Дочь бутлегера - Маргарет Марон

Лили, последовав за мной, плюхнулась на брошенное на пол полотенце, прижалась носом к холодным плитам и испустила такой жалостный вздох, что я присела рядом с ней на корточки и сказала ей несколько ласковых слов. Кто знает, что чувствуют животные?

Я впервые поднялась на второй этаж «Гончарного круга», и, должна признаться, на меня произвели впечатление хороший вкус и опрятность, господствующие в жилых помещениях, особенно в спальне Майкла Викери, расположенной в противоположном крыле от покоев Дена. Несмотря на роскошный светло-желтый ковер, тяжелое, расшитое вручную покрывало на кровати королевских размеров и дорогой комод из светлого дуба, в комнате царила атмосфера отшельнической суровости.

«Совсем как монашеская келья», — одобрительно заметил святоша.

«Да, только у этого монаха капитал Дэнси, — поправил прагматик. — В обычном супермаркете не найдешь таких тканей и мебели ручной работы. И взгляни на эти гобелены — они похожи на средневековые».

«Совершенно верно. Я знала, что Майкл был религиозен, но не представляла себе, до какой степени».

«Позволь заметить, что не нужно быть религиозным для того, чтобы вешать на стены произведения искусства».

«Но посмотри, как они размещены: почти как алтарь в готической часовне. И что бы ты ни думал, это определенно распятие».

Прагматик и святоша растворились в волне чистого любопытства.

Подняв тяжелое керамическое распятие, упавшее на комод, я присмотрелась к гобеленам внимательнее. Их было два, размером примерно два фута на три с половиной; каждый висел на отдельной массивной дубовой планке, покоящейся на строгих колышках. Теперь я разглядела, что это было не чистое средневековье. В вытканных фигурах было очарование прерафаэлитов. На полотне слева — Мадонна со знакомыми чертами лица, с длинными, темными распущенными волосами, сосредоточившая взгляд лучистых карих глаз на кучерявом младенце, лежащем у нее на коленях. Справа — блудница, а рядом с ней фигура Христа, указывающего на белый камень под ногами.

«Кто из вас без греха, первый брось в нее камень».

Определенно странный выбор сюжетов?

Между двумя гобеленами оставалось пустое пространство шириной около четырех футов, и только тут я заметила на стене чуть выше третью пару колышков. Один колышек был сломан. А вот и третья планка, застрявшая между задней стенкой комода и стеной. Не она ли опрокинула распятие?

Люди Дуайта произвели здесь обыск, но они без необходимости ничего не трогали и оставили после себя все как было. Определенно, они не стали бы бросать полотенце на пол и пачкать раковину. Это особенно бросалось в глаза на фоне общего безукоризненного порядка.

Я отчетливо увидела, как все произошло. Майкл возвращается из леса, видит, что его пикапа нет, спрашивает Кати Кинг, собирающуюся уходить домой, и узнает о том, что Ден звонил мне. Кати сказала Дуайту, что оставила Майкла в мастерской; судя по проделанной работе, он провел там еще не меньше часа.

Затем по какой-то причине Майкл вдруг бросается наверх, забегает в туалет, чтобы смыть с рук и лица глиняную пыль, потом врывается сюда и срывает среднее полотно в такой спешке, что ломает колышек и опрокидывает распятие.

Ну а потом? Прихватив полотно с собой, Майкл едет в театр? Зачем? И где это полотно сейчас?

Не успели мы с Лили вернуться в гостиную, как появился Ден, одевшийся для похорон. Он снова упомянул о строгих правилах, которыми руководствовался в жизни Майкл, и его взгляд наполнился грустью. Однако сейчас мне было не до того, чтобы его утешать. Во мне разгорелся охотничий азарт.

— Ден, скажи мне, что было изображено на среднем полотне в спальне Майкла?

Ден резко вскинул голову, в его глазах сверкнула ярость.

— Твою мать, что ты там делала?

Я непроизвольно отступила назад, и он взлетел вверх по лестнице.

— И как ты туда попала? — донесся его крик. — Подобрала ключ?

— Черт возьми, какое ты имеешь право так со мной разговаривать? — взорвалась я, бросаясь следом за ним.

Ден стоял на коленях перед дверью, изучая замок, и только сейчас я поняла, что это мощный йельский замок, запирающийся и отпирающийся только ключом, а не простая защелка, которой обычно оснащают внутренние двери. Почему-то вид открытой двери снова вызвал у Дена приступ рыданий, и от моей ярости снова не осталось и следа.

— Эта дверь всегда заперта, — всхлипывая, произнес Ден. — Всегда. Входить без Майкла туда не позволялось никому. Никому!

— И даже тебе? — Остатки моего гнева растаяли в удивлении.

— У нас у каждого свои личные покои, — оправдываясь, произнес Ден. Достав белый носовой платок, он высморкался. — Майкл тоже не входил ко мне без приглашения.

«Не входил без приглашения» и «не позволялось никому». Что тут зависело от Дена? Я мысленно взяла это на заметку.

— У Дуайта имелся ордер на обыск, — сказала я, — но, судя по всему, этот замок не взламывали. Майкл точно не мог оставить дверь незапертой, когда выбежал из дома?

Я рассказала о полотенце на полу, грязной раковине, отсутствующем полотне.

Казалось, Ден ничего не мог понять.

— Почему Майкл сорвал его со стены? — настаивала я. — Какой сюжет был там изображен?

— Сюжет? — тупо переспросил он, долго разглядывая голую стену. Наконец, вздохнув, он пожал плечами. — Это был не сюжет. Просто символы Святого Духа. Понимаешь — белый голубь. Лилии. И все такое.

— Надо обязательно связаться с Дуайтом, — сказала я.

— Зачем?

— Если гобелена не было в «вольво», то или Майкл его кого-нибудь отдал, или его забрал убийца. И в том, и в другом случае это может быть важно.

Не сговариваясь, мы разом посмотрели на часы.

— Уже восемь часов, — с мольбой в голосе произнес Ден.

Он был прав. Дуайт еще не успел вернуться в Доббс; с другой стороны, если мы хотим успеть на панихиду, нам нужно поторопиться.

— Я позвоню Дуайту от Олдкрофта, — сказала я.

Когда мы проходили через гостиную, Ден вдруг подбежал к открытым шкафам вдоль лестницы. На подсвеченных стеклянных полках произведениями искусства были расставлены образцы продукции «Гончарного круга».

— Вот, — сказал Ден, протягивая мне кувшин, расписанный такими нежными цветами, что краски, казалось, сияли словно драгоценные камни.

Мне не хотелось думать, сколько кувшин может стоить в дорогом магазине в Атланте, но держать его было приятно: уравновешенный центр тяжести, удобный носик. С одного взгляда я почувствовала, что из этого кувшина не прольется ни одной капли на стол.

— Не могу сказать, что это достойная компенсация, но я, честное слово, очень сожалею, что испортил тебе избирательную кампанию.

— Настолько сожалеешь, что согласишься опубликовать опровержение в «Леджере»? — спросила я.

— Я… да, ладно. Наверное, я перед тобой в долгу.

Спустившись вниз, Ден нашел коробку, завернул кувшин в бумагу и положил на заднее сиденье моей спортивной машины. Обреченно проводив нас взглядом, Лили снова уселась у входной двери.

Олдкрофты хоронили покойников Коттон-Гроува и всего округа Коллтон в течение ста с лишним лет, и поскольку сейчас в погребальной конторе начали работать двое сыновей Дака Олдкрофта, похоже, семейство продолжит этот скорбный труд и в следующем столетии.

После того, как году в 1910-м сгорело старое деревянное здание, Олдкрофты построили вместо него величественный белый особняк в колониальном стиле; и хотя с годами внутренние помещения неоднократно подвергались переделкам и переоснащениям, снаружи здание сохранило довоенный облик. Вдоль всего фасада тянется широкий балкон, который поддерживают огромные коринфские колонны. Внутри широкие коридоры и три просторных зала, обставленных уютными кушетками и мягкими креслами. Высокие зеркала в золоченых рамах отражают рассеянный розоватый свет ламп, скрытых бледно-розовыми абажурами.

Когда мы с Деном подъехали к погребальной конторе, стоянка перед ней оказалась полностью забита машинами, и нам пришлось остановиться на улице за квартал до нее. Несмотря на то, что было уже четверть девятого, длинная очередь тянулась от входной двери под балконом до середины широкой лестницы.

— О боже! — простонал Ден. — Боюсь, я не смогу.

— Сможешь, — успокоила его я. — Это тоже твои друзья.

Я взяла его за руку, и мы пошли к дверям. Те, кто узнавал Дена, расступались, пропуская нас. Единственное, некоторое раздражение вызывала бегущая впереди нас волна смущенной тишины, которая за спиной сменялась приглушенным говором.

«Естественное человеческое сострадание», — прошептал святоша.

Прагматик был занят тем, что отвечал на печальные улыбки и сочувствующие рукопожатия, а также пытался настроиться на соответствующий тон, и воздержался от замечаний по поводу живущей в каждом из нас тяги к сплетням.