Проклятие Деш-Тира - Дженни Вурц

Дорога повернула от берега в глубь континента, и болота сменились лугами, на которых росли блеклые полевые цветы. Цокот копыт вспугивал незнакомых братьям птиц, черные перья которых оканчивались узенькой белой каймой. В кустах кричали куропатки. Путники переправились через какую-то глубокую реку. Доехав до развилки, Асандир уверенно избрал правую дорогу. Левая вела в портовый город Карфаэль. После переправы, когда пополняли запас воды в бурдюках, Дакар громко посетовал насчет отсутствия более крепких напитков.

Асандир вытер мокрые руки и пресек словоизлияния ученика, сообщив, что впереди движется торговый караван.

Дакар стремительно выпрямился, отчего бурдюки в его руках с булькающим звуком ударились друг о друга, расплескивая воду.

— Куда он направляется? — с нескрываемым интересом спросил он.

— В Камрис, как и мы, — ответил Асандир. — Мы его обязательно догоним.

Обрадованный пророк даже не заметил, что изрядно промочил свой плащ. Весь день и половину вечера он донимал Асандира вопросами, но маг отказывался вдаваться в подробности.

На четвертый день дорога сделала крутой поворот на восток, и путники въехали в Западный лес. Когда-то здесь росли могучие деревья, которые, подобно старикам, теперь сгорбились под тяжестью одолевшего их мертвенно-бледного мха. Тем не менее зрелище оставалось впечатляющим: вершины деревьев окутывал туман, дупла обвивал плющ, а иные стволы достигали такой толщины, что, наверное, и пятеро людей, взявшись за руки, не сумели бы их обхватить. В лесу царил густой полумрак. Тишину нарушал лишь мерный стук падающих капель. Однако величие леса подействовало на путников угнетающе. Чувствовалось, что лес медленно и неотвратимо умирает. Все, включая Дакара, ехали молча.

— Этот лес знал лучшие времена и был куда более приятным местом, — тихо сказал Асандир, словно перед его магическим взором встали картины, вызвавшие поток печальных раздумий.

Всадникам встретилось несколько камней, испещренных письменами. Надписи почти стерлись; только лишайники, повторявшие их очертания, позволяли что-то увидеть. Аритон с нескрываемым любопытством глядел на камни, и Асандир решил нарушить молчание.

— В седой древности, когда на Этере еще не было людей, за этими лесами ухаживали существа, во многом превосходившие нас. Они умели настраиваться на глубочайшие жизненные пласты и чувствовать биение, связывающее всю живую и неживую природу Этеры с гармонией Эта. Камни, которые они ставили повсюду, служили опознавательными знаками, они показывали, какие земли и деревья можно использовать для жизненных нужд, а какие должны оставаться неприкосновенными, дабы не нарушить великое таинство Эта. Некогда защита священных земель была обязанностью верховных королей. Поля и пастбища устраивались только в тех местах, где земля благосклонно питала их. Теперь такие знания почти забыты. Тех, кто жил на этой земле и охранял ее, на древнем языке называли великанами.

По каким-то соображениям Асандир не стал говорить, что здесь обитали кентавры. Когда же Лизаэр спросил, что сталось с древней расой, маг лишь грустно покачал головой.

— Последние илитарийские паравианцы исчезли, когда Деш-Тир поглотил солнечный свет. Никто, даже Сетвир — летописец Альтейнской башни, не знает, куда они пропали. Но без них Этера стала намного беднее. Осталась последняя надежда: может, победа над Деш-Тиром вернет их сюда.

Поймав взгляд Лизаэра, Дакар хитро ему подмигнул.

— Еще бы древним расам не убраться из этих мест! Выпить негде и нечего. Сплошные мокрые деревья — не слишком приятная компания.

Сытый по горло дождем, дымными кострами и ночлегом на сырой земле, бывший наследный принц Амрота мог почти согласиться с такими доводами. Его вдруг тоже заинтересовал упомянутый Асандиром караван, и за тщетными расспросами Лизаэр почти не заметил, как перед их четверкой появился одинокий пеший путник.

Одеяние этого человека было ярко-алого цвета, что явно не дало бы ему скрыться среди деревьев от приближавшихся всадников. Подол его одежды был украшен кистями, и одна из них, зацепившаяся за колючий кустарник, сразу же привлекла внимание Асандира. Он подъехал к обочине и крикнул незнакомцу:

— Послушай! Мы не разбойники, а такие же путники, как и ты. Чем брести в одиночку, не желаешь ли присоединиться к нам?

— У меня просто нет иного выбора, — печально ответил незнакомец.

Речь его была быстрой, но слова он выговаривал более отчетливо, нежели жители Западного Края.

— Главный погонщик каравана, показавшийся мне честным, забрал мою лошадь, так что удача, надо полагать, отвернулась от меня.

Он шел прихрамывая и время от времени морщился от боли в стертых ногах. Левой рукой придерживая висящий на плече узел, правой он сжимал рукоять меча, что выдавало недоверие, которое он пытался скрыть за учтивыми манерами.

— Если ты не вконец стер ноги, то мог бы идти дальше вместе с нами. Мы едем не слишком быстро, — вторично предложил Асандир.

Дакар прикинул, что в узле странника вполне может оказаться выпивка. Пророк был первым, назвавшим род занятий незнакомца.

— Да ты же менестрель! — удивленно воскликнул толстяк. — Пусть меня переедет Колесо Судьбы, но я никак не возьму в толк, зачем тебе скитаться впроголодь в этой глуши, когда ты преспокойно мог бы петь в какой-нибудь таверне?

Незнакомец не ответил. Он подошел достаточно близко, чтобы видеть лица всадников, и не спускал глаз с Асандира.

— А ведь я вас знаю, — с заметным благоговением пробормотал он.

Менестрель откинул капюшон, и по плечам рассыпались вьющиеся волосы. Видно, он обладал веселым нравом и много смеялся, о чем свидетельствовали морщинки в уголках глаз. Чувствовалось также, что он привык бриться, и колкая щетина раздражала его. Лицо было распухшим от нескольких пунцовых кровоподтеков, но в светло-карих глазах менестреля все равно поблескивали веселые искорки.

— Эт милосердный, — произнес Асандир, и слова его, точно плеть, ударили по лесной тишине. — В какие же жуткие времена нам приходится жить, если кто-то поднял руку на вольного певца!

Смущенный менестрель коснулся своего израненного лица.

— На побережье мои баллады пришлись не по вкусу тамошним слушателям. Меня прогоняли из таверн, а однажды выволокли на улицу и побили камнями. Наверное, у жизни не было иного способа втолковать мне, что там, где правят наместники, нельзя петь баллады о древних королевствах. Но я не стал благоразумнее. — Он стоически вздохнул. — Когда погонщики каравана и стража попросили меня спеть... — Менестрель умолк. — Сами видите, чего мне это стоило. У меня отобрали лошадь, а потом бросили на произвол судьбы.