Шпион федерального значения - Андрей Ильин

Сашка сделал шаг назад, сорвал с плеча автомат. Характерно клацнул привычно передернутый затвор, и черное вороненое дуло с маленькой дыркой, в которой притаилась, из которой выглядывала, выискивая жертву, смерть, уперлось в лица.

— Я сказал — встал и пошел! — злобно чеканя слова, произнес Сашка.

Солдат встал и отошел на шаг.

И остальные отошли.

Наработанные за год рефлексы и вид наведенного на них оружия заставили подчиниться.

— А теперь — шагом марш!

Бойцы нехотя стали пятиться и отступать.

Чеченка, прикрываясь сорванной с нее одеждой, испуганно глядела на солдат, один из которых, хотя до того тоже гнался за ней, теперь хотел стрелять в других. Она ничего не понимала, кроме одного, кроме того, что тот солдат с автоматом здесь самый главный и что он защищает ее.

— Пошли! — сказал Сашка чеченке, кивнув ей в сторону.

И сделал шаг назад.

Он стремился уйти отсюда, убежать, чтобы не пришлось стрелять. В своих…

Они разошлись — бойцы его отделения в одну сторону, он с чеченкой в другую. Разошлись как враги.

Он отступал, все убыстряя шаг, поводя дулом от одного бойца к другому, упреждая каждое их движение. Он боялся, что кто-нибудь из них попытается рвануть с плеча свое оружие и тогда ему придется остановить его автоматной очередью, которая перечеркнет не только его, но и стоящих рядом солдат.

Но никто не шевелился и не пытался ничего предпринять, понимая, что он выстрелит — рефлекторно, упреждая встречный выстрел, на случайное, показавшееся подозрительным движение, на угрозу.

Они сами так стреляли, они были учеными…

В ста метрах Сашка развернулся и вначале быстро пошел, а потом побежал, схватив чеченку за руку. Он ожидал пущенных ему в спину очередей, но их не было. Его почти сразу же скрыл лес.

Он бежал, увлекая за собой пленницу, наверное, с полчаса. Так, на всякий случай, — опасаясь маловероятного преследования. Чеченка, которую он держал, не отпуская, не пыталась вырываться, наоборот, вцепилась в его руку свободной рукой, часто и опасливо оглядывалась. Он защитил ее, спас, и она поверила ему.

Когда они задохнулись и выбились из сил, они упали на землю. Чеченка так и не отпустила его, потому что другой защиты у нее здесь не было. Она сидела рядом, вплотную, прижимаясь к его боку, и тихо плакала, уронив голову ему на плечо. Ее плечи и все ее тело вздрагивали.

Он, ничего не имея в виду, а просто жалея ее, протянул руку, положил ее ей на голову и, притянув, стал довольно неуклюже гладить платок и выбившиеся из-под него волосы. Он гладил девушку, как гладят испуганных детей, чтобы успокоить их, чтобы они перестали рыдать.

Он гладил ее и чувствовал ее всю, ее разгоряченное бегом, вздрагивающее тело, ее упиравшуюся, расплющенную по его груди — грудь. И его рука стала каменеть, стала мелко дрожать, ощущая под собой мягкие, щекочущие ладонь волосы. И сам он тоже стал как каменный. Он притянул ее к себе, уже ломая робкое, но ощутимое сопротивление, начал целовать волосы, а потом шею, заворачивая книзу воротник. И уже не мог остановиться.

Мягко, но настойчиво и уверенно он опрокинул ее навзничь и стал шарить рукой по телу, по ногам, задирая юбку. Он не насиловал ее, но он уверенно требовал свое, и она почти не сопротивлялась. Она была благодарна ему, и она боялась его, потому что видела, как он готов был стрелять в других, которые пришли с ним, солдат.

Он взял ее по праву самца, который отбил ее у других самцов. Который ее защитил и спас для себя…

На блокпост он вернулся только к вечеру, напряженный и готовый к драке, может быть, даже к стрельбе. Но никакой драки, тем более стрельбы даже не ожидалось…

Его встретили как ни в чем не бывало, встретили понимающими и даже одобрительными ухмылками. Бойцы поняли и объяснили все по-своему, поняли, что он решил употребить чеченку сам, один, по праву «старика», который не хочет делиться с «молодыми». И не должен делиться, как не должен делиться едой, водкой и куревом. А напротив, может отбирать у «молодых» их еду, водку и курево. Их присланные из дома посылки и их телок тоже… Потому что так в армии заведено — что тот, кто служит дольше, имеет право на большее за счет тех, кто служит меньше. И не им этот закон ломать.

Ничего, сейчас можно и потерпеть. Зато когда они станут «стариками», они тоже, используя свое, заработанное полуторагодовой службой право, ни с кем делиться не будут! И ничем!..

Глава 44

В отдельно стоящем доме, в полузаброшенной деревне, в ста пятидесяти километрах от Москвы, кипела работа. Не фермерская. Три бомжеватого вида мужика, расположившись прямо на полу, шустро пилили ножовками по металлу какие-то железяки. Возле каждого из них стояла, на расстеленной газетке, початая бутылки водки и была разложена шикарная, по их понятиям, закусь. Выглядевшие как бомжи мужики ими и являлись, потому что обитали в теплоузле, питаясь и одеваясь с ближайших мусорок. Но потом им сказочно повезло — их остановил на улице хорошо одетый кавказец и предложил халтуру.

— Будете жить в тепле, есть сколько влезет и пить по бутылке водки в день, — пообещал он. — Если будете хорошо работать, получите по пятьдесят баксов. Каждый.

— А пустые бутылки? — робко поинтересовались бомжи.

— Бутылки — тоже ваши.

Такому щедрому гонорару мог обзавидоваться сам Рокфеллер. За такой гонорар, они думали, их попросят кого-нибудь убить. Как минимум — десятерых. Если не больше…

— А делать-то чего? — спросили они, хотя и так уже были на все согласны.

— Железо разбирать, для сдачи в металлолом, — объяснил кавказец.

В общем, цветные металлы извлекать, что было для них делом знакомым, потому что любой копающийся в баках бомж теперь знает не только цены на пустые бутылки, но и на медь и алюминий тоже.

— Лады…

Мужиков поселили в снятой на сезон даче, закрыв снаружи на ключ. Раз в день им приносили еду и водку. За это бомжи ломали какие-то приборы.

Большинство приборов, которые приносили кавказцы, пахли землей и хорошо знакомым бомжам духом помойки. Мужики перепиливали ярко-красные корпуса пополам и разбивали их молотками. Внутри приборов было полно свинца, который, конечно, хуже, чем медь, но все равно имеет цену на пунктах приема цветмета. Но кавказцы, скорее всего, его никуда не сдавали, а переплавляли в дробь или рыболовные грузила, наваривая на этом бешеные бабки, — так предположил один из бомжей.

Но это уже было не их ума дело, их — пилить…

Через день от опилок металла в воздухе у них стало сильно першить в горле. Они хыкали и кашляли, лечась водкой. Потом они заметили, что кожа на их руках и теле покраснела, словно от загара, хотя они из дома никуда, даже во двор, не выходили. И не могли выйти, даже если бы захотели, потому что все окна были заделаны глухими решетками. Еще через сутки кожа пошла волдырями и бомжей стало тошнить. Наверное, от непривычного для них обилия жратвы или левой водки.

Потом, когда они стали вялы, как осенние мухи, и перестали справляться с работой, их куда-то увезли. И на их место пригнали новых, удивленных сказочными условиями контракта бомжей.

Ешьте, пейте сколько влезет — только пилите…

Но следующие бомжи оказались образованней. Один — оказался. Потому что этот бомж, до того как спиться и потерять человеческий облик, имел высшее образование.

Вначале он тоже безропотно пилил корпуса, но потом указал на какой-то значок.

— Так рисуют радиацию, — сказал он.

— Ну и что? — пожали плечами его приятели.

— То самое! — огрызнулся бомж с высшим образованием и наполовину сданным кандидатским минимумом, отпихивая от себя прибор и опрокидывая в горло остатки водки…

Когда в квартиру заявились кавказцы, он слезно попросил их отпустить его.

— Мне домой надо! — заявил бомж.

Хотя его дом был прямо, налево и вниз, во второй колодец теплоцентрали.

— Эй, кончай ломаться! — предупредили кавказцы.

А когда бомж не внял их просьбам, избили его до полусмерти. Радиация, конечно, вещь страшная, но не страшнее разбивающих тебе лицо в кровь жестких кулаков.

Бомж перестал ломаться и сел пилить.

Через день они тоже «загорели» и их затошнило.

— Поехали лечиться, — сказали им кавказцы, выводя из дома.

Их посадили в машину и повезли. Не в больницу, ближе…

Их завезли в лес и, вручив лопаты, заставили копать ямы.

— Нам мусор выбросить надо, — объяснили кавказцы и захохотали.

Бомжи копали еле-еле, часто останавливаясь и отдыхая. Сытая жизнь подействовала на них разрушительно.

Они выкопали глубокую яму, в которой скрылись почти совсем, почти с головами.

— Лопаты давай! — приказали кавказцы.

Бомжи протянули им лопаты и протянули руки, чтобы их вытянули наверх. Но кавказцы их вытягивать не собирались — они встали по периметру ямы и, нехорошо ухмыляясь, стали бить бомжей сверху хорошо заточенными штыковыми лопатами, бить сильно, разрубая мышцы и перерубая кости. Убежать бомжи не могли — скуля и слабо вскрикивая, они метались по яме, везде натыкаясь на лезвия лопат, которые шинковали их, как капусту, срубая уши, носы, глубоко врубаясь в шеи.