История руссов. Держава Владимира Великого - Сергей Парамонов

Что же касается гривны серебра, то она упоминается в памятниках значительно раньше. В Густинской летописи под 1122 г. сказано: «В се же лето ляхи лестию яша Володаря, князя Премышского, но искупи его Василько за двадесят тисящ гривен серебра».

Вряд ли стоит доказывать, что эти летописные выписки далеко не предельны: берем первые попавшиеся примеры. В 1119 г. умер минский князь Глеб Всеславич, еще при жизни он пожертвовал в Киево-Печерский монастырь за себя и за жену 600 гривен серебра и 50 гривен золота. Это сведение отодвигает назад «гривну серебра».

Татищев сообщает («История Российская с самых древнейших времен». Кн. 2. 1773. С. 130), что в 1076 г. чешский князь Вратислав согласился на мир с Болеславом Смелым и выдал ему 1000 гривен серебра. Позже он выдал Владимиру Мономаху и Олегу Тьмутороканскому также по 1000 гривен серебра.

Что же касается «гривны кун», то косвенное указание мы находим уже под 980 г.: «Посемь реша ворязи Володимеру: “се град наш; мы прияхом и, да хочем имати окуп на них, по 2 гривнѣ от человека”. И рече им Володимер: “пождѣте, даже вы куны сберуть, за месяць”». Здесь связь гривен с кунами, а не с серебром, совершенно ясна.

Все эти выписки не могут решить, однако, что подразумевалось, когда летопись говорит о гривне: была ли это гривна серебра или «гривна кун»?

Некоторые исследователи видят в этих названиях, в сущности, синонимы; обе единицы, мол, равны друг другу, но представляют собой две формы выражения одной и той же ценности.

Заблоцкий («О ценностях в Древней Руси». 1854. С. 39)[186] думал, что гривна кун — это такое количество меховых денег, которое в тот период, когда меха и серебро обращались на одинаковых правах, соответствовало по стоимости серебряной гривне.

«Но когда, — говорит он, — драгоценный металл сделался исключительным, общим представителем меновых ценностей, то естественно, что меха должны были потерять в такой степени, в какой возросло значение металлической монеты. Вследствие этого гривна кун упала настолько, что она стала стоить не более десятой части серебряного рубля».

С подобным объяснением можно было бы и согласиться, если бы количество серебра резко убывало (и это было бы установлено), тогда соотношение в цене серебра и мехов могло весьма сильно клониться в пользу серебра, но ценность мехов не могла падать, а, несомненно, возрастала, ибо количество пушного зверя в связи с развитием культуры уменьшалось и он уходил в дебри все далее на восток. Уже самое название Соболичьего берега на Чудском озере говорит о том, что соболи еще во времена Александра Невского водились тут, в настоящее же время они попадаются только за Уралом.

Поэтому если серебро дорожало, то дорожали и меха, и трудно допустить, чтобы первоначальный паритет дошел до отношения 1:10. Гораздо более вероятно, что с самого начала паритета не было, т. е. гривна серебра никогда не была равной гривне кун.

Мысль, аналогичную мысли Заблоцкого, высказал и Б. А. Романов (1951)[187]: «Привоз в Восточную Европу диргема естественно должен был отразиться на местных деньгах. Составляя постоянно эквивалент шкурки куницы, диргем получил ее наименование, т. е. стал называться “куной”, а четвертушка или, быть может, даже меньшая часть диргема — “веверицей” или, позже, “векшей”. Так, предположительно, можно объяснить, почему слово “куна” получило значение денег вообще».

Не входя здесь в рассмотрение этого крайне спорного отрывка, мы только отметим, что Романов устанавливает паритет между иностранной металлической монетой и шкуркой куницы и эту иностранную монету включает в систему русской меховой системы, что совершенно невероятно.

В. Ключевский (Курс русской истории. Ч. I. 267–268) видит в «гривне кун» серебряный слиток, но меньшего веса, того же мнения придерживается и М. Погодин (Древняя русская история. 1871. С. 482). Ключевский пишет: «…во второй половине XII в. известные нам обстоятельства стеснили внешнюю торговлю Руси; прилив драгоценных металлов из-за границы сократился, серебро вздорожало, и из памятников конца XII и начала XIII в. видим, что вес гривны кун уменьшился вдвое, до ¼ фунта. Гривна кун, став легковеснее вследствие вздорожания серебра, сохранила прежнюю покупную силу, так как в связи и соразмерно с тем товары подешевели. Но иноземная серебряная монета, служившая разменными частями гривны кун, приходила к нам с прежним весом, а меха как деньги сохранили в русском обороте прежнюю покупную силу, и, значит, изменилось их рыночное отношение и отношение всех товаров к металлическим единицам».

Из этой цитаты видно, что Ключевский упускает многое: 1) вовсе не доказано, что гривна кун была металлом; 2) девальвация гривны серебра в XII в. случилась не потому, что «серебро вздорожало», а потому, что кельнская марка уменьшила свой серебряный вес вдвое, и естественно, что и новгородская гривна не могла сохранить тот же вес, а также стала нести вдвое меньше серебра, следовательно, ценность гривны изменилась не в силу внутренних, а международных причин; 3) как бы ни изменялась ценность металлических денег, а мехов не становилось больше, а меньше, следовательно, имелся налицо взаимно уравновешивающийся процесс между серебром и мехами; 4) совершенно не доказано, что иностранная серебряная монета в XII — XIII вв. служила мелкими разменными частями гривны, — мы уже видели, что только в начале XV в. в Новгороде и Пскове кунная система была отменена и там перешли сначала на иностранную, а затем и на собственную металлическую систему; 5) Ключевский отметил, как результат долгого процесса, падение веса гривны вдвое, но ведь источники говорят о падении в 5, 8 и даже в 10 раз! Это обстоятельство Ключевский обходит полным молчанием. Не развивая здесь дальнейших аргументов, отметим только, что соображения Ключевского чистейшая теоретизация, догадка и ничего более.

А. И. Черепнин (Труды Московского нумизматического Общества. Т. II. Вып. 2. С. 188) понимает под «гривной кун» не серебряный слиток, а количество иностранной монеты, соответствующее по стоимости гривне.

Черепнин настолько «антимеховист», что пишет: «Название кун черными, вероятно, не всегда означало черные шкурки куниц; под этим именем иногда подразумевались и монеты, потемневшие от времени, вследствие значительной примеси меди к серебру, из которого они были отчеканены». Вряд ли стоит добавлять, что искусственность такого объяснения самоочевидна.

Михалевский (1948. С. 237) пишет: «“Монетную” теорию подкрепляет тот факт, что в Новгороде гривна кун была основной денежной единицей до XV в.». Из летописных цитат видно (см. выше), что в начале XV в. псковичи и новгородцы отказались от торговли «кунами», а начали торговать иностранной монетой, а затем вскоре выпустили и свою собственную. Это говорит совершенно бесспорно за то, что до XV в. господствовала система кун и только с начала XV в. новгородцы и псковичи «куны отложиша». Иначе говоря, свидетельства летописей говорят обратное утверждениям Михалевского.

Михалевский далее добавляет: «При широком развитии внешней и внутренней торговли в Новгороде трудно себе представить, чтобы обращение обслуживалось, как правило, меховыми деньгами или даже одними слитками. До тех пор, пока Новгород не начал чеканить свою монету, там, несомненно, обращалась иностранная монета, главным образом западная (Ганза). То же, вероятно, было в Пскове, Смоленске, Полоцке и Витебске, где торговля с Западом достигла значительных размеров. Особенно показательно то, что в памятниках исчисляются в кунах не только платежи русских, но и платежи, производившиеся немцами, причем платежи уже исчисляются не в гривнах, а в марках кун» (Бережков. О торговле Руси с Ганзой. СПб., 1879. С. 157)[188].

Нельзя не отметить здесь прежде всего предположительности утверждений Михалевского, все это снабжается выражениями: «должно быть», «вероятно» и т. д., ясно, что это не факты, а чистые умозрения. Но даже в этих умозрениях Михалевский крайне слаб: он все время толкует о Новгороде, Пскове, Витебске, Смоленске, но ни слова не говорит о Южной и Восточной Руси, в особенности о Москве, Ростове, Суздале, а ведь «гривна кун» — это основа общегосударственной системы, и все его рассуждения должны быть правомочны по отношению ко всей Руси, а не только к ее северо-западному углу. В этом углу благодаря близости к Западу, возможно, и циркулировала западная иностранная монета, но Русь — это в целом покрупнее и поважнее, чем Новгород. Если бы предположения Михалевского были верны, то мы должны были бы иметь и в районе Суздаля — Ростова — Москвы многочисленные находки западных монет, а именно этого нет.

Михалевский видит в факте, что на Западе ценности исчислялись в марках кун, какое-то доминирование денежной металлической системы, но и это неверно: куны лежали в основе исчисления, и если они брались в марках, а не гривнах, то это потому, что «марка» была своим, западным словом и между маркой и гривной существовала постоянная пропорция. Мы видели выше, что, когда марка упала вдвое, то же случилось и с гривной.