История одного путешествия - Вадим Андреев

— Делать нечего, — Плотников все еще не мот перевести дыхания и говорил с трудом, — надо бежать к ручью. Тут с полверсты и ни одного кустика. Добежишь?

Я кивнул головою, окинул сумку с патронами, мешавшую движениям, и подтянул пояс.

— Табак не забудь вынуть, — сказал Плотников, поправляя обмотки. — Смотри, — добавил он, — какой я ножичек подобрал. — Он быстро вынул из кармана большой складной нож с костяной ручкой. — Это Воронова. Когда я помогал санитарам, у него из кармана выпало. Чудесное «перышко». Пригодится. — Плотников говорил как будто для того, чтобы оттянуть то мгновение, когда нам придется выскочить из-за камней и побежать вниз, — возможно, что он еще не отдышался.

Порывшись в сумке между раскрошившимся хлебом и обоймами, я нашел завернутый в бумагу табак и сунул его в карман брюк. Фигуры солдат, по которым стреляли красноармейцы, уже пересекли ручей, поднялись на противоположный склон и одна за другой скрывались в деревьях. Первым поднялся Плотников и побежал вниз по вспаханному полю, широко раскидывая ноги и высоко подняв винтовку. Сзади его фигура была необыкновенно комична, но, сделав несколько шагов, я понял, что и сам представляю собой не менее нелепое зрелище: вспаханное поле спускалось настолько круто, что поневоле приходилось ставить ноги врозь и, размахивая руками, сохранять равновесие. Я боялся, что слишком разгонюсь и ноги отстанут от слишком стремительного движения тела. Нас почти сейчас же заметили и начали стрелять, как по зайцам. Ощущение было отвратительное, — мы представляли собой, вероятно, отличную цель. Приблизительно на полдороге к ручью, там, где склон становился более пологим, я увидел, как Плотников с размаху упал на землю и с разгона проехал добрую сажень на животе. Ужас охватил меня, я подумал, что его ранили. Боком, больно ударившись плечом о землю, я упал рядом с Плотниковым.

Его широкое веснушчатое лицо пылало, как солнечный шар.

— Что с тобой?

— Споткнулся, — пробормотал он, задыхаясь и щуря глаза, как будто свет ослеплял его. — Стреляют, черти.

Мы снова побежали, окруженные острым посвистом пуль. Ветер гудел в ушах. После падения Плотникова я начал больше всего бояться, чтобы его и вправду не ранили: выбор, который мне пришлось бы сделать — остаться с раненым или бежать одному, — был страшнее собственной смерти. «Только бы его не ранили, только бы не ранили», — повторял я мысленно. О себе на некоторое время я забыл, хотя, в сущности, в самой боязни возможного ранения Плотникова был страх за себя: «А вдруг я не останусь с ним и убегу?» Мне казалось, что бегу не я, что это не мои ноги скользят по комьям земли, не мое тело откинулось назад до боли в пояснице. Все затянулось розоватой мглой, и фигура Плотникова была окружена пурпурным сиянием. «Только бы его не ранили!» — вероятно, вслух крикнул я, потому что Плотников мне ответил, но я не расслышал слов. Этот странный, полуэгоистический страх овладевал мною все больше.

Мы приближались к ручью, пахота сменилась прошлогодней травой, склон стал более пологим, бежать стало легче. Я догнал Плотникова, и мы одновременно, одним прыжком, продрались сквозь кусты, росшие на берегу ручья. Кусты кончались маленьким обрывом, метра в два, и я растянулся во всю длину на илистом бережке. Перед самым лицом, в нескольких вершках, текла мутная, желтая вода. Не поднимаясь, на руках, я подтянулся к ручью и зачерпнул воды, но пить не смог: дыхание с такой силой клокотало в груди, что я захлебнулся и начал кашлять. Преодолевая кашель, я еще раз хлебнул воды, но спазмы сжали горло, и вода потекла по подбородку, за воротник халата.

— Скорей, все равно не напьешься…

Мы взобрались на левый берег ручья. Мельком я увидел вдалеке, в ущелье между Ахталциром и Иверской горой, маленький водопадик, радужное облачко брызг, озаренных низким солнцем, и снова перед глазами замелькали комья земли, смятые стебли трав, рваные башмаки.

«Неужто это мои ноги?» — подумал я. Бежать было гораздо труднее — поле поднималось в гору, корявые яблони, стоявшие вдали, казались недостижимыми. В ушах стучала кровь, я ничего, кроме собственного сердца, не слышал.

— Там… — Плотников еле выдавливал слова, — там, под деревьями, отдохнем…

Мысль о том, что можно будет отдохнуть, придала мне новые силы, и, обогнав Плотникова, я побежал впереди. Когда мы приблизились к деревьям, я почувствовал, как меня дернули за ногу, потерял равновесие и, падая, увидел, как под корнем яблони, шагах в десяти, поднялся веер коричневой земли и яблоня резко качнулась в сторону. В ту же секунду над самой головой прогудел осколок, и я почувствовал, что на спину падают комья земли.

— Вовремя я его услышал, — пробормотал Плотников.

Мы не успели подняться, как снова над головой раздалось короткое гуденье — на этот раз я нырнул уже сам, — окончившееся глухим взрывом, но уже дальше, на другом краю яблоневой рощицы.

— Трехдюймовки, нечего делать, не полежишь… — Плотников поднялся, стряхивая прилипшие к шинели комья земли. — Бежать больше не могу, — сказал он, и мне показалось, что от скопившегося воздуха лопнет его широкая грудь. — Пойдем.

Мы поднялись и, пройдя несколько шагов, снова услышали гуденье снаряда. Снаряд разорвался впереди, на самом гребне холма.

— Ничего, уходит. Пойдем.

Мы шли медленно, я чувствовал, как ко мне возвращается дыханье и утихает шум в ушах. Минут через десять мы добрались до вершины холма и перепрыгнули через узкий окоп. В окопе, друг на друге, лежали двое убитых, валялись винтовки и патронные сумки. Окопы были оставлены. Косые лучи заходящего солнца, расщепленные стволами деревьев, играли на согнутом щите пулемета и озаряли, как прожектором, разбитый ящик с консервами. Проходя, я поднял банку корнбифа и сунул в карман халата. Наконец начали появляться первые солдатские шинели — мы догнали отступавшую грузинскую часть.

Когда мы свернули на монастырскую дорогу, к нам подбежал маленький солдат без винтовки, в разорванной шинели и крикнул:

— Вы тоже, товарищи, в плен сдаетесь? Идите сюда…

— Я тебе дам товарища! — Плотников замахнулся на него прикладом, — Уходи, сукин сын!

Солдат испуганно шарахнулся, и мы слышали, как сзади он кричал нам:

— Мы социалисты, мы все товарищи!

Вскоре мы поравнялись с монастырской оградой. В открытые ворота были видны солдаты: без винтовок, в расстегнутых шинелях, они грабили монастырь. Из окна с выбитой рамой свешивалось голубое стеганое одеяло, на земле валялась куча всевозможной рухляди, звенел истошный, пронзительный голос:

— Эй, там, внизу, лови!