Наше счастье украли цыгане - Олег Лукошин

Буду ей и я временами. Хотя бешено тянет в фашистскую гордыню.

Поутру и я прогулялась до пахомовского дома. Да, головешки. И дымок ещё активный такой. Ротозеи кучкуются и обсуждают. Все потрясены. Я думаю, не столько смертью этой, не столько предыдущими событиями, а диким несоответствием от их воплощения в реальность и своего собственного присутствия во всём этом. Ибо что вообще может произойти с советским человеком в самое спокойное на планете время? Вот и у меня похожий надлом. Здесь я готова признать свою идентичность с окружающими.

Отец Павел, поп местный, поодаль топтался. Не в рясе, не при делах — так просто. Да ведь и нельзя над самоубийцей церковные ритуалы совершать. И над убийцей тоже, хотя я не уверена.

Он печальный, тёмен аж от горя и вроде плачет даже. По крайней мере время от времени украдкой подносит руки к глазам и торопливо смахивает влагу.

Увидев меня, вдруг приободрился и сделал несколько шагов навстречу.

— Представляешь, Свет! — помнит имя, оказывается. Расправился и просветлел более-менее. — А не зря Егорушка могилу себя рыл, представляешь! Вот ведь как бывает. Придётся его там и хоронить… И кто бы подумал, что трагедия такая у нас сложится, а?! Страшная какая, безумная, пожирающая!

Очень хотелось сказать ему кое-что о сущности усопшего-сгоревшего, но сдержалась.

Невдалеке песня зазвучала. Под гитару.

— Колёса диктуют вагонные, где срочно увидеться нам… Мои номера телефонные разбросаны по городам…

И я, услышав голос этот, вздрогнула. Потому что пел Алёша. Не могу ошибаться.

Что пугало — весело пел и задорно.

МЫ С ТОБОЙ ЗНАКОМЫ, НЕЗНАКОМКА…

Я отошла чуток, на поперечную улочку выбралась — Алёша, так и есть. Прохаживается по пыльной обочине, щиплет гитарные струны и, припевая, светлым взглядом на мир смотрит.

— Мой а-адрес — не до-ом и не у-улица, — присоединилась я своим корявым вокалом, так сполна и не прорезавшимся, несмотря на два года учёбы в музыкальной школе (ноты помню), — мой а-адрес — Сове-этский Сою-уз….

Алёша кивнул приветливо, тут же взялся подстраивать под меня гитарную партию, сбился, рубанул два раза по струнам и мотнул недовольно головой.

— Давай другую, — бросил.

— Какую?

— Да неважно. Из твоей коллекции пластинок. Первую попавшуюся. Я подхвачу.

Я ему всё в глаза пыталась заглянуть, погрузиться, оценить. Степень неадекватности прочувствовать. Не может же он быть сейчас совершенно спокоен, правильно? Алёшенька глаза от меня успешно прятал, а когда всё же ловила я мимолётные отблески очей его, то особых завихрений в них не обнаруживала. И заводилась невольно, потому что подсознательно уже прочертила линию развития поведения для каждого из местных. Его линия кривой выходила, потому что не совпадала с ожиданиями.

Я и вправду взволновалась, так что пластинку подобрала без особого усилия. Стресс налицо.

— «Мельница», — заявила. — Песни Игоря Николаева. Апрелевский ордена Ленина завод грампластинок. Первая сторона: «Незнакомка», «Старый друг», «Любимчик Пашка», «Понедельник». Вторую песню исполняет Александр Кальянов, третью Алла Пугачёва, четвёртую — этот, как его… Блин, что такое! А, Скляр! Игорь Скляр! Надо же, почти забыла. Первую — естественно, сам Николаев.

Как же так — что за белые пятна в памяти?!

— Зачёт, — кивнул Алёша.

— Вторая сторона: «Мельница», «День рождения», «Мастер и Маргарита», «Летучий голландец», «Программа телепередач на завтра». Здесь поют Николаев и Александр Барыкин — последние две.

— Ну, выбирай.

— По просьбам трудящихся исполняется шлягер Игоря Николаева на стихи Павла Жагуна «Незнакомка».

Алёша изобразил удовлетворённую гримасу. И тут же заиграл, уверенно прыгая по аккордам — видимо, хорошо знал песню. Мы запели хором:

— Я совсем не знаю как тебя-а зову-ут, нас с тобою-у случай свё-ол на пя-ать мину-ут. Может, это кажется-а, но всё-о же на других совсем ты непохо-ожа — смотришь на часы, тебя-а наверно где-э-то жду-ут… где-э-э-то жду-у-т.

И с энергией, со страстью, с вызовом:

— Мы с тобой знако-омы, незнако-о-мка и, не зная обо мне, ты ко мне прихо-о-дишь, незнако-о-омка, но пока что лишь во сне-э…

Сами собой проклюнулись танцевальные движения. Они нарастали, раскрепощались, делались бешеными и экстатичными. О да, это экстаз! Это освобождение через танец! Мы последние люди на Земле, мы посылаем невидимым богам своё презрение, свою сладкую горечь непреодолимой бренности, свой мимолётный восторг. Прижмись к моему бедру, безумный гитарист! Мы в коконе противоречий, но в отличие от прочих сумели проткнуть настырными пальцами белёсое полотно обыденности и вдыхаем жадными лёгкими дуновения извне. Они пьянят и стирают коды идентичности. При желании мы можем слиться в единое целое.

— Ты лучший! — крикнула я, давая скопившейся в груди эмоции вырваться наружу сквозь ломанность телесной лихорадки.

— Никогда не чувствовал себя так хорошо! — отозвался криком Алёша. — Почти понимаю, что такое свобода. Это когда ты никто и никуда.

Я вроде как вздрогнула. И никуда… Да, при отсутствии движения ты никуда.

— С какой ты планеты? — я трясла космами, картинка мельтешила в жадных зрачках, здесь всё психоделично и многообразно.

Он рассмеялся.

— С планеты Шелезяка.

— Мне хочется побывать на ней.

— Нет ничего проще.

— Ты возьмёшь меня в жёны?

— А ты достойна?

Он засмеялся пуще — должно быть, на моём лице проклюнулось что-то вроде изумления. Прервала этот хипповский танец. Алёша тоже убрал пальцы от струн. Мы смотрели друг на друга.

— Я не знаю, — тихо и робко ответила я.

— И я, — швырнул он мне в лицо выдох.

Снял с плеч гитару, прислонил её вертикально к ноге, а свободную руку, правую, протянул ко мне и, прикоснувшись к коже на шее, сжал её сильно и отчаянно двумя пальцами.

— Тебе больно? — перемещал он направление взгляда с одного моего глаза на другой.

Мне было неимоверно больно, но я не показывала вида.

— Нет, — ответила, — нисколько.

Он убрал руку.

— Я так и знал, — произнёс, не глядя на меня.

Это самое большое непонимание в моей жизни, поняла я вдруг. Тотальное. И именно от того, кого я ценю, к кому нежна. С кем могла бы стать иной.

И другая истина пришла: именно к непониманию я и стремлюсь сладострастно всю свою жизнь.

КИНОЛЕНТА ЖИЗНИ

Мне нравятся фильмы с танцами. Индийские, да. Но не только.

Когда танцевальный номер включён в сюжет естественным образом — это одно. Например, приходят герои на танцплощадку и пляшут. Как в «Начале» с Инной Чуриковой и Леонидом Куравлёвым. Под «Цыганочку», которая на самом деле переделка с какой-то западной композиции. Фильм довольно мутный, но сцена эта врезается в память. В ней драйв, придурь своеобразная — а всё ведь только на придури и держится. И в искусстве, и в жизни. Чем она изящнее — тем больше впечатляет.