Была ли альтернатива? («Троцкизм»: взгляд через годы) - Вадим Роговин

Деятельность «тройки» и «семёрки» в 1923—1925 годах по существу предопределила исход дальнейшей внутрипартийной борьбы — ликвидацию партии как жизнедеятельного организма, и объективно расчистила путь к утверждению сталинизма, узурпации Сталиным власти партии и рабочего класса.

Большинство членов ЦК и Политбюро не выдержали испытания властью. В периоды своего блокирования со Сталиным они вели себя столь же беспринципно, как и он, скатываясь всё дальше и дальше по пути политического-перерождения. Утратив качества принципиальных и честных политиков во время своего пребывания у власти, те из них, кто впоследствии размежёвывался со Сталиным, оказывались неспособны надолго сохранять твёрдость и верность своей позиции. Этим объясняется их сравнительно быстрая капитуляция перед Сталиным и сталинистами, неизбежно повлекшая за собой ложные самообвинения и лживую лесть «вождю», достигшие апогея на московских процессах 1936—1938 годов.

Во всём этом содержатся не только нравственные, но и политические уроки огромного исторического значения: концентрация всей полноты власти в руках узкой партийной олигархии в условиях отсутствия внутрипартийной демократии неизбежно ведёт, как показал и весь последующий опыт налаживания «коллективного руководства» внутри Политбюро, к сравнительно скорой смене господства олигархии режимом личной власти.

XXV

Когда решалась судьба Сталина

Сконцентрировав все рычаги управления в своих руках, «семёрка» приступила к подготовке XIII съезда партии, открывшегося в мае 1924 года. Важным этапом на этом пути стала «проверка и чистка» непроизводственных (т. е. военных, вузовских, учрежденческих) партийных ячеек, в которых была особенно велика доля коммунистов, сочувствовавших оппозиции. В ходе этой кампании Центральной Контрольной Комиссией и контрольными комиссиями на местах было «проверено» 230 тыс. коммунистов, т. е. 23 процента от общего числа членов и кандидатов в члены партии. «Вычищено» из партии было 5763 человека, или 2,7 процента от общего числа проверенных.

В речи на XIII съезде РКП(б) Преображенский обращал внимание на то, что чистка коснулась в основном тех организаций, которые выносили оппозиционные резолюции, и превратилась в способ изгнания оппозиционеров из партии. При этом комиссии, проводившие чистку, обвиняли исключённых не за их участие в оппозиции, а за всякого рода моральные изъяны. «…В настоящее время,— говорил Преображенский,— мы видим, что те комиссии, которые проводят эту чистку, обязанные по постановлению ЦКК не чистить за оппозицию… вынуждены формально исключать товарищей из партии не за то, в чём они действительно виноваты… В результате ошибок чистильных комиссий уходят из партии с волчьим билетом люди, которых терять нам смысла нет» [393].

Состав XIII съезда был сформирован с помощью апробированных методов аппаратной механики. В числе делегатов с решающим голосом не оказалось ни одного сторонника оппозиции. Даже Троцкий, Радек, Раковский и Пятаков как члены ЦК были допущены на съезд лишь с совещательным голосом.

Тщательно подобранные делегаты съезда единодушно клеймили оппозицию и требовали от неё — с «подачи» Зиновьева, выступившего с политическим отчётом ЦК, отречения от своих взглядов. Два выступления лидеров оппозиции — Троцкого и Преображенского, обративших внимание на то, что подобное требование выдвигается в партии впервые, вызвали лишь новую волну агрессивных «отповедей». Единственным диссонансом в этом хоре прозвучало выступление Крупской, которая призвала делегатов обсуждать прежде всего новые задачи, стоящие перед партией, а не дублировать уже прошедшую дискуссию, не требовать безоговорочного отказа оппозиции от своих взглядов, что «психологически невозможно» и лишь «вносит излишнюю остроту в отношения между бывшей оппозицией и между ядром партии» [394].

Однако этот призыв Крупской не был воспринят съездом. Настойчивость, с которой члены «семёрки» и прежде всего Зиновьев, Каменев и Сталин в своих пространных выступлениях вновь и вновь возвращались к критике оппозиции, объяснялась тем, что перед ними на съезде встала непредвиденная задача: дезавуировать в глазах делегатов значение ленинского «Завещания» и прежде всего содержащегося в нём совета о перемещении Сталина с поста генсека.

На протяжении трёх с половиной месяцев шли переговоры между Политбюро и Крупской относительно оглашения «Завещания» на съезде. Все члены Политбюро (кроме Троцкого) категорически выступали против этого. Лишь 18 мая, за пять дней до открытия съезда, Крупская передала «Письмо к съезду» членам комиссии по приёму ленинских бумаг, состоявшей всё из тех же триумвиров. В протоколе о передаче этого письма были зафиксированы её слова о том, что Ленин выражал твёрдое желание, чтобы после его смерти оно было доведено до сведения очередного партийного съезда.

Первое официальное оглашение «Завещания» произошло 21 мая 1924 года, за день до открытия съезда на заседании Совета старейшин, состоявшего из членов ЦК и руководителей местных партийных организаций. Именно на этом заседании оппозиционные члены ЦК, в том числе и Троцкий, по-видимому, впервые услышали полный текст «Письма к съезду».

Б. Бажанов, который вёл секретарскую запись на этом заседании, так описывает его ход. За председательским столом были Каменев и Зиновьев. Члены ЦК сидели на стульях лицом к эстраде. Троцкий — рядом с Пятаковым и Радеком. Сталин сел на борт эстрады, лицом к ней. Поэтому члены ЦК не видели его лица, а Бажанов, находившийся на эстраде, мог очень хорошо его наблюдать.

Каменев открыл заседание и прочитал ленинское письмо. Воцарилась тишина. Лицо Сталина стало мрачным и напряжённым. В этот момент, как вспоминал впоследствии Троцкий, Радек обратился к нему со словами:

«— Теперь они не посмеют идти против вас.

Он имел в виду два места письма: одно, которое характеризовало Троцкого как „самого способного человека в настоящем ЦК“, и другое, которое требовало смещения Сталина, ввиду его грубости, недостатка лояльности и склонности злоупотреблять властью. Я ответил Радеку:

— Наоборот, теперь им придётся идти до конца, и притом как можно скорее» [395].

Прогноз Троцкого не замедлил оправдаться. Согласно заранее выработанному сценарию, слово тотчас же взял Зиновьев, смысл речи которого Бажанов передаёт следующим образом:

«Товарищи, вы все знаете, что посмертная воля Ильича, каждое слово Ильича для нас закон… Но есть один пункт, по которому мы счастливы констатировать, что опасения Ильича не оправдались. Все мы были свидетелями нашей общей работы в течение последних месяцев, и, как и я, вы могли с удовлетворением видеть, что то, чего опасался Ильич, не произошло. Я говорю о нашем генеральном секретаре и об опасностях раскола в ЦК» [396].

Разумеется, все члены ЦК не могли не понимать, что вторая часть «счастливого» сообщения Зиновьева была ни чем иным, как фарисейством: раскол в ЦК уже произошёл. Сложнее было с вопросом о генсеке. Ещё в предоктябрьский период многие старые большевики, непосредственно соприкасавшиеся со Сталиным, знали о его негативных чертах. В письмах Свердлова жене из ссылки, где он жил вместе со Сталиным, мы встречаем немало неприязненных высказываний о нём. «Ты же знаешь, родная,— писал Свердлов 16 ноября 1914 года,— в каких гнусных условиях я был в Курейке. Тов[арищ], с которым мы были там, оказался в личных отношениях таким, что мы не разговаривали и не видались» [397].

А вот ещё один факт. В марте 1917 года Бюро Центрального Комитета партии, после обсуждения вопроса о расширении его состава, приняло следующее решение: «Относительно Сталина было доложено, что он состоял агентом ЦК в 1912 году и потому являлся бы желательным в составе Бюро ЦК, но ввиду некоторых личных черт, присущих ему, Бюро ЦК высказалось в том смысле, чтобы пригласить его с совещательным голосом» [398]. В истории партии случай, когда при выборах в руководящие органы отвод делался из-за «личных черт», являлся, пожалуй, уникальным.

Но к 1924 году Свердлов и многие другие руководители партии времен подполья и Февральской революции либо умерли, либо уже не состояли в составе ЦК. Поэтому ленинская критика в адрес Сталина явилась неожиданной для многих членов ЦК, особенно для молодых, некоторые из которых к тому же были обязаны Сталину своим выдвижением. В этом плане особый интерес представляют воспоминания Микояна: «Говоря о себе, могу сказать, что знал „двух Сталиных“. Одного, которого очень ценил и уважал как старшего товарища… и совсем другого — в последующий период… Орджоникидзе и Киров, с которыми я был очень близок и знал их настроения, оказались, думаю, в такой же роли обманутых „первым“ обликом Сталина» [399].