Маникюр для покойника - Дарья Донцова

– Дорогая, – проникновенно сказала я, – богатые люди нанимают для черной работы киллера, и факт отсутствия Рифалина непосредственно на месте преступления ни о чем не говорит…

– Он не убивал Костю, – твердо сказала Вера.

– Отчего такая уверенность?

– Марат обожает меня и знает, как я отношусь к Катукову. Конечно, Рифалин не испытывает к Константину никакой симпатии. Но он понимает: если я, не дай бог, узнаю о его причастности к смерти Коти, нашим взаимоотношениям конец. А больше всего на свете Марат боится потерять меня, поверьте, это так. Представляете меру его любви, если этот восточный по крови и менталитету мужчина готов жениться на мне, зная, что я ему изменяла?

Повисло молчание. Вера села в кресло, элегантно скрестила безупречные ноги и добавила:

– Не верю, что Марат говорил подобное Славе и Але.

– Почему?

– Он неглуп, отличный финансист с гибким трезвым умом, слегка вспыльчив, но не дурак. Такой не станет кричать налево и направо о своих планах. Скорей всего вы правы, он нанял бы киллера и уж ни за что бы не разоткровенничался со Славой и Акулиной. Они знакомы, встречаются на различных тусовках, но тесной дружбы нет. С чего ему откровенничать?

– Но откуда они знают об отрубленных руках?

– А вот это, дорогой майор, – ехидно пропела Вера, – вам и надлежит выяснить. Сдается, милый братик-уголовничек и его сладкая женушка обладают чересчур полной информацией об убийстве. А слишком хорошо осведомлены, как правило, непосредственные участники! Поройтесь в семье Катукова-младшего, найдете огромную кучу дерьма.

– Вы обещали отдать бумаги…

– У меня их нет! Но я знаю, где Котя хранил секреты. Подоконник на кухне…

– Смотрела, в ножках стола тоже…

– А в зеркале?

– Где?

Вера довольно засмеялась:

– Когда он начал оборудовать тайники, их придумала я. Обожаю детективы, вот и порылась у классиков. Подоконник подымался у Ниро Вульфа, ножки стола отвинчивал Эркюль Пуаро, а зеркало служило Эллери Куину.

– В ванной, – пробормотала я, – на шкафчике с лекарствами и всякой ерундой. Следует нажать, и оно повернется, а там ниша…

– А, – засмеялась Вера, – тоже почитываете на досуге, именно там. Хотите, поедем?

Я кивнула. Мартынова была все же уникальной женщиной, потому что собралась за пять минут. Просто натянула брюки, черный пуловер, куртку, и мы спустились в подземный гараж. Водила она уверенно, аккуратно, и я расслабилась, покачиваясь на кожаных подушках. Вот заработаю денег и куплю нам с детьми такой же «Мерседес», а то Сережкин «Форд» потерял глушитель, а у Катиных «Жигулей» руль ходит, как штурвал у истребителя, не только поворачивается, а еще и двигается вверх-вниз, как она умудряется в таких условиях управлять машиной – уму непостижимо.

Открыв дверь квартиры своими ключами, Вера прошла в ванную, я, затаив дыхание, за ней. Зеркало послушно повернулось. И в нише показалась папочка. Дрожащими руками я схватила ее.

Да, это они, листочки синего цвета и конверт.

– Господи, – донесся голос Веры из комнаты, – что тут произошло?

– Искали эту папочку, – пояснила я, испытывая к Мартыновой настоящую благодарность.

На улице, когда Вера щелкнула брелком сигнализации, я решила предостеречь ее:

– Не пускайте сейчас в дом посторонних, бандиты грабят и убивают женщин – любовниц Константина.

– Никогда сама не открываю дверь, тем более незнакомым, – высокомерно заметила Мартынова, – а замки невозможно взломать.

Она не предложила довезти меня до метро и, включив скорость, унеслась прочь. Несколько капель грязи из-под колес попали на куртку, но я была счастлива. Господи, завтра отдам папочку, и Катя окажется дома.

ГЛАВА 23

Вечером я решила воспитать Сережку и напомнила:

– Ключи не забудь, положи прямо сейчас в карман.

Парень горестно вздохнул:

– Караул, Лампа, «Форд» сдох!

– Как это? – испугалась я. – В аварию попал?

Сережка грустно покачал головой:

– Нет, двигатель полетел.

– И что теперь? – не успокаивалась я. – Починить можно?

– Легче пристрелить, чем лечить, – сказал Сережка. – Возьму материну машину. Только ее «Жигули» тоже на ладан дышат.

– И резина лысая, – встрял Кирка, запихивавший в рот кусок омлета с сыром.

– Да уж, не шины Пирелли, – согласилась Юля, – но пока едет, попользуемся.

– А дальше что? – настаивала я.

Сережа подкрутил тощие усики:

– Мать из Кемерова всегда тысячи две привозит. У нее там конвейер. Каждый день по три-четыре операции. Ну предположим, половина больных неимущая, зато другие обязательно отблагодарят. У матери рука легкая.

– Она хороший хирург?

– Она ненормальная! – воскликнул Сережка. – В детстве кукол резала, аппендицит искала, на первую операцию еще студенткой стала, доверили крючки подержать. Другие девушки в кино, на танцы, наша – в анатомичку и потрошит трупы с упоением…

– Нет, ты прикинь, – оживилась Юля, – три года тому назад у нее у самой возникла необходимость удаления щитовидной железы. Ну прооперировали свои же коллеги, ухаживали, как за куриным яйцом… И, естественно, осложнение!

– Почему?

Юля хмыкнула:

– У врачей всегда так, если заболеют – пиши пропало. Из насморка гайморит получается, аппендицит в перитонит перетекает, дети у них какие-то экзотические болячки ухитряются подцепить. Сережка в детстве подхватил где-то болезнь Вермера, один случай на Москву, исключительно африканская зараза.

– У нас в доме снимали квартиру студенты из Университета Патриса Лумумбы, – засмеялся Сережка, – они меня все жвачкой угощали, вот, наверное, и получил вирус.

– Никогда бы не взял жвачку у незнакомого негра, – сказал Кирка. – Неужели трудно было пойти в ларек и купить?

– В 1980 году? Да мы одну подушечку всем классом жевали по очереди!

– Фу, – пробормотал Кирка, – вот уж не думал, что при коммунистах у людей были такие трудности!

– Ну, словом, у матери горло раздуло, нарыв, – продолжал Сережка, – она домой сбежала и давай в ванной над собой издеваться. Ножницы в шов воткнет, гной выпустит, пластырь прицепит – и на работу!

– Как на работу?! – изумилась я.

– Говорим же, сумасшедшая, – пояснила Юля. – Водолазку старую под хирургическую пижамку нацепила, чтобы больных своим жутким горлом не пугать, и вперед: скальпель в зубы – расступись, щитовидная железа, Романова на лихом коне едет.

Вечером я досконально изучила документы и ничего не поняла. Какие-то квитанции за электричество, копии лицевых счетов, накладные на пищевую соду… Вместо фотографий в папочке лежали негативы. Я попробовала рассмотреть лица запечатленных людей, но совершенно не преуспела. Трудно сообразить, что за фигуры на кадрах.

Утром я опять вышвырнула ключи, и снизу незамедлительно понесся крик:

– Лампадель, кинь ключарики от «Жигулей», «фордик»-то тю-тю!

Проклиная собственную забывчивость, я выбросила другую связку, прогуляла собак, сварила суп, пожарила котлеты и, сунув в пакет бумаги, полетела на «Динамо». Уже выходя из метро, вздрогнула, а вдруг гориллоподобный Слава не придет?

Но он уже стоял у скамейки. На этот раз куча жира была облачена в роскошную куртку из мягкой замши и тонкие ботинки с омерзительными золотыми пряжками.

– Ну, убогая, – прошипел он, когда я тронула его за рукав, – ну, козявка болезненная, как делишки?

Я помахала перед его носом папкой. Монстр довольно хрюкнул и потянул к ней короткопалую руку, похожую на подушечку для булавок. Он не знал только одного обстоятельства. За две недели я прошла такой путь, который иная женщина не осилит и за целую жизнь. Вместо несчастной, растерянной и ленивой Ефросиньи сейчас на платформе стояла бойкая, уверенная в себе, умная и наглая Евлампия.

– Убери лапы! – рявкнула я. – Сначала стулья, затем деньги. Где Катя?

Жиртрест на секунду растерялся, но тут же пришел в себя:

– Гони бумаги, вошь!

– А ху-ху не хо-хо? – спросила я и добавила: – Вон там, видишь, милиционер прогуливается, сейчас заору, и пусть на Петровке разбираются, зачем тебе бумажки и где Катюша, Славик!

Мужик слегка изменился в лице и сбавил тон:

– Ладно-ладно, поехали.

– Куда?

– За Катериной, обменяем документы на бабу, ты ведь не поверишь, что я отпущу ее, когда приеду домой?

– Нет.

– Тогда пошли.

Мы вышли на улицу и сели в грязные битые «Жигули» первой модели. Дребезжа всеми частями своего престарелого тела, автомобильчик достаточно резво покатил по улицам. Слава принялся насвистывать, я бездумно поглядывала в окно. Внезапно Москва кончилась, и «копейка» понеслась по шоссе, очевидно, развалиной она была только внешне, потому что мотор урчал, словно сытый кот, а на поворотах ее совсем не заносило. Небось «Жигули» были «одеты» в шипованные Пирелли, предмет вожделения и зависти Сережки.

– Куришь? – спросил Слава, когда мы свернули на какую-то боковую дорожку и понеслись по ней с невероятной скоростью.