Принц и Нищин - Кондратий Жмуриков

— А если не появится? — бросил Романов, и голос его дрогнул.

— Тогда — все. Будем убирать Воронцова. Он нам после одиннадцати вечера уже не нужен.

— А если…

— Меня твое «если», Романов, уже заколебало! Если нам не удастся сделать намеченное, то нам край: деньги, которые нам за это выплатили в качестве аванса — это как гиря. Утянет на дно, и понимай как знали, когда затянет илом. На этой поэтической нотке Алексей Фирсов дал отбой.

Роман Арсеньевич Вишневский сидел в огромном кабинете своего трехэтажного особняка и пристально рассматривал лежавшие перед ним бумаги. Просмотрев некоторые из них, он бросил их на стол и поднялся. Олигарх был высокого роста рыжеволосый, слегка седеющий мужчина лет пятидесяти с небольшим. Но выглядел он определенно моложе. И, несмотря на видимую молодость, он в самом деле был одним из богатейших и влиятельнейших людей в России.

Его лицо, сдержанное и умное, в данный момент выказывало озабоченность, а в чуть косящих темных глазах светилась легкая обеспокоенность и тревога. Он потер небритый подбородок, заросший модной трехдневной рыжеватой щетиной (правда, продвинутый олигарх?) и резко прошелся по кабинету туда и сюда.

Нет, не деловые документы занимали мысли Романа Арсеньевича в данный момент, и даже не беспокойство из-за трехсот пятидесяти миллионов долларов, составлявших задолженность одной из подконтрольных ему фирм по кредитам Центробанка. Эти триста пятьдесят миллионов следовало — плюс проценты — выплатить буквально на днях, но Роман Арсеньевич даже не вспоминал об этом.

Кроме того, две недели состоялся неприятный разговор с Львом Борисовичем Габриловичем, председателем правления банка «Альтаир», банка, который не без основания считался карманной финансовой структурой империи Вишневского. Роман Аркадьевич поморщился, припомнив, как Габрилович говорил о замороженных счетах в ряде швейцарских, японских и американских банков, и о том, куда тянутся нити влияния на эти неблагоприятные для Вишневского и его предприятий.

— Помяни мое слово, Роман Арсеньевич, против нас идет крупнейшая игра, — говорил он. — То, что в свое время провернули против Гусинского и его «Медиа-Моста» — это цветочки по сравнению с тем, что готовится против нас. Можно сказать, впервые поднимают руку на олигарха. На тебя, Роман Арсеньевич.

— А разве Гусинский не олигарх? — кисло улыбаясь, спросил тогда Вишневский и нервно пригладил лысеющую голову. Ему никогда не нравилось совсем недавно привнесенное в русский язык звучное словечко «олигарх».

Габрилович качнул головой:

— Нет, Гусинский не олигарх. Олигарх — это тот, у кого есть деньги и власть. Деньги-то у Владимира Александровича есть. А вот власть… властью его Бог обидел.

— Какой Бог? — глухо спросил Вишневский. — Президент, что ли?

Габрилович оправил браслет своих платиновых часов, стоимость которых превышала годовой бюджет иного районного центра, и ответил:

— Власть есть у тебя, Роман Арсеньевич. И вот именно ее хотят вырвать. Глава президентской администрации, Половцев. И начали с нервов — с финансовых структур. Вот так. Наверно, я начну перевод активов в оффшоры — в Гибралтар, ну и т. д. Да что я, впрочем… не мне тебе эти азы объяснять, Роман. Политически…

Вишневский, который всегда — и небезосновательно — считал себя выдержанным и хладнокровным человеком, вспылил тогда неожиданно даже для самого себя, с жаром перебив Габриловича:

— Не надо тебе в политику лезть, Борисыч! Вон знай себе давай бабки на открытие очередного еврейского центра, отслеживай свои любимые финансовые потоки, а в политику не лезь! Ясно?!

— Да я и не…

— Кто без согласования со мной отсрочил выдачу кредитов красноярским? А? А кто…

И Вишневский принялся перечислять грехи своего главного финансового распорядителя. А закончил совсем уж за упокой:

— И вообще, Лева, известно ли тебе, что в последнее время вытворяет твой сыночек?

— Н-нет. А что? Я с ним просто не общаюсь.

— Твое счастье! А я вот — общаюсь. И, надо сказать, нервов мне это стоит немалых.

— Да что случилось-то?

— Этот болван уже не знает, какой геморрой себе нажить! Например, недавно он нарвался на любезности со стороны одних конкретных людей. Мало того, что те контролируют чуть ли не половину казино Москвы, так ведь еще и отморозки редкие. Если бы не Адамов со своими, Андрея пять раз замочили бы. А он, кажется, ничего не понимает. Он, наверно, думает, что если из него сделали «звезду», так его никто не тронет. Ба-алванн!

— А ты его припугни, — сказал Лев Борисович.

Роман Арсеньевич хитро закрыл один глаз и выговорил почему-то шепотом, хотя, вне всякого сомнения, никто не мог слышать их в запертом и тщательно охраняемом кабинете:

— Уже делают.

…Да, сейчас мысли Романа Арсеньевича были о вовсе не о кредитах и замороженных счетах. Инциндент, происшедший в одном из провинциальных городов — с срывом концерта и взрывом — настоящим взрывом колонок с жертвами! — в прессе были представлены оглушительно и с большим резонансом в плане дальнейшего скандализирования имиджа племянника Андрея, он же — Аскольд. Этот молодой человек, новоиспеченный князь Андрей Вишневский вообще обладал уникальным талантом вызывать недовольство у серьезных и влиятельных людей своими идиотскими выходками, и чем влиятельнее был человек, тем более идиотской являлась и выходка.

В масштабах деятельности господина Вишневского-старшего весь этот скандал не стоил и выеденного яйца. Но тут речь шла не о деньгах, а о племяннике, который носил его, Романа Вишневского, фамилию. Потому что многочисленные — и очень влиятельные и богатые — недоброжелатели Романа Арсеньевича, которые в последнее время множились, как кролики в брачный сезон, могли раздуть эту, по сути, достаточно невинную, но прилюдную выходку племянника едва ли не в эпатаж века. А это явно не пойдет на пользу Роману Арсеньевичу — особенно в преддверии ряда важнейших финансовых операций и лоббирования ряда законов в Государственной Думе. Роман Арсеньевич уже не раз предпринимал ряд самых энергичных мер, чтобы воздействовать на Андрея, но пока что ничего хорошего из этого не выходило.

Может, выйдет на этот раз, подумал олигарх. Зазвонил телефон. Вишневский взглянул на часы и снял трубку.

— Это Адамов, Роман Арсенич. Ваш лимузин подан к парадному выходу. Пора ехать в этот зоопарк.

— Ты имеешь в виду премию «Аполло»?

— А то что ж, Роман Арсенич? Ее, чудную. Уже семь часов вечера. Без пяти семь.

— На моих без десяти.

— Отстаете, Роман Арсеньевич.

— Это ты, Адамов, спешишь. Ладно, сейчас спускаюсь…

— Гул затих, я вышел на подмостки, прислонясь к дверному косяку… — бормотал Сережа Воронцов, глядя на широкую спину телохранителя, покачивающуюся перед ним. Они ехали в лимузине марки «линкольн» на вручение «Аполло». Сережу уже не мутило: он удачно похмелился вискарем и к тому же дернул дорожку кокса, которой снабдил его Романов.

Ехали так мягко, что Сережа не замечал движения. Время от времени он порывался ткнуться носом в спину охранника Димы, но всякий раз встряхивался и бодро вскидывал глаза на телевизор в салоне, который показывал как раз на канале «дяди» Сережи Воронцова — олигарха Вишневского. Экран высвечивал пафосные мажорные лица, накрашенные рты, извергающие апокалиптическую чушь, и вызывающую почти физическое отвращение рожу ведущего с длинным носом и наглыми масляными глазками. Ведущий суетился и крутил во все стороны головой столь интенсивно, что не будь у ее обладателя еще и бычьей шеи, то она несомненно обрела бы суверенитет.

— Урод, — решительно выговорил Сережа, когда ведущий начал сладко напевать о том, что, по всей видимости, вручение премии «Аполло» следует сравнивать с россыпью звезд первой величины, и предлагал переименовать Аполло в претенциозно-сладкое: «Звездная гроздь».

— Это что за дятел? Он и будет вести эту… церемонию?

— Стареешь, отец, — отозвался мрачный Романов. — Это ж парень, которому ты сам на прошлой неделе по пьяни разбил физиономию, а потом ты с ним нажрался и купил у него подружку за две штуки баксов. Он еще про тебя в «МК» гадость каку-то накропал, что ты начал баловаться зоофилией, а потом ударился в загул с британскими фашистами из «Тигровых Лилий». Группа такая, экстрим. Должен ты помнить.

— Куп… уфф! — выдохнул Сережа, и тут лимузин остановился у внушительных размеров ночного клуба, где и должна была пройти церемония вручения.

Через несколько минут он оказался внутри помещения, по сравнению с котором удивительная и ужасная «Белая ночь» напротив дома Гришки Нищина показалась ему хлевом для подготовки кадров колхозной художественной самодеятельности имени Евфросиньи Перепугайло. С ним здоровались, раскланивались, а какой-то помпезный педераст, в котором Сережа с ужасом признал одного из самых известных и скандальных шоуменов страны, расцеловал его в обе щеки со словами: «Мое почтение, толстячок».