Голубой ангел - Франсин Проуз

– Собственно, я за тем и звоню. Я собираюсь появиться… недели через полторы.

– Дай-ка я взгляну на свое расписание, – говорит Лен. – Понедельник – двадцать третье… В четверг День благодарения… Так?

Вот чего Свенсон никак не ожидал. На праздник приезжает Руби. Именно этот день Свенсон хотел провести дома. Занятия, заседания ка­федры, консультации – все это можно отменить. Все, кроме приезда Ру­би. Он же просто так сказал: недели через полторы, а оказалось – это День благодарения.

– Знаешь что, лучше всего в пятницу, – сообщает Лен. – Это единственный день, когда у меня ланч свободен. Шучу, конечно. Впрочем, расписание у меня довольно плотное. Пятница идеально подходит. На работу я не иду. К ланчу, чувствую, жена и детки достанут меня окончательно, и я буду счастлив вырваться из дому. Только об этом, прошу, – никому ни слова.

А вдруг получится? Свенсон же может вылететь в пятницу утром. Ру­би поймет. У нее, наверное, и собственные планы есть, с Мэттом, напри­мер, встретиться. Руби с Шерри и вдвоем могут пообщаться, а за него порадуются – приятно знать, что у главы семьи есть и другая жизнь, что он не только преподаватель Юстона, но еще и писатель.

Руби, конечно, может и обидеться – она впервые за год приезжает на выходные, а он летит в Нью-Йорк, да и Шерри этого не простит. Лад­но, будь что будет. Придется и это пережить. Есть тут какая-то своя логи­ка. Уж если обманываешь жену, забываешь о дочери, то будь последова­телен, доводи все до конца. Пусть мир знает, кто ты есть на самом деле: плохой муж, равнодушный отец. Откуда эта достоевщина, это желание пострадать? Может, это отцовское наследство, психическое заболева­ние, проявляющееся только в зрелом возрасте?

– Тед, ты меня слышишь?

– Извини, – отвечает Свенсон. – Задумался.

– Господи, – вздыхает Лен. – Ох уж мне эти писатели! Ну, договорились. Жду тебя в пятницу, в час. Знаешь «Норму»? На Двадцать второй Восточной? Угол Южной Парк-авеню.

– Найду, – обещает Свенсон.

Предстоящий визит Руби обсуждался во всех подробностях, словно их намеревался посетить по меньшей мере глава государства. Шерри веле­ла ему не уговаривать Руби приехать раньше четверга – она все равно останется до воскресенья. Шерри незачем напоминать ему, что он право голоса потерял, поскольку сам смывается посреди праздника, ну ко­нечно – это единственный день в году, когда он может встретиться с Ле­ном. И Шерри, и Руби, естественно, высказались по этому поводу – впрочем, согласились с такой легкостью, что он даже немного обиделся. Решено, что Шерри встретит Руби на автобусной станции – Свенсо­на раздражает, что Шерри считает, будто этой деликатной миссии ему доверить нельзя, – и привезет домой, и Свенсон ждет, понапрасну пыта­ясь то почитать, то посмотреть телевизор.

Наконец он слышит, что машина Шерри подъехала. Что лучше – си­деть в кресле с газетой, а потом встать и поцеловать Руби, как и положе­но классическому благородному отцу? Или выбежать во двор, обнять свою дочурку ненаглядную? Он совершенно не помнит, что делал в та­ких случаях раньше. Останавливается он на компромиссном решении: выходит улыбаясь, но стоит на крыльце – пусть Руби действует.

Руби располнела. Лицо круглое, бледное, немного отечное, второй подбородок намечается. В мешковатых джинсах и фуфайке она похожа на самую обычную студентку, каковой, собственно, и является. Она заме­чает его, что-то в ее взгляде меняется, Свенсон предпочитает прочесть в ее глазах дочернюю любовь, но можно расценить это и как жалость. Он что, здорово состарился, исхудал? Старичок отец, приковылявший на крылечко. Она послушно обнимает его – иначе в дом не пройдешь – и даже похлопывает по затылку ладошкой.

Вошла в гостиную, озирается по сторонам. Кто знает, что она видит…

– О, индейка! – принюхивается она. – Круто. Пойду вещи положу. Они слышат, как хлопает дверь.

Шерри говорит:

– Знакомый звук.

– Всё те же и там же, – говорит Свенсон.

– Ну почему? Нужно ведь ей сумку разобрать. И вообще, это ее комната.

Шерри всегда защищает Руби. Только от чего именно? Руби сидит у себя часа два, и Свенсон наконец решается и стучится к ней.

– Можно войти?

Из-за двери слышится нечто вроде «Давай».

Руби залезла на стол, который, кажется, вот-вот рухнет. Свенсон вдруг представляет себе, как она летит на пол, – когда она была малень­кой, его тоже мучили страшные видения: Руби кубарем летит с лестни­цы, ее школьный автобус попадает в аварию.

– Решила порядок навести? – спрашивает он.

– Здесь все как-то по-детски.

Руби вытаскивает кнопки, фотографии кино– и рок-звезд сыплются на стол. Свенсон тут же вспоминает комнату Анджелы, где лица совсем другие, тонкие, одухотворенные, – Чехов, Ахматова, Вирджиния Вулф. Руби с Анджелой ровесницы. Только размышлять на эту тему смысла нет никакого. Он вдруг вспоминает, что раньше, когда Руби бралась менять что-нибудь в своей комнате, это значило, что она вступает в новую фазу и собирается заявить об этом миру. А сейчас ничего нового не намечает­ся, только все старье летит на пол. Нет, думает он, Руби не порядок на­водит, она вещи собирает.

– Ну… как учеба? – спрашивает он.

– Все хорошо, – отвечает Руби. Слетает вниз Сюзанна Вега, за ней «Мэджик» Джонсон.

– А «Мэджик» Джонсон, похоже, подлечился. Выглядит неплохо.

– Угу, – бормочет Руби. – Да, пап. Наверное.

На стол планирует еще одно создание – юноша с пустыми глазами и копной вьющихся волос.

– А это кто? – спрашивает он.

– Бек, – отвечает Руби.

– Ах да… Вспомнил.

Разговор не клеится. Свенсон собирается уйти, но тут Руби спраши­вает:

– Как твой роман, пап?

Наверное, он ослышался. Впрочем, о чем ей еще спрашивать?

– Отлично, – отвечает он. – Идет работа. – На мгновение ему самому кажется, что так оно и есть. Осталось немного – сесть и написать. – Я как раз собрался пойти поработать. Позовите меня, когда ужин будет готов.

На стол падает Джими Хендрикс. Руби поворачивается к Свенсону.

– А маме помочь не нужно?

– Наверное, нужно. Пойду узнаю.

– Я пойду, – заявляет Руби.

– Маме будет приятно, – отвечает Свенсон.

Свенсон тихонько поднимается в свой кабинет. «Моя собака Тюль­пан» так и лежит в гостиной; он хочет сходить за книгой, но не решается. Берет в руки стопку листов с романом, глядит на первую страницу, но чи­тать боится. Все, порыв прошел. Он ищет рукопись Анджелы. Ну куда она подевалась? А, вот! Лежит в портфеле, готовится отправиться на встречу с Леном. Он вынимает ее из конверта, прочитывает несколько страниц, снова убеждается в том, что написано это замечательно. Он подносит ли­сты к лицу, словно это ее одежда, словно они хранят ее запах. Господи, ну чем он занимается? Его обожаемая дочь наконец приехала домой, а он си­дит у себя и изнывает от тоски по студенточке, ее ровеснице.

Он бредет в спальню и неожиданно засыпает, а снятся ему почему-то бутылки с оливковым маслом, на них этикетки, все в жирных пятнах, но ему их почему-то обязательно нужно прочесть. Кто-то читает ему вслух, что там написано, голос женский… бесплотный дух, витающий в облаке упоительных ароматов… Это Шерри, она зовет его. Начинается празд­ничный ужин. Она попросит его разрезать индейку, они сядут втроем за стол, как всегда садились в День благодарения, с тех пор как переехали из общежития и настал-таки конец тоскливым обедам в столовой вместе с не уехавшими домой студентами.

В сравнении с теми ужинами этот не так уж и плох. Родной дом, же­на, дочь. Они любят друг друга. Они вместе.

Руби наваливает себе на тарелку целую гору еды, будто с тех пор, как уехала из дому, ни крошки в рот не брала. Она что, забыла, что класть до­бавку разрешается? Да ладно, Свенсон пусть спасибо скажет, у доброго десятка его коллег дети страдают анорексией. Манеры у Руби испорти­лись. Наверное, из-за проблем с весом. Кусочек мяса исчезает за ее бле­стящими от жира губами.

– У тебя когда было последнее занятие? – спрашивает Шерри и в ужасе смотрит на Свенсона. Только бы Руби не решила, что они обижены на то, что она не сразу приехала.

– У нас на этой неделе вообще занятий не было.

– Почему это? – интересуется Шерри.

– Диспут проводили, – объясняет Руби.

– Диспут? – Может, потому Руби и спрашивала его об отце. Может, они Вьетнам обсуждали. Кто-то вспомнил буддистских монахов, кто-то – тех, кто решил принести себя в жертву, покончил, как отец Свенсона, с собой. – На какую же тему?

– Да о деле Микульского.

– О господи, только не это! – стонет Свенсон.

– Тед! – останавливает его Шерри. – Пусть Руби расскажет, ладно?

– Да неужели они отменили занятия и два дня выясняли, причмокнул этот несчастный губами, глядя на греческую статую, или нет?

– Тед, – говорит Шерри твердо, – помолчи, пожалуйста.

– Дело было не только в этом, – говорит Руби. – Он и раньше всякое нес, а эти девушки пришли к нему в кабинет и попросили так не делать, быть посдержаннее, а он все равно…