Детство в Соломбале - Евгений Коковин

ГЛАВА ШЕСТАЯ

НИКОЛАЙ ГРИСЮК

Погода стояла штормовая, и "Октябрь" задержался с отходом. Однажды Илько вернулся с берега возбужденный. Я только что сменился с вахты. - Нашел! - закричал он, увидев меня. - Нашел "Ольгу"! - Какую "Ольгу"?.. Где ты чего нашел?.. - Да нет, не "Ольгу", а человека одного с "Ольги" нашел. - Где? Ты не выдумываешь, Илько? Мне хотелось верить, но я не верил. Я хотел быть счастливым и боялся, что мое счастье сейчас же рассеется. - Да, да, да, - торопливо говорил Илько. - Только не нашел, а узнал о нем. Здесь есть человек из команды "Ольги". Я был у уполномоченного, и этот уполномоченный мне говорил, что есть такой человек. Я все еще не верил в то, что говорил Илько. - Какой уполномоченный? Где тот человек?.. - Уполномоченный, который пушнину принимает, - объяснял Илько. - А где тот человек, так уполномоченный и сам сейчас не знает. В Белушьей он не живет. Живет где-то далеко, охотится и сюда приезжает. - А когда он приедет? - Не знаю, и уполномоченный не знает. - А может быть, уполномоченный перепутал что-нибудь, - сказал я с тревогой. - Не знаю, только зачем ему перепутывать. - А уполномоченный не сказал, как зовут того человека? - Уполномоченный не сказал. А вдруг это отец! Только зачем он стал бы оставаться на Новой Земле? Ведь после войны и революции немало пароходов подходило к острову. Можно было давно уехать на Большую землю, в Архангельск, домой. - Илько, поедем скорее к уполномоченному, - позвал я. - А то шторм утихнет, и "Октябрь" уйдет отсюда. Неужели мы так и не повидаем этого человека? Уполномоченный по приемке пушнины жил в небольшом деревянном домике. С трепетом входил я в этот домик. В квадратной комнате с одним и тоже квадратным окном сидел за простым столом пожилой лысый человек и читал какие-то бумаги. - Ничего они там не понимают, - бормотал он сердито. - План... Как это план? Пусть приезжают сами, а я считать тюленей не могу. И песцов на воле здесь еще никто не считал. Сколько напромышляем, столько и будет. А то, видите ли, план им нужен! Этот сердитый человек и был уполномоченным. - Дядя... товарищ... - начал Илько. - Товарищ... - Ну, Турков, - подсказал уполномоченный. - Товарищ Турков, а когда этот человек, о котором вы говорили, приедет сюда? - Это Николай-то, что ли? Я даже вздрогнул. Моего отца звали Николаем. - Чего не знаю, того не знаю, - продолжал уполномоченный. - Он другой раз по три-четыре месяца не показывается. А в последний раз был с месяц назад. О пароходе справлялся. Должно быть, на Большую землю собирается. Может, теперь и подъедет, если о пароходе вашем услышит. А зачем он вам? Мы рассказали уполномоченному об "Ольге" и о моем отце. - Я-то всего два года здесь и мало чего знаю. Николая я тоже не расспрашивал. - Вы фамилию его не помните? - спросил я, цепенея. Силясь припомнить, Турков хмурил брови и ожесточенно натирал ладонью лоб. - Нет, забыл. Как-то вылетела из головы. Вертится на языке, а не дается. Не помню. - Случайно не Красов? - опять спросил я. - Некрасов? Нет, это такой поэт был, Некрасов. Мальчонкой стихи его наизусть учил... - Да нет, - нетерпеливо перебил я. - Красов, а не Некрасов. - Красов? - уполномоченный отрицательно помотал головой. - Нет, у него другая фамилия. Вроде на букву "гы", и какая-то вроде не наша, не русская. - И он вам говорил, что попал на Новую Землю с судна под названием "Ольга"? - Говорил, что был в какой-то экспедиции. Нам ничего не оставалось делать, как поблагодарить уполномоченного, попрощаться с ним и отправиться к себе на пароход. Туркова мы попросили сразу сообщить нам, как только "этот человек", Николай, приедет в Белушью. - Он и сам к вам на пароход приедет, - сказал Турков. - Если ехать собирается, как же ему не быть у вас! К нам ведь за всю навигацию пароход только два раза приходит. А бывает, и один раз. Иначе с Новой Земли и не выберешься. Вся история с таинственным Николаем казалась мне выдумкой. Видно, уполномоченный что-то напутал. Прежде всего было непонятно, почему этот человек так долго жил на Новой Земле. Может быть, он хотел обогатиться на зверобойных промыслах и вернуться на Большую землю с состоянием? Может быть, когда он уходил в экспедицию, у него не оставалось никаких родственников и его не тянуло на Большую землю? Или этот человек скрывает тайну гибели "Ольги" и ее экипажа?! Чем дольше и мучительнее я об этом думал, тем сильнее мне хотелось встретить этого загадочного Николая. Пусть он даже никогда не видел "Ольгу", я бы по крайней мере успокоился. И все-таки тревожная мысль - "А вдруг..." не покидала меня ни на минуту. Из-за штормовой погоды "Октябрь" еще два дня простоял у Новой Земли. Я пользовался каждым случаем, чтобы побывать у уполномоченного Туркова и узнать: не приезжал ли таинственный Николай. - Не был, не был, - неизменно отвечал Турков. - Надо думать, далеко он, может статься, и не приедет скоро. Вечером накануне отхода мы с Илько еще раз пошли к Туркову. Погода налаживалась, и было уже точно известно, что завтра утром "Октябрь" поднимет якоря. Я шел на этот раз уже без всякой надежды В тесной и низкой каморке Туркова было накурено. - Ага, вот, ребята, и дождались, - весело сказал уполномоченный. - Это Николай, который вам нужен. Знакомьтесь! У стола сидел и дымил огромной трубкой бородатый плечистый человек. Как и хозяин комнаты, он был лысый. Но обросшие виски и затылок свидетельствовали о том, что человек этот давно не стригся. Он казался каким-то первобытным и напоминал мне почему-то Робинзона Крузо, хотя я знал по картинкам, что знаменитый герой из книги Дефо не был лысым. Перед гостем Туркова на столе стоял стакан с недопитым крепким до черноты чаем. - Вы правда были в экспедиции на "Ольге"? - спросил я тихо. - Был, - ответил незнакомец. - Потом прожил здесь десять лет, а теперь на Большую землю собираюсь. - У меня отец там был матросом. Помните, Красов по фамилии? - Как же не помнить! Красов, да. Хороший был человек. Жалко. Там у нас все хорошие были. Вечная им память! Николай широко перекрестился. - А вам как фамилия? Вы тоже были матросом? - Матросом. А фамилия моя - Грисюк. С Украины я. Только родных у меня никого нет. Ни на Украине, ни в Архангельске. - Вот видите, Грисюк, - оживился Турков. - А я никак не мог вспомнить. Помню, на "гы" букву, нерусская фамилия. Чего же вы стоите, ребята? Присаживайтесь! - Расскажите про "Ольгу", - попросил я. - Чего же рассказывать! Давно это было, десять лет. Ушла "Ольга" дальше на север и ни слуху ни духу. Когда "Ольга" во льдах была, нас троих отправили на Новую Землю, на всякий случай готовить стоянку. Потом я своих товарищей потерял. Двинулся на юг. Были у меня лыжи, ружье и собака. Горя натерпелся. А потом обжился, охотился и так прожил тут все это время. - Значит, вы так совсем и не знаете, где и как погибла "Ольга"? - Да ведь как узнаешь! Не вернулась - значит, затерло ее окончательно льдом, ну и раздавило. Народ вот жалко, хорошие были моряки. - Грисюк снова перекрестился и встал. - Царство им небесное. - А ведь двое-то спаслись, это, наверное, ваши товарищи, которые с вами остались, - сообщил я. - Один матрос, Платонов, из Мурманска, рассказывал. Грисюк вопросительно посмотрел на меня. - Спаслись, говоришь? А я не слышал. Да и где же мне слышать, когда я первые два года и людей-то не видел. Совсем одичал. А теперь новая власть, пролетарская, наша. Можно и на Большую землю выбираться. Некоторое время мы молчали. Я смотрел на Грисюка и никак еще не мог поверить, что вижу товарища своего погибшего отца. - А мой отец, Красов, тогда не болел, не помните? - спросил я. - Нет, здоровый был, - ответил Грисюк с улыбкой. - Как сейчас помню, мы с ним прощались, обнялись, значит... - А что он сказал? Говорил что-нибудь? - Говорил, как же, говорил. Если что, мол, худо будет, то просил, чтобы не забывали его... - Я его не забыл, - сказал я с грустью. - Я его помню. И мама и дедушка его всегда помнят. Хотя никаких подробностей о гибели отца я от Николая Грисюка не узнал, все же мне было приятно встретить человека с "Ольги". Он знал и помнил отца, прощался с ним, обнимал его при расставании. В Архангельске нужно обязательно повести Грисюка домой. И мама и дедушка очень обрадуются.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ "ОКТЯБРЬ" МЕНЯЕТ КУРС

Рано утром "Октябрь" покинул Белушью губу. Ветер совсем стих. Только широкие гладкие волны мертвой зыби накатывались к правому борту парохода. Было пасмурно, и океан казался однообразно серым и холодным. Пассажиров на "Октябре" было мало. Николай Грисюк привез на пароход два огромных мешка, вероятно, с пушниной, совик и отдельно увязанную шкуру белого медведя. - Царь Заполярья, - сказал Грисюк, бросая шкуру на палубу. - Много он мне хлопот доставил, много песцов из моих ловушек повытаскивал. Все-таки я выследил и прикончил его заполярное величество! Я представил, как Грисюк охотился за медведем. Это была опасная охота. Николай был, конечно, опытный и меткий стрелок. Своих собак, нарты и ружье Грисюк оставил: подарил или продал ненцам. Вид у него был все такой же первобытный, робинзоновский. Он даже не постриг свои длинные, спадающие на плечи волосы. - Вот в Архангельске покажусь знакомым да в фотографии снимусь на память, а потом и культурный вид можно будет принять, - говорил он, усмехаясь. Меня теперь, наверно, там никто и не узнает, такого медведя. Я старался быть почаще с Грисюком. Расспрашивал его об "Ольге", об отце, рассказывал ему о жизни в Архангельске сообщал новости. - Вы, наверное, многих моряков знали в Архангельской - спросил я. - Не помните Андрея Максимовича Красова? Дедушка мой, он раньше боцманом плавал... - Знавал многих, да теперь уж позабывать стал, - ответил Грисюк, раскуривая трубку и присаживаясь на фальшборт. - Время, оно все сглаживает и уносит. - Мой дедушка - старый моряк. Его все знают. Он без ноги, потому и плавать перестал. Грисюк задумался, должно быть, вспоминал. - Без ноги... боцманом плавал, из Соломбалы, - Грисюк вдруг взмахнул рукой вместе с трубкой, и голубовато-серый дымок окутал его бородатое лицо. Максимыча очень даже хорошо помню. Рыбачить еще любил. Так жив он? - Жив, жив, - обрадованно воскликнул я. - И все еще рыбачит. Вот придем в Архангельск - встретитесь. Ух, как он будет доволен! А капитана Лукина помните? - Лукина... капитана? Что-то не припомню. - Его уже нет в живых. Его белые арестовали за отказ провести иностранцев в Архангельск. А потом на Мудьюге убили. Говорят, его какой-то палач просто так, без суда, из мести на работе пристрелил. Вспомнив капитана Лукина, я вспомнил Олю. Мне захотелось поскорее ее увидеть. Грисюк нахмурился и спросил: - Так за что же его убили? Вот гады! А я что-то не помню его. Должно быть, он из молодых был. - У нас тогда много людей расстреляли. Вот и отец Кости Чижова чуть не погиб. Долго на Мудьюге, на каторге пробыл. А все-таки вернулся. Знаете Костю, моего дружка? Нет, не ненца, то - Илько, а другого! Он тоже со мной учится, а плавает уже машинистом! Да вот он, и Илько с ним. К нам подошли Костя и Илько. Костя по обыкновению что-то возбужденно и громко рассказывал. Став машинистом, он нисколько не загордился и оставался прежним Костей, веселым мальчишкой из Соломбалы. - Этот Проня забавный был кок, - рассказывал Костя. - Вот однажды он вывесил на двери камбуза объявление "По случаю чистки камбузной трубы обед сегодня готовиться не будет". А сам ушел на берег и до ночи очищал в кабаке пивные кружки. Капитан обозлился, ночью прибежал к Проне в каюту с револьвером. Проня как увидел револьвер, сразу хлоп на пол, в обморок. Притворился, конечно, а капитан перепугался и стал ему спиртом виски натирать, а потом глоток и в рот Проне влил. Проня, конечно, спирт не выплюнул, а постарался как можно больше из бутылки заглотнуть. Вот какие моряки в старые времена плавали... А вот однажды... Со спардека спустился радист Павлик Жаворонков. Было еще раннее утро, но Жаворонков уже надел китель и фуражку, словно собрался на берег. Но пароход был в море, и берег был далеко. - Капитан тут не проходил? - спросил Жаворонков озабоченно. Мы удивились. Обычно по утрам радист встречал нас широченной улыбкой и сообщал: "Ну, комсомолия, рабочий класс, вот я вчера вечером еще шесть страниц прочитал да так с книгой и уснул. Дядя Том уже продан, а Элиза..." Дело в том, что радист изучал английский язык, еще в прошлом рейсе начал читать книгу Бичер Стоу "Хижина дяди Тома" на английском языке и теперь при каждой встрече рассказывал нам содержание прочитанных глав. Но сегодня Жаворонков вел себя очень странно. - Капитана не видели? - снова спросил он. - Он в кают-компании, - ответил я. Радист побежал в кают-компанию. - А как с дядей Томом? - крикнул Костя. Жаворонков махнул рукой, и только сейчас я заметил, что в руке у него листок бумаги. Конечно, он спешил к капитану с какой-то только что полученной и, очевидно, очень важной радиограммой. Перед капитаном наш радист появлялся всегда по-военному подтянутый, обязательно в кителе и в фуражке. К этому он привык на службе в военно-морском флоте. Грисюк тоже ушел от нас. Пока мы с Костей разговаривали, вернулся из кают-компании Жаворонков. - Ну, ребята, долго теперь не видать вам своего Архангельска, - сказал радист. - Курс меняем. - Куда? - Радиограмма принята. Приказание идти на розыски шлюпок. - Каких шлюпок? - Английский пароход "Гордон" погиб. Команда на шлюпки высадилась, где-то в море болтаются. Людей спасать нужно! - А почему англичане сами не пошлют свои пароходы на поиски? Радист безнадежно махнул рукой. - Пока их суда придут - сто раз погибнуть можно. Пароход погиб, куда же торопиться? Люди на шлюпках - не великая ценность. Так они иногда рассуждают. "Октябрь", действительно, сменил курс. Где-то там, в угрюмом безбрежье, в бескрайних океанских просторах затерялись шлюпки с людьми. Холодные, усталые после шторма волны, и низкое полярное небо. Серые тучи и вода. Борются ли они, те несчастные люди с погибшего судна? Живет ли в них надежда на помощь, на спасение? Успели ли они снять с парохода провизию, запаслись ли пресной водой? Только бы снова не пришел шторм: тогда шлюпкам верная гибель. - Значит, мы идем спасать инглишей, да? - спросил Илько. - Да, у моряков такой закон: если какое-нибудь судно терпит аварию или погибает, значит, сразу же нужно идти на помощь людям. - Хороший закон, - произнес Илько и, подумав, снова спросил: - А если бы русское судно тонуло, они пошли бы на помощь? - По закону должны... Ну, Илько, мне идти на вахту время... Я спустился в машинное отделение и поздоровался с Павлом Потаповичем. Старший машинист уже принял вахту и сидел у верстака, делая записи в журнале. Скорехонько я полил параллели водой, смазал подшипники и присел на железный ящик для пакли. Мне очень хотелось узнать, что думает Павел Потапович - старый моряк - о смене курса, о спасении англичан. Но спросить я не решался: не дело мальчишке совать свой нос всюду и говорить о том, о чем его еще не спрашивают. На судне - не во дворе, не на улице, а старший машинист - не Костя Чижов и не Илько. Лучше подождать до поры до времени. Но Павел Потапович тоже молчал, словно он и не знал о том, что "Октябрь" сменил курс. Захлопнув журнал, он ушел в котельное отделение, а вернувшись, стал разбираться в ящиках верстака. - Берега уже совсем не видно, - с тайной надеждой сказал я. - Теперь, пожалуй, долго и не увидишь, - отозвался старший машинист. Шлюпка в море - что иголка в стоге сена, не скоро разыщешь. - А сколько их, шлюпок-то? - Кто знает, сколько! Пока только одну наш спасательный обнаружил и поднял. - А долго мы искать будем? - Пока не найдем. Люди гибнут, значит, нужно спасать. - И всегда так бывает в море, если погибают, нужно на спасение идти? - я сам объяснял это Илько, но сейчас мне нужно было продолжить разговор с Павлом Потаповичем. - А как же иначе! Иначе нельзя... Павел Потапович задумался и вдруг сказал: - Конечно, всякое бывает. Мы как-то в шторме аварию терпели и SOS - сигнал бедствия - дали. Было поблизости иностранное судно. Оно бы тут же должно к нам на помощь пойти без всяких-всяких. Да капитан там, сукин сын, торгаш оказался. По радио спрашивает: "Сколько заплатите за помощь?" Поторговаться да нажиться на человеческих жизнях хотел! Это все равно что дитя, к примеру, упало бы с причала в воду, а я матери бы его сказал: "Дашь на бутылку водки с закуской - тогда вытащу". - Ну и что же, так и не подошел к вам иностранец? - Какое там! Наш русский транспорт чуть попозднее помощь оказал. Плавучесть-то мы не потеряли, он забуксировал нас и притащил в порт. - Того бы капитана самого за борт нужно! - сказал я возмущенно. - Полагалось бы, - согласился Павел Потапович.