Он уже идет - Яков Шехтер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Хупу ставили перед закатом, а потом крепко усаживались за столы до самого утра. Расходились только на утреннюю молитву, затем шли домой отсыпаться, а к вечеру снова собирались за столами на первую трапезу «семи праздничных дней». Гуляли восемь дней, наотмашь, забыв обо всем на свете. Приглашали всю еврейскую общину города, поэтому деньги на свадьбу начинали копить со дня рождения ребенка.
– Посмотри, посмотри на этих порушей, – укоризненно заметил Довале, выпив с Менделем-Зислом по третьей. – Как они навалились на блюдо с мясом! Разве так выглядят люди, посвятившие себя духовности?
А с другой стороны, взгляни на наших богачей. С каким спокойствием они берут то же самое мясо, да еще съедают его не до конца, оставляя куски на тарелке. А поруши чуть блюдо не вылизывают! Вот и скажи мне теперь, кто более духовен?
Выпили еще по одной, и Мендель-Зисл степенно принялся отвечать.
– Тут все наоборот. Богачи так свыклись с едой, что давно стали с ней одним целым. Потому и равнодушны. А для порушей мясо – диковинка, чуждая вещь. Есть от чего прийти в возбуждение. Забери у богачей сытный кусок, дай им на пару дней только черный хлеб с репой и луком, еду порушей, а уж тогда и сравнивай.
Довале лишь головой покрутил от складности ответа и сразу расположился к собеседнику. Прошло еще пару месяцев, и он стал разъезжать по клиенткам только на телеге Менделя-Зисла, коротая время в приятной беседе.
Разумеется, такие поездки – невеликий доход для балагулы, но, как говорится, если не можешь зарабатывать, сколько хочешь, остается хотеть, сколько можешь.
В том году Ханука выдалась ранняя. Снег еще не выпал, но леденящее дыхание подступающей зимы уже ощущалось в холодных дождях и секущем лицо, пронизывающем до костей ветре. В такую погоду лучше всего сидеть дома или, на худой конец, быстрым шагом перебегать от одного сухого помещения до другого. Но лучше плохая заплата, чем хорошая дырка, и, получив приглашение от очередной паненки, Довале собрался в дорогу.
Путь предстоял неблизкий, за день не обернуться. Ночевать предполагалось в поместье, и пятую ханукальную свечку зажигать тоже там. Взяли с собой еду, светильники, свечи и после утренней молитвы и плотного завтрака отправились.
До полудня погода радовала. Хотя в рощах и скошенных полях висел туман, но в разрывах туч то и дело показывалось голубое небо, а от желтого, размытого пятна солнца исходило вполне ощутимое тепло. Колеса телеги мягко катились по прихваченной ночным морозцем дорожной грязи. Таинство дороги, ее непонятная власть над сердцем человеческим и разумом, вступило в силу, и мысли, беспокойно отталкиваемые суетой повседневности, сами собой стали всплывать в головах у притихших путников.
Куда мы едем, что ждет впереди, как относиться к переполняющему дни страданию? Где правда, где справедливость и существуют ли они на земле? Почему Всевышний позволяет злу править, а негодяям – наслаждаться?
Увы, чудо завершилось, едва начавшись; внезапно налетел ветер, принес черные тучи, из которых посыпался ледяной дождь. Вдруг обрушилась темнота, разрываемая желтыми сполохами молний. Загремел, загрохотал гром, обезумевшие лошади понеслись наобум, не разбирая дороги.
Мендель-Зисл пытался их остановить, да куда там, они неслись и неслись, полностью выйдя из повиновения. Телегу бросало из стороны в сторону, почти все дорожные мешки выкинуло в грязь, но путники ничего не могли поделать, вцепившись в борта белыми от напряжения пальцами и повесив на шею торбы с тфилин.
Вдруг все стихло. Еще мигали вдалеке молнии, но гроза миновала так же внезапно, как нагрянула. В месяце кислев темнеет рано, и когда ветер разогнал тучи, над головами путников уже светились влажные звезды.
Ночной морозец начал студить насквозь промокшую одежду. Надо было как можно быстрее отыскать жилье и обсушиться, но уставшие лошади шли шагом, а вокруг, насколько хватало глаз, чернела темнота.
– Куда же нас занесло? – недоумевал Мендель-Зисл, тщетно пытаясь согреться дымом из трубки. – И что за напасть такая навалилась?
– Глядите, свет, – воскликнул Шайке, указывая рукой влево от дороги. И действительно, далеко впереди теплились огоньки человеческого жилья.
Мендель-Зисл пустил лошадей на огоньки, и вскоре телега оказалась возле сгрудившихся в кучу невысоких строений. По виду это был типичный польский хутор, принадлежавший одной крестьянской семье. На стук из дома вышла женщина, возраст которой трудно было определить в темноте.
– Хозяйка, пустите обогреться, – попросил Довале.
– Вот еще что, – фыркнула женщина. – Откуда я знаю, кто вы такие? Езжайте, откуда приехали.
– Мы евреи из Курува, в грозу попали, – вступил в разговор Мендель-Зисл. – Едем в поместье Лещинского.
Хозяйка подошла ближе и вгляделась в путников.
– Точно, евреи, – сказала она. – Как я сразу не разглядела! Только куда вас занесло, до Лещинских отсюда добрых три часа езды!
– Лошади испугались грозы и понесли, – объяснил Мендель-Зисл. – Насилу удалось остановить. Вымокли насквозь, пустите обогреться.
– В дом не пущу, и не просите, заезжайте на конюшню, – хозяйка указала на одно из строений. – Там на сене и переночуете. Сейчас свечу принесу.
Дрожащее пламя едва освещало сарай, непонятно почему названный конюшней. Но принести хотя бы еще одну свечку хозяйка наотрез отказалась.
– Еще пожар мне устроите! Печки тут нет, зато сухо и без ветра. Зарывайтесь в сено и спите.
– Чаем, чаем напоите, мы заплатим! – вскричал Довале, но хозяйка вышла, не удостоив его ответом.
Путники огляделись, устроили лошадей, стали устраиваться сами. Дождь непрерывно стучал по крыше, ветер завывал в застрехе, рвался вовнутрь.
– Спасибо хоть сухо, – произнес Мендель-Зисл. Возня с лошадьми согрела его, и он чувствовал себя совсем неплохо.
– Сухо?! – вскричал Довале. – А грязь, а холод, а нечего есть! Все мешки из телеги повылетали, лишь торба с хлебом осталась, да куда его запихнешь всухомятку?
Он горестно покачал головой, развел руками и продолжил:
– А что будет дальше? Во-первых, бессонная ночь, разве в таких условиях заснешь? Во-вторых, завтра – долгий ненастный день в сырой одежде…
– Свечки! – вдруг перебил его Шайке. – Надо зажечь ханукальные свечки!
– Тоже вылетели! – скорбно отозвался Довале. – Готеню, Готеню, как плохо, как трудно! За что Ты нам такое посылаешь?!
Мендель-Зисл откашлялся:
– Позвольте мне вмешаться, – солидно произнес он. – На самом деле все не так плохо.
Шайке тут же приуныл. Судя по всему, балагула собрался разразиться нравоучением. С тех пор как раскаяние овладело его душой, произнесение назидательных речей стало любимым занятием возчика. В Куруве он уже всем изрядно надоел со своими наставлениями. Чуть что – Мендель-Зисл начинал произносить проповедь, словно раввин перед Судным днем. Пользуясь правом старшего, он давно прожужжал Шайке уши,
