Год - тринадцать месяцев (сборник) - Анатолий Емельянов

Но вот солнце закрывается тучей, ветер в вершинах деревьев крепнет, и теперь уж не разобрать, о чем скрипит старая сосна… Потом появляется кто-то в белом холщовом платье. Кажется, мать. Платок повязан низко, а лицо бледное, совсем белое, как платок…

— Лексей, я родила тебя для того, чтобы ты был хорошим человеком…

Но слабый голос матери гаснет в шуме ветра. Она что-то еще говорит сыну, что-то еще очень важное хочет сказать ему, но деревья шумят, и Алексей Петрович делает усилие приподняться, приблизиться к матери, чтобы услышать ее слова, но просыпается. Он лежит с открытыми глазами, смотрит в тесовый потолок и думает о том, что приснилось. Обыкновенные слова о добре и зле кажутся ему сейчас очень важными и полными значения. Словно никогда прежде он и не слышал ничего подобного…

Он лишь успел умыться, как пришла сестра.

— Ты крепко спал, я тебя не хотела будить. Читал, видно, долго. Или писал чего?

— А сколько же времени? Почему-то никого не слышно.

Сестра глубоко вздохнула:

— Все наши уехали с раннего утра тушить пожар.

— Пожар?

— Лес горит, — сказала сестра. — Людей повезли на машинах.

— Где горит? Далеко?

— Километрах в семи от нас, недалеко от лесничества.

Он огляделся, посмотрел вверх, но небо среди яблоневой листвы было по-вчерашнему белесо, солнечно.

— Не заметно что-то.

— Ветер не в нашу сторону, вот и незаметно.

— Много поехало народу?

— Все мужчины выехали. Женщины только и остались. И то Сетнер велел всем тут быть начеку. Ох, эта засуха совсем замучила!..

Он посидел, о чем-то думая или что-то вспоминая.

— Вставай, Лексей, умывайся, я завтрак приготовила, — оказала сестра.

— Ты лучше найди-ка мне сапоги да лопату, я тоже в лес пойду.

Сестра всполошилась, заойкала, замахала руками.

— Без тебя там народу не хватит, что ли? И трактора поехали, и пожарные машины поехали!..

Но Алексей Петрович ничего и слушать не хотел. Он поел, живо собрался и с лопатой на плече отправился по дороге к лесу. Он пошел напрямик, через поле, и когда уже подходил к опушке, то по шоссе проехала красная пожарная машина, мигая бледно-синим огнем на кабине. И, кроме этой машины, ничего тревожного не было в этом мире. Не гремел никто в колокол, не бегал, не кричал, людей вообще не было видно ни в деревне, ни по дорогам, так что могло показаться, что никакого пожара и нет. Но машина-то прошла, и машина не простая, один ее красный цвет вызывал тревожный азарт, значит, слова о пожаре — не пустые слова. Жаль, а так бы обо всем услышал и уехал на пожар вместе со всеми, вместе с Сетнером, с Димой, с зятем Афанасием…

Старый лес подступал к самому полю, высокие липы и березы вместе с подростом в хорошие годы стояли как плотная неприступная стена, а сейчас листья пожелтели и опали раньше времени, в лесу было светло, пусто, неприютно.

Нет, заблудиться он не боялся, он точно знал, как выйти к дороге на лесничество, ведь этот лес хорошо знаком ему верст на десять. В этом лесу когда-то он пас скот, ходил сюда за малиной, за грибами, а зимой возил дрова. Грибов было особенно много в тех местах, где пасли скот, так что собирали не все подряд, а с выбором, в основном белые грузди на засол… Сейчас никаких грибов и видно не было, даже мухоморы не росли. На земле лежал толстый слой желтых листьев. Куда ни посмотришь, одни листья, листья… Сухие, они под огнем как порох, достаточно одной искры…

Дорога шла по просеке и была прямая, как по линейке. В колеях, даже там, где дорога спускалась в низкое место, к ручью, или к болотине, было сухо. Сухой и жаркий был сам воздух в лесу, он оказался густым от зноя и запаха смолы, так что казалось, что и он вот-вот вспыхнет. Никогда еще не бывало на памяти Алексея Петровича ничего похожего.

Начались старые вырубки, мелколесье, и вот тут он впервые учуял запах гари. Но дым появился значительно позже. Он уже устал, пот катился по лицу градом, рубашка на спине была мокрая, а людей все было не слышно, только где-то в стороне гудел трактор, но когда Алексей Петрович прислушивался, то кровь в ушах так шумела, что он не слышал и своего тяжелого, запаленного дыхания. Ему стало казаться, что он идет не туда, куда надо. Вот тут он и увидел дым над лесом. Снизу дым был черный, а потом клубы его светлели, ширились, растекались по горизонту, заслоняли солнце, и тогда оно становилось похоже на раскаленную добела железную плиту.

Он постоял, соображая, где могут быть люди и куда ему идти. Но ни голосов, ни рокота моторов не было слышно, и в голове Алексея Петровича невольно мелькнуло: «Не повернуть ли назад?» В самом деле, что же он мг» г сделать один с этим чудовищем? Ничего не сделает, только сам может попасть в ловушку, какую устраивает огонь в лесу зверю и человеку: не заметишь, как он обойдет тебя, окружит со всех сторон.

Уже слышался треск горящих деревьев. Иногда сквозь поднимающийся круто черный дым с уханьем прорывалось багровое пламя.

Мысль о том, что надо бы повернуть назад, сидела в нем неотвязно, а сам он шел все вперед и вперед ближе к огню, пока не оказался на просеке. Лес горел по левой стороне, теперь было видно все отчетливо — и дым, и огонь, и деревья, которые охватывало пламенем. Ветер сваливал дым в огонь, но пламя пробиралось низом, исподволь, и молодой ельник вспыхивал то тут, то там внезапными жаркими факелами, а с этих горящих елочек пламя перекидывалось на большие деревья, и так шло наступление этого страшного врага на лес. Огонь по сухой листве и траве вполне мог перебраться и на другую сторону просеки, и хотя тут была уже пропахана противопожарная полоса, но было это сделано, видно, еще в начале лета, вывернутая дернина заросла травой, ее забило сухими листьями, так что особого препятствия огню эта полоса не представляла. И, не зная что делать, боясь ближе подступить один к полосе огня, Алексей Петрович начал рыть лопатой эти вывернутые плугом комья и пласты дернины, кидал сухой песок по сторонам, разгребал хвою и листья. Он и сам понимал, что это мизерная, незначительная работа, она не остановит огня, огонь в любом другом месте перекинется через просеку, и тогда он окажется в окружении и может погибнуть. И вот хоть он это и понимал, а отгонял от себя эти мысли об окружении, о возможной гибели. Но вот ему показалось, что ветер начинает меняться. Он огляделся, соображая, что может случиться, если переменится ветер. Кругом стояли высокие деревья с бурой полуоблетевшей листвой — липы и дубы, и это был миг отчаяния, когда он почувствовал себя обреченным, как и эти деревья. Рукавом он вытер лицо. Руки у него дрожали. Как нарочно зачем-то еще вспомнилось, что он не просто человек, не просто Алексей Петрович Великанов, но директор крупного завода, член обкома, зачем-то вспомнилось еще, что с самим Андреем Петровичем они в дружеских отношениях, как будто огню было дело до Андрея Петровича, как будто огонь мог вдруг одуматься и остановиться от того, что Андрей Петрович есть на земле, как будто огню было небезразлично, что он директор крупного завода и член обкома или просто рядовой человек. Огню, разумеется, вовсе не было дела до его чинов и званий, у огня была своя разрушительная страшная работа, а кто его остановит и усмирит, это было ему все равно. Он, этот огонь, был настоящий и делал свое черное разрушительное дело по-настоящему, без всяких проволочек, и остановить его могла точно такая же сила — настоящая и разумная. А сила такая могла быть только в нем, в человеке… Эти мысли внушали Алексею Петровичу странное спокойствие, он даже лопату держал крепче и не оглядывался ежеминутно по сторонам в ожидании подмоги.

Подмога эта подошла. Люди двигались по просеке, делая ту же самую работу, какую делал и Алексей Петрович, так что получилось, будто он просто на время отбился от своей бригады, а теперь вернулся. Понял, что одному невозможно, и вернулся. Он слышал голоса людей и копал землю еще энергичнее, копал и улыбался чему-то, а чему, он и сам не знал. Мало помалу он пришел опять в свое обычное состояние, ему уже хотелось распорядиться, приказать тщедушному мужичонке, который копал рядом с ним, копать подальше да пошевеливаться, потому что огонь не ждет… Но почему-то удержался и не приказал. «Чтобы вырастить лес, нужны десятки лет, а из-за неосторожности какого-нибудь шалопая пропадает столько народного добра!..»

Но тут подъехали две пожарные машины, начали поливать, и пока они работали, у людей вышла минута передышки, сошлись маленькой группой, человек пять. И тот тщедушный мужичонка с большой лопатой посмотрел на Алексея Петровича и сказал:

— Эй, у тебя штаны горят, ты разве не слышишь?

И верно, тлело на колене, как раз над сапогом. Он сбил тлеющую материю, обжигая пальцы, оборвал бахрому, и дыра на колене получилась внушительная. Правда, никому дела не было до его дыры. Мужики говорили о том, что вот раньше в лесу были пруды, в которых мочили липовую кору, а теперь кору мочах в деревенских прудах, вывозят из лесу и мочат. Так что машинам за водой придется ехать опять в Шигали, это самое ближнее место, где можно заправиться водой.