Рим – это я. Правдивая история Юлия Цезаря - Сантьяго Постегильо
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Цезарь замер с кубком в руках.
Не спеша поставил его на другой столик.
– Да, это мой первый суд, – признался он. – Мне не хватает опыта, но я много тружусь, предан делу и благороден духом. Я ищу лучших свидетелей, чтобы вынудить Долабеллу заплатить за мерзкие преступления, совершенные в вашей провинции.
– Проделанный тобою путь свидетельствует о твоей самоотверженности, – заметил Орест. – Но расскажи подробнее о благородстве духа.
Цезарь моргнул. Он не ожидал, что разговор примет такой поворот: ему казалось, что старик заговорит о своем священстве в храме Афродиты, разграбленном Долабеллой. А также о том, стоит ему или нет отправляться вместе с Цезарем не куда-нибудь, а в Рим, чтобы дать показания. Долгое путешествие по скверной дороге, как они с Лабиеном убедились за последние недели, крайне утомительно, и для человека такого возраста стало бы очень непростым. Однако вышло так, что это гостеприимный хозяин оценивал, способен ли юный гость быть защитником в таком сложном деле, а не Цезарь решал, годится Орест в свидетели или нет.
Тем не менее он решил дать старику чистосердечный ответ. Он понимал, что только при взаимном доверии этот человек согласится стать свидетелем и рассказать римскому суду о преступлениях Долабеллы. Он, Цезарь, знал о достоинствах Ореста: весь город говорил о его безукоризненном поведении в личных и общественных делах. Орест же почти ничего не знал о нем.
– Под благородством духа я подразумеваю борьбу за справедливость, – пояснил Цезарь. – Справедливость, одинаковую для всех: могущественных и не очень, римлян и неримлян, подчиняющихся законам Рима. Для меня Долабелла олицетворяет все, что противоречит благородству: сенатор, который в бытность свою наместником использовал власть для вымогательства, грабежей, даже изнасилования и, движимый лишь жаждой власти, наживы и удовольствий, нисколько не заботился о последствиях своих злодеяний. Я верю в справедливый Рим. Справедливый по отношению ко всем. И если для этого мне придется столкнуться с продажными сенаторами, такими как Долабелла, я не дрогну и не испугаюсь трудностей.
– Что ж, твое благородство духа воодушевляет меня, но твоя наивность огорчает. Если тебе удастся сохранить благородство духа в зрелом возрасте, ты, несомненно, добьешься больших успехов. Но обычно происходит одно их двух: либо оно утрачивается, либо… – он подыскивал слово, которое звучало бы не слишком грубо. – Либо таких людей убирают. Возможно, тебя уберут в юности, возможно, ты доживешь до зрелых лет живым и здоровым. Скорее, первое.
– Почему? – спросил Цезарь. Он произнес это своим обычным голосом, но Орест наклонился и поднес руку к уху. – Почему ты так думаешь? – повторил Цезарь громче. В тот миг тугоухость собеседника не казалась ему чем-то существенным.
– Разве ты не понимаешь, что подписал себе приговор, согласившись быть обвинителем на этом суде? И не важно, выиграешь ты или проиграешь.
Цезарь нахмурился:
– Выиграю или проиграю?
Орест чувствовал себя Аристотелем, просвещающим неопытного юнца, который возомнил себя новым Александром, но плохо рассчитал свои силы и вступил в борьбу с противником, превосходящим его силой, опытом и прежде всего возможностями.
– Если ты проиграешь, юный Гай Юлий Цезарь, твое восхождение в Риме закончится, о чем тебя наверняка уже предупредили родственники и друзья.
– Да, но если я выиграю…
– Если ты выиграешь, – перебил его Орест, изъясняясь совсем как жрец, прозревший будущее, – если ты выиграешь, твои враги поймут, что ты опасен, и убьют тебя. Так быстро, как только смогут.
Наступило долгое молчание.
Вечернее солнце рисовало на земле причудливые кружева. Размышляя над словами Ореста, Цезарь задумчиво рассматривал белые стены, освещенные последним проблеском дня.
– Как прекрасен закатный свет, – пробормотал он.
Старик огляделся и вздохнул:
– Очень боюсь, что на закате моей жизни усталые глаза подведут меня и не позволят видеть красоту, которой так много в мире.
Цезарь вспомнил о своей задаче: ему нужны были влиятельные свидетели. Поэтому он пропустил мимо ушей слова Ореста об утрате зрения. В конце концов он решил поставить вопрос ребром, желая получить однозначный ответ:
– Как я понимаю, ты не поедешь в Рим, чтобы давать показания против Долабеллы?
Орест ничего не сказал. Он казался рассеянным, будто его мысли блуждали где-то далеко.
– Разве я еще не ответил на этот вопрос? – спросил наконец старик, к удивлению Цезаря.
– Пока нет.
– Я-то думал, мы уже все обсудили, – продолжал Орест, словно выйдя из оцепенения. – Я стар, мне нечего терять. Это твоя ранняя смерть должна вызывать сожаление. Но если ты жаждешь сразиться с этим негодяем, мой ответ таков: я поеду в Рим.
– Хорошо, – с облегчением вздохнул Цезарь. – Если все сложится удачно, выезжаем через неделю.
– Прекрасно, через неделю.
Орест встал. Цезарь последовал его примеру и в сопровождении старого македонянина направился к воротам. Орест молча попрощался с гостем, бросив на него печальный взгляд, отчего Цезаря охватили тоска и неуверенность. Выйдя на улицу, Цезарь с вооруженной охраной пересек город, вернулся к себе и удалился в комнату, которую сделал своей спальней, встревоженный и задумчивый.
Он дал Лабиену и Марку неделю на то, чтобы доехать до границы с Фракией, вернуться назад и рассказать о состоянии Эгнатиевой дороги за пределами Фессалоники.
Через семь дней Лабиен предстал перед Цезарем и принялся рассказывать:
– Так и есть – дорога пребывает в ужасном состоянии до самой Фракии. Дальше становится лучше.
– Другой правитель, другое отношение к общественному благу, – отозвался Цезарь.
– Похоже на то.
– Итак, Долабелла действительно проявил небрежение, махнув рукой на содержание дороги, столь важной для торговли. К тому же теперь мы знаем, куда делись деньги, выделенные на ее починку.
– Да, – подтвердил Лабиен.
– Что ж, хвала Юпитеру, это отличные новости.
Цезарь ликовал. Лабиен не разделял его воодушевления, так как не верил, что на суде, в присутствии сенаторов-оптиматов, все пройдет гладко.
– А у тебя нашлись свидетели? – спросил он.
Цезарь рассказал о своей беседе со стариком Орестом. Лабиен озабоченно смотрел в пол.
– Он очень стар, – сказал он. – Может умереть по дороге в Рим или по прибытии туда и не успеет дать показания.
Цезарь вздохнул.
– Риск есть, зато судьи с уважением отнесутся к его почтенному возрасту, – возразил он.
– Возможно.
– Уверен, – кивнул Цезарь, а затем, дабы отблагодарить друга, пригласил его выпить вина и отдохнуть за хорошим ужином.
Наступила ночь, Лабиен пошел спать. Он устал после стремительного путешествия по Эгнатиевой дороге на восток и еще более быстрого возвращения в Фессалонику.
Оказавшись один в своей спальне, Цезарь еще раз подумал о том, что отныне у него есть новые, надежные
