корту, в комнате с голубым ковром.

Веревкин осторожно, исподволь начинал плести паутину, устанавливать связи и знакомства и с затаенной злобой поглядывал на обитателей его родной и вместе с тем чужой, ненавистной ему страны. Он был русский — и совсем недавно даже думал по-английски. Он был когда-то единокровный брат и вот этому проехавшему в машине военному, и шумной молодежи, шагающей по тротуару, и маляру, который висит в люльке на высоте третьего этажа, и всем, кто вокруг: и продавцу в магазине, и билетерше в кино, и старухе, вышедшей из белого дома с садом... И в то же время он — непримиримый их враг, он хочет их погибели... Ведь так?

В годы Отечественной войны Ростов-на-Дону два раза захватывали немцы. Ростов-на-Дону все преодолел. И весь народ выдержал испытания и победил.

Втайне Веревкин и сам понимал, что рассчитывать на успех ему трудно. Не только он, понимали это в глубине своего сознания и Патридж, и Весенев. Они не могли не чувствовать своей обреченности, они действовали по инерции. Так брошенный в пропасть камень не может остановиться на полпути.

2

Поздно вечером генерал-лейтенант Павлов вызвал начальника отдела полковника Лисицына и только что вернувшегося из Румынии майора Мосальского. В ожидании их прихода Леонид Иванович стоял у открытого окна, выходящего на площадь.

Москва отдыхала. На площадях и бульварах, на проспектах и в переулках тянулись цепочки фонарей, светофоров. В тысячах и сотнях тысяч окон мерцал свет — розовые, зеленые, пестрые абажуры давали переливы всех тонов и оттенков. И вот они стали то здесь, то там гаснуть. Вот уснули дети. Вот вся квартира погрузилась в сон. Только в кабинете кто-то сидит за письменным столом. Настольная лампа освещает бумаги. Может быть, срочная работа, которую нужно закончить к утру? Может быть, беспокойное вдохновение гонит сон из головы? Вот еще один этаж погрузился в темноту... В чьей-то спальне под потолком чуть покачивается матовый розовый фонарь... Может быть, это спальня счастливых молодоженов?

Сколько семейного уюта, нежных забот, привязанностей, материнского тепла, юных надежд, дум, страстей, вдохновенного труда, самопожертвования — в бесчисленных этажах города!

Поздний час. Тишина объемлет город. Из подъездов театров и кино торопливо выходят разгримировавшиеся актеры, усталые билетерши, уборщицы. Промчался ночной автобус. Тишина. В темном небе пламенеют рубиновые звезды Кремля. Милые, родные москвичи! Спокойной ночи!

Леонид Иванович много курил и все расхаживал по кабинету. Он не мог преодолеть раздражения. Выдался день неудач. Где-то во Франкфурте-на-Майне полковник Роберт С. Патридж, которого Павлов никогда не видал, но знал, как свои пять пальцев, изобретал способы, как нарушить спокойствие Советской страны, как сорвать наши планы. И сейчас Патридж загадал новую загадку с «неуловимым Вэром», черт бы его побрал! В короткой шифровке было только сказано: «Переброшен некто Вэр из Скотленд-ярда». Почему американец Патридж выбрал для засылки английского уголовного сотрудника? Сыщика? На что он ему понадобился?

На этот вопрос Павлов и пытался сейчас ответить. Он знал, что еще в 1942 году, еще в разгаре Отечественной войны Америка поняла, что Германия войну проигрывает, и тотчас занялась подготовкой новой, третьей мировой войны, направленной против Советского Союза. Павлов подумал с горькой усмешкой:

«Таким образом, она слала нам, как союзник, свиную тушенку и в то же время обдумывала, как бы получше подложить нам свинью».

Павлов стал ходить по кабинету погруженный в свои мысли.

«Вряд ли удовлетворится американская разведка старой, очень потрепанной сетью информаторов. Они будут строить сеть заново. Но где им черпать кадры для бесславного воинства шпионов и диверсантов? На кого же им опереться? На эмиграцию, оторванную от своей родины, забывшую ее язык и заветы, не знающую ни ее уклада, ни вкусов, ни взглядов ее обитателей? Может быть, где-нибудь еще притаились жалкие осколки контрреволюционных групп, выродки, превратившиеся в обыкновенных уголовных преступников? Кто же еще? Бендеровцы, мельниковцы, андерсовцы, «лесные братья»? Послушайте, Патридж, но это же не серьезно! Это не материал для большой подрывной кампании! Теперь понадобился вам сотрудник Скотленд-ярда. Дешево! Я все-таки более