Сарторис - Уильям Фолкнер

Никто из наших знать не знал, зачем Зеб туда ездит. Полковник говорил, что он просто лошадей ворует.

Он и правда всегда хоть одну, да приведет. Однажды он привел семь таких дохлых кляч, каких на всем свете не сыщешь. Хотел обменять их на мясо и маисовую муку, да только никто их не брал. Тогда он решил отдать их пехоте, но пехота и та от них отказалась. В конце концов он их отпустил, явился в штаб Джо Джонетона и сказал, чтоб ему заплатили за тот десяток, который он кавалерии Форреста продал. Не знаю, какой ему дали ответ. Нейт Форрест не хотел их брать. Их навряд ли даже и в Виксбурге съели… Я никогда не доверял Зебу Фозергилу, уж очень он часто в одиночку туда-сюда ездил. Впрочем, в лошадях он толк знал, и когда, бывало, на войну уедет, обязательно доброго коня домой приведет. Но такого, как этот, он больше ни разу не добывал.

Щека у него опала, и он вытащил карманный нож, отрезал кусочек табаку и губами подобрал его с лезвия. Потом завернул пакет и снова завязал его тесемкой. Пепел сигары старого Баярда легонько трепетал на ее тлеющем кончике, но еще не осыпался.

Старик Фолз аккуратно сплюнул коричневую слюну в холодный камин.

– В тот день мы были в округе Кэлхун[61], – продолжал он. – Стояло славное летнее утро, люди и лошади поели, отдохнули и резво скакали по полям и лесам, кругом пели птички, и крольчата через дорогу прыгали. Полковник и Зеб ехали бок о бок на этих самых двух конях – полковник на Юпитере, а Зеб на своем двухлетнем гнедом – и, как всегда, друг перед дружкой похвалялись. Юпитера полковничьего мы все знали, ну а Зеб, тот твердил, что он ничью пыль глотать не станет. Дорога шла прямо по долине к реке, и Зеб все приставал да приставал к полковнику, пока тот не сказал: «Ну ладно». Он велел нам ехать вперед, а они, мол, с Зебом будут нас у моста дожидаться – эдак с милю от того места, а потом они оба встали рядом и поскакали.

Я таких добрых коней сроду не видывал. Рванули они с места словно пара ястребов – ноздря в ноздрю. Мы и оглянуться не успели, ан их уж и след простыл, пыль столбом, и только по ней за ними уследить можно – ровно томобили эти нынешние посередь дороги летят. Как добрались они туда, где дорога к реке спускалась, полковник Зеба ярдов на триста обошел. Там под холмом протекал ручеек, и когда полковник взлетел на гребень, он увидел целую роту янки – лошади на привязи, ружья составлены в козлы, а сами кавалеристы сидят у ручья и обедают. Полковник потом рассказывал: сидят они там под холмом, в руках по кружке кофе да по ломтю хлеба, а ружья ихние футов за сорок в козлы составлены. Увидали они его там на гребне холма, рты разинули да глаза на него вылупили.

Поворачивать назад было поздно, да и навряд ли он бы повернул, если б даже и время было. Скатился он на них с гребня, разметал ихние костры, людей и оружие, да как заорет: «Окружай их, ребята! Ни с места – а не то вам всем тут крышка!» Кое-кто хотел дать тягу, но полковник схватился за пистолеты, выпалил, и они сразу вернулись и в общую кучу втиснулись, и когда Зеб туда прискакал, они все там со своим обедом в руках и сидели. Так мы их и нашли, когда минут через десять сами туда подъехали.

Старик Фолз опять аккуратно сплюнул коричневую слюну и крякнул. Глаза у него сияли, как голубые барвинки.

– Да, тот кофе был что надо, – добавил он. – Ну вот, сидим мы с этой кучей пленных, какие нам и вовсе ни к чему. Держали мы их там весь день, а сами ихние припасы ели, ну а когда настала ночь, побросали мы ихние ружья в ручей, забрали остальной провиант да амуницию, нарядили караул у лошадей, а сами спать улеглись. И всю ту ночь напролет лежали мы, завернувшись в теплые одеяла янки, и слушали, как они поодиночке удирают – скатываются с берега в ручей да по воде и уходят. Иной раз который оскользнется, шлепнется в воду, и тут все затихнут, а потом слышим – опять сквозь кусты к воде подползают, ну а мы лежим себе, с головой одеялами укрывшись. К рассвету все до одного потихоньку разбежались. И тогда полковник как заорет – беднягам наверняка за милю было слышно: «Валяйте, янки, да только берегитесь мокасинов[62]!».

Наутро мы оседлали коней, погрузили добычу, взяли себе каждый по лошади и поскакали к дому. Пожили мы дома недели две, и полковник обработал свою кукурузу, как вдруг узнаем, что Ван Дорн захватил Хол-ли-Спрингс и спалил склады Гранта. Видать, и без нас обошелся.

Некоторое время он молча сидел и задумчиво жевал табак, как бы опять вызвав к жизни старых боевых друзей – ныне прах, возвратившийся в прах[63], за который они, быть может, сами того не сознавая, бились, не щадя живота своего, – и в их обществе вновь пережил те голодные славные дни, куда лишь немногие из тех, кто и ныне ступал по земле, могли бы войти вместе с ним.

Старый Баярд стряхнул пепел с сигары.

– Билл, – сказал он, – а за что вы, ребята, собственно говоря, воевали, дьявол вас всех побери?

– Баярд, – ответил ему старик Фолз, – будь я проклят, если я это когда-нибудь знал.

После того как старик Фолз, по-ребячьи засунув конфету за щеку, удалился, унеся с собой свой пакет, старый Баярд еще посидел в кабинете, продолжая курить сигару. Потом он поднес к лицу руку, пощупал шишку у себя на щеке, – правда, очень осторожно, вспомнив прощальный наказ старика Фолза, и у него мелькнула мысль, что, пожалуй, еще не поздно смыть эту мазь водой.

Он встал и пошел к умывальнику в углу комнаты. Над умывальником висел шкафчик с зеркалом на дверце, и Баярд осмотрел черное пятно у себя на щеке, еще раз потрогал его пальцем, а потом внимательно изучил свою руку. Да, ее, пожалуй, еще можно стереть… Но будь он проклят, если он ее сотрет, будь проклят тот, кто сам не знает, чего он хочет. Он бросил сигару, вышел из комнаты и через вестибюль протопал к дверям, где стоял его стул. Не доходя до дверей, он обернулся и подошел к окошечку, за которым сидел кассир с зеленым козырьком над глазами.

– Рее, – сказал старый Баярд.

– Да, полковник? – поднял голову кассир.

– Какого дьявола этот проклятый мальчишка целыми днями тут околачивается и поминутно в окно заглядывает? – Старый Баярд понизил голос почти до нормального разговорного тона.

– Какой мальчишка, полковник?

Старый Баярд ткнул пальцем, и кассир поднялся с табуретки, выглянул за перегородку и за окном, о котором шла речь, действительно увидел мальчика лет десяти или двенадцати, который с независимым и невинным видом на него смотрел.

– А это сын Билла Бирда, из пансиона, – прокричал он. – Кажется, он приятель Байрона.

– Что он тут делает? Стоит мне сюда зайти, а уж он тут как тут – и в окно заглядывает. Чего ему надо?

– Может, он банки грабит, – высказал предположение кассир.

– Что?! – Старый Баярд в ярости приставил к уху ладонь.

– Может, он банки грабит! – прокричал кассир, нагибаясь вперед.

Старый Баярд фыркнул, в сердцах затопал к своему стулу и с грохотом прислонил его к дверям. Кассир бесформенной массой осел на табурете; где-то далеко в глубине его тучного тела урчал смех. Не поворачивая головы, он сказал:

– Полковник позволил Биллу Фолзу намазать себя этой мазью.

Сноупс, сидевший за своей конторкой, ничего не ответил и даже не поднял головы. Мальчик вскоре повернулся и с независимым и невинным видом пошел прочь.

Вирджил Бирд теперь владел пистолетом, стреляющим струей аммиачной воды, от которой нестерпимо жгло глаза, маленьким волшебным фонарем и коробкой из-под конфет со стеклянной крышкой, в которой он хранил птичьи яйца, коллекцию насекомых, умиравших медленной смертью на булавках, а также скромный запас пяти и десятицентовых монет.

В июле Сноупс переменил местожительство. Он старался не встречаться с Вирджилом на улице и недели две совсем его не видел, пока однажды вечером, выходя после ужина из своего нового жилища, не наткнулся на Вирджила, тихо и благовоспитанно сидящего на ступеньках парадного крыльца.

– Хелло, мистер Сноупс, – сказал Вирджил.

6

В этот вечер, когда старый Баярд вернулся домой, негодованию и ярости мисс Дженни не было пределов.

– Ах ты, старый упрямый осел! – возмущалась она. – Мало того, что Баярд тебя скоро на тот свет отправит, так тебе еще надо, чтоб этот старый шарлатан Билл Фолз тебе заражение крови устроил! И это после того, что сказал тебе доктор Олфорд, а ведь с ним согласился даже Люш Пибоди, который считает, что хинином и каломелью можно вылечить все, начиная от сломанной шеи и кончая отмороженными ногами. Никакого терпения с вами нет; хотела бы я знать, за какие грехи я должна жить с такой публикой. Только Баярд немного утихомирился и я теперь не вскакивай}, как ошпаренная, при каждом телефонном звонке, так тебе непременно понадобилось, чтобы этот несчастный попрошайка намазал твою физиономию дегтем и сапожной ваксой. Кончится тем, что в один прекрасный день я соберу свои пожитки и перееду жить в такое место, где про Сарторисов никто никогда и слыхом не слыхал.