Сполохи детства - Степан Калита

На уроке литературы мне однажды пришла от Ани записка:

«Ты чего с Дашкой разговаривал? У нас бойкот».

«Да мне плевать», — ответил я.

«Смотри, доплюешься, плохо будет. Я тебя предупредила. Ты меня понял».

Я решил ничего не отвечать, сунул записку в карман. Вскоре мне передали новую:

«Быстро верни записку».

«Зачем?» — написал я.

«Верни, тебе сказала. Хочешь с Рыжим встретиться сегодня?» — Тогда она еще «гуляла» с предводителем Банды.

Я пожал плечами. Угрозы нисколько не испугался. Но записку передал обратно. После чего получил еще одну — с единственным словом:

«Тряпка».

«Вот же сволочь, — подумал я, обернулся к Румыновой. Она смотрела на меня, не мигая, с вызовом. Выдержав пару секунд этот настырный взгляд, я отвернулся. — Ну и дура. Чего привязалась ко мне?»

На перемене ко мне подошла Даша, которой был объявлен бойкот.

— Математики, вроде бы, не будет? Ты не знаешь? — спросила она.

Я замотал головой. Внезапно вспомнил о записках. И покраснел до корней волос. Неподалеку, я заметил, стоит — и внимательно за мной наблюдает Аня Румынова.

— Не знаю! — выдохнул я. И мне сразу стало легче. К черту идиотский бойкот…

Румынова усмехнулась, провела по горлу ребром ладони и отвернулась.

Несколько дней я ходил, оглядываясь. Ждал, вот-вот появится Рыжий с приятелями, и изобьют меня. Но злобная Аня то ли решила спустить мою провинность на тормозах, то ли Рыжий решил, что дело выеденного яйца не стоит. Во всяком случае, этот эпизод прошел для меня без последствий.

Особым шиком для Ани и Василисы было доводить учителей. У них были среди них «любимчики», слабохарактерные педагоги, с которыми девушки деланно заигрывали, устраивая на уроках настоящее шоу — по сути дела, срывая уроки. Было очень жалко взрослых мужиков, не способных дать отпор парочке отъявленных мерзавок. И лишь новый учитель физики, улыбаясь, сказал, когда ему стали хамить открытым текстом:

— Похоже, девчонки, мы нашли друг друга. Останьтесь сегодня после уроков, буду заниматься с вами… до глубокой ночи.

Девушки не восприняли его слова всерьез, и сбежали. На следующем занятии он продемонстрировал две пары в классном журнале.

— Вы меня, наверное, не поняли? — сказал педагог вкрадчиво. — Я вас двойками завалю на хрен. Сегодня останьтесь…

— Что ему от нас нужно? — деланно недоумевало Василиса, хлопая накрашенными ресницами. — Может, ему жена не дает.

Но физик оказался мужиком стойким. Девушки до девяти вечера зубрили физику, раз за разом решая задачи и сдавая теорию, пока не выучили ее наизусть. После нескольких недель таких занятий, на физике Аня с Василисой сидели молча, стараясь ничем не выдать своего присутствия. Преподаватель поглядывал на них весело, время от времени делая забавные замечания.

— А если вы что-то не знаете, Степан, вам Василиса подскажет. Или Аня. Так девчонки?

Девчонки озабоченно кивали.

— Я из вас еще кандидатов наук сделаю, — обещал физик.

Кандидатов наук из них, разумеется, не получилось. Возможно, потому, что преподаватель через некоторое время сломал спину во время очередного восхождения на Эверест — и вынужден был покинуть школу. Он оказался альпинистом со стажем. Девчонки вздохнули облегченно.

Василиса совсем забросила учебу. Прыгала из постели в постель. Потом пришла в гости к однокласснице — и украла у нее фамильные драгоценности на круглую сумму. Дело замяли, драгоценности удалось вернуть, но из школы Василису выгнали. Тогда она начала гулять с еще большим пылом. А затем и продавать себя за деньги. Родила ребенка — сдала его в детский дом. Потом опять — кража. Выпустили Василису очень скоро. И хотя она вряд ли сама видела для себя такую судьбу, но стремительно дошла до того, что стала уединяться в подъездах с азербайджанцами с рынка — те любили Василису, и платили ей хорошо. По-моему, она и по сей день обитает где-то в окрестностях рынка. Во всяком случае, Юрка Баков однажды говорил мне, что «видел как-то эту потасканную блядь». Сложно рассуждать, как такое получилось, и в какой момент произошел слом в ее судьбе. Мне представляется, она с ранних лет шла именно к такому финалу. Хотя финал в данном случае растянут на десятилетия. Она существует, и одновременно доживает свой век.

С другой стороны, реальная жизнь постоянно преподносит сюрпризы. Совсем по-иному сложилась судьба Ани Румыновой (фамилия, конечно же, изменена). Она сейчас — крупный чиновник. От своего излюбленного развлечения — публичной травли неугодных — не отказалась. Но делает это теперь на федеральном уровне, и на телевидении. Самое удивительное — выражение лица у нее нисколько не поменялось. Оно все такое же — надменно-свирепое. Когда я вижу ее физиономию в ящике, так и тянет в нее плюнуть. Впрочем, это был бы слишком опрометчивый поступок. Рядом с ней теперь другие «рыжие», способные напугать кого угодно — целая федеральная служба «рыжих» в ее распоряжении.

Как же хочется порой, чтобы каждому воздавалось по справедливости за его поступки. Отчасти так и происходит… Но порой по-настоящему злой и дурной человек имеет качества, помогающие ему пробиться в жизни — и добивается успеха. В то время как добродушный бессребреник, преданный самыми близкими людьми, оказывается под забором. И нет никого рядом, чтобы поднять его с земли, отряхнуть одежды, и дать правильный совет: никому никогда не доверять всецело и свято блюсти только свои интересы. Как нет никого рядом и с человеком дурным: чтобы уронить его на землю, вывалять в грязи и внушить ему понимание, что за все приходится рано или поздно платить по счетам. Каждый мужчина рано или поздно должен определиться, как он должен поступать с людьми в этой жизни: проходить все время мимо упавших и зарвавшихся; поднимать упавших с земли; или ронять зарвавшихся на землю. Я для себя давно все решил. Мой выбор — ронять зарвавшихся. Не самый простой выбор.

Иногда я думаю о том, что со мною сделало время. Из чувствительного мальчика, с тонким восприятием жизни, постоянно раздувающего ноздри, чтобы уловить ее аромат (мне тогда так нравился аромат жизни), я превратился в мужчину-циника, не способного ни к состраданию, ни к простому сопереживанию. Мне пришлось в свое время ощутить столь сильную жалость к нескольким умирающим в муках, что чувство сострадания у меня почти атрофировалось. Не знаю, сам ли я ампутировал его, отделив от своей личности, или же оно умерло от слишком сильного стресса, но без него мне живется куда легче. Это факт. Цинизм — по сути, всего лишь защитная реакция нежной души, уставшей терзаться. Как знать, последуй за этой жалостью скорбь, возможно, со мной не произошла бы такая метаморфоза. Но я так устроен — не умею скорбеть. Не ощущаю утраты, даже если она произошла. Состояние утраты я вписываю в новую реальность, а пустоту заполняю воспоминаниями.

Я не скрываю, что часто живу прошлым. И люблю погружаться в воды памяти, как курортник в душистый спа, пахнущий чужим экзотическим разнотравьем. Однажды моя жена упрекнула меня в том, что я коллекционирую воспоминания. Это неправда. Если я и коллекционер, то моя коллекция собирается помимо моей воли. И даже если я хочу избавиться от какого-то неприятного экземпляра моей коллекции, это мне не удастся. Он прочно занял место в своей ячейке, и не собирается покидать заполненное собой пространство. Порой я ненавижу свою вынужденную коллекцию. Она заставляет меня раз за разом возвращаться к уже пережитому, и отброшенному, ненужному, пустому. Порой я наслаждаюсь коллекцией. Будто в ней собраны одни драгоценные камни, а не булыжники самых тяжелых жизненных эпизодов. Вот как сейчас, когда мы с Ларсом идем по району, где я вырос. И запахи, и приметы местности, и даже некоторые люди (что совсем уже странно, ибо это не те люди), будят во мне минувшее. Как писал американский философ и поэт Ральф Уолдо Эмерсон, запахи, мелодии и картины прошлого подстерегают путника, куда бы он ни шел. В свое время это наблюдение поразило меня. Так, бывает, достигают сердца некоторые фразы, сказанные философами и поэтами — им чаще других, полагаю, приоткрывается тайный смысл человеческого восприятия. Я, впрочем, не совсем согласен с Эмерсоном. Запахи, мелодии и картины прошлого подстерегают меня только там, где я уже бывал раньше. Хотя однажды на американском Манхэттене меня посетило странное ощущение дежавю. Я почувствовал, что уже был здесь когда-то, ощутил то самое волнение, описанное Эмерсоном. Похоже, это были не мои ощущения. Я лишь уловил тонким восприятием (иногда оно прорывается из мира детства) чьи-то чужие запахи, мелодии и картины…

Мне никогда не удавалось достичь возрастной гармонии, состояния, когда твое физическое Я полностью совпадает с внутренним. В детстве, маленький старичок, я все молодел и молодел год от года, пока не стал совсем далек от своего возраста. Порой мне по-прежнему кажется, что я чудовищно стар. А иногда, слишком молод, и пользуюсь не своим телом для каких-то непонятных мне нужд. Вообще, отстраненный взгляд на самого себя — еще одна особенность моей противоречивой натуры. И душевная легкость во мне сочетается с периодами свинцовой тяжести — когда от одного моего взгляда люди ощущают тревогу и съеживаются, начинают сбивчиво лопотать, и я отчетливо чувствую, как от них начинает смердеть страхом…