Разорванный круг - Владимир Федорович Попов

— Если бы у бабушки росли?.. — не сдержался Глафиров, поскольку вразумительных доводов для ответа у него не нашлось, и, вдруг поймав на себе негодующий взгляд Лубана, пошел на мировую: — Сколько потребуется дней, чтобы тщательно изучить проект с рабочими и ИТР цеха?

— Десять, — ответил за всех Брянцев.

— Десять! Да мне нужно привезти согласованный проект в Москву послезавтра! Иначе все громы небесные обрушатся на нас!

— Где год, там десять дней роли не играют, — с философским спокойствием заметил Лубан. — Отдадим проект в цех. — Взглянув на начальника цеха, всем своим видом выражавшего полное безразличие к происходившему, добавил: — Ответственным за проведение этой работы по всем сменам назначаю товарища Брянцева.

Сколько ни вопил потом Глафиров о срыве плана проектных работ, о том, что целый коллектив лишается премии, сколько ни грозил карами за срыв правительственного задания, Лубан был непреклонен.

Закрыв совещание, он вручил проект Брянцеву.

— Так-то, товарищ Брянцев. Дерзайте!

Все разошлись, в кабинете остались Лубан и Хлебников. Долго сидели они молча, изредка поглядывали друг на друга, каждый ждал, что скажет другой.

Первым заговорил Лубан:

— А здорово вас отстегали, Олег Фабианович! И кто? Начальник смены! Кого? Главного инженера! Что это у вас язык к гортани прилип? Вы у нас… Сто очков вперед… И вдруг… Вот кого растить надо! Начальником цеха ставить, а то даже начальником производства. Хорошая голова и душа горячая.

— Быстро, однако, раскисли вы перед ним, — напустился на Лубана Хлебников. — Начальником цеха, голова, душа… Выступать разносно он мастер, а что из него получится — бабушка надвое гадала. И вы впадаете в грех, если фразера и бузотера за деловика принимаете. Впрочем, это вы сгоряча, импульсивно. А насчет «отстегал»…

Лубан останавливающе поднял указательный палец.

— Ну вот, Олег Фабианович, вы уже и завелись. Эх, трудно с вами варить кашу…

Десяти дней на изучение проекта Брянцеву не хватило. Еле-еле уложился в тринадцать. Зато в цехе все до единого инженеры и рабочие как нельзя лучше вникли в суть глафировского детища. Заставил Брянцев поворочать мозгами и конструкторский отдел завода, и даже проник к недоступному Хлебникову, который, кстати, ради того, чтобы не посрамить своей инженерной чести, внес в проект несколько существенных поправок.

Четыре дня сидел в гостинице вернувшийся из Москвы Глафиров, пока дождался вторичного обсуждения проекта, еще два дня бегал потом по городским организациям, жалуясь на бессмысленную волокиту, затеянную шинниками, и уехал, увезя требование завода изменить проект.

Человек упрямый и энергичный, Глафиров проявил в Москве необычайную активность. Три комиссии выезжало на завод, целый месяц отняли они у Лубана, но тот был непреклонен. Пришлось Глафирову заняться реконструкцией заготовительного цеха и, что особенно было обидно для него, переделать проект соответственно заводским коррективам.

Лубан между тем тоже не дремал. Добился, чтобы модернизированные станки запустили в серийное производство и вне очереди передали на сибирский шинный. Так на заводе впервые в стране появились самые усовершенствованные сборочные станки.

С этого времени при содействии Лубана Брянцев стал подниматься со ступеньки на ступеньку по лестнице руководящих должностей.

Пока в душе его не поселилась любовь к Леле, продвижение было ему приятно: он испытывал радость отдачи всех своих сил заводу. Встреча внесла сумятицу в душу. Уже в Новочеркасске он понял, что не сможет жить без нее, и решил уйти от жены. Удерживали только жалость к ней, которая, правда, притуплялась по мере того, как возрастала жалость к себе и к Леле, да отчасти стыд: кто поймет, насколько все серьезно, и оправдает его?

Были и другие причины, мешавшие осуществлению задуманного. Как может он привезти в Сибирск Лелю с сыном, если где-то рядом будет Таисия, от которой можно ожидать самых непредвиденных поступков — она не из тех, кто способен достойно перенести свое горе. А проситься на другой завод, в другой город? Бродили такие мысли. Только мысли — мыслями, а жизнь — жизнью, она диктует свое. Вернулся из Новочеркасска с намерением без проволочек соединиться с Лелей — бах — назначили главным инженером. С семейными делами решил повременить — надо самоутвердиться, проявить себя. Больше года ждал удобного момента — и вдруг назначают директором. Потом началась кутерьма с антистарителем. Чем она кончится? Победой? Поражением? Если поражением, то какие перспективы уготовит ему злодейка-судьба? Скорее всего, турнут его в какую-нибудь Тьмутаракань, и тогда прости-прощай радужные мечты о совместной жизни с Лелей — он не позволит себе оторвать ее от Москвы, от института, от любимого дела, обречь на бесплодное сидение в какой-нибудь захудалой конторе.

ГЛАВА 17

С тех пор как институт рабочих-исследователей получил известность во всей стране, Сибирск стал местом паломничества представителей разных предприятий и работников прессы. Одни с готовностью принимали все, чем занимались рабочие-исследователи, на веру, другим сногсшибательные успехи казались фантастическими, и они устраивали дотошный допрос с пристрастием, пытаясь обнаружить просто «шумовой номер». Однако и те, и другие в итоге приходили к одному и тому же выводу: опыт шинников необходимо не только изучать, но и всячески пропагандировать. Но больше всех доставляли беспокойства фотокорреспонденты. Многие из них, не удовлетворяясь обычными снимками, старались «организовать» материал — собирали живописные группы, требовали от фотографируемых либо сосредоточенно-значительного выражения лиц, либо сияющих улыбок и норовили запечатлеть рабочих рядом с секретарем парткома на фоне какого-нибудь впечатляющего агрегата, либо беседующими с кем-нибудь из технических руководителей.

Секретарь парткома Вениамин Герасимович Пилипченко относился к таким инсценировкам осудительно. В цехах, то в одном, то в другом, он бывал ежедневно, но не позволял себе заводить разговоры с рабочими у агрегатов, когда дорога каждая минута, — делал это в свободное время. Он был предельно безыскусен и честен — за эти черты и избрали его секретарем партийного комитета — и не допустил бы инсценировок, устраиваемых фотокорреспондентами, если бы не Карыгин. Тот упорно твердил, что без руководящих работников фотографии куда менее проходимы и делаются для проформы. «Откажетесь вы, — поучал он, — вытащат Брянцева или Целина. Статью прочитают или нет — это еще вопрос, — многие только бегло просматривают газеты, — а фото увидит каждый. И получится нонсенс: институт — организация общественная, а представляет его директор. Авторитет у него достаточно велик, а вот вам следует подумать о наращивании своего авторитета».

Противоречивые чувства испытывал Вениамин Герасимович к Карыгину — и антипатию, и уважение. В причинах антипатии он разобраться не мог — она возникала чисто подсознательно, а вот уважение обосновать попытался. Крепко политически подкован Карыгин, дальновидный, бывалый, хваткий, такому по плечу деятельность любого масштаба. Как же