Древние тюрки - Лев Гумилев

Рядовой состав этих дивизий комплектовался также из наемников, которых называли «илохэ», т. е. «молодцы, отборные, крепкие люди». Оценку новой армии дал Ли Ши-минь, сказав: «В древности, при Ханьской династии, хунну были сильны, а Китай слаб. Ныне Китай силен и северные варвары слабы. Китайских солдат тысяча может разбить несколько десятков тысяч их»[629]. Эти слова оказались правдивыми.

В 619 г. Шибир-хан с небольшим войском вступил в Ордос, соединился с Лян Ши-ду. Вскоре к ним примкнул Лю У-чжоу и союзники готовы были вторгнуться во Внутренний Китай[630]. Испуганный появлением нового врага, Ли Юань приказал восстанавливать укрепления Великой стены и строить земляные валы на горных перевалах, но Ли Ши-минь отговорил его, сказав, что следует полагаться на изобретательность и находчивость боевых командиров, а не на камни[631]. Однако вторжения не произошло, так как хан заболел и умер. В Чанъани сделали вид, что потеряли лучшего друга. Император лично «изъявил сожаление» и отправил «для похорон» 30 тыс. кусков шелковых тканей. Этим была отсрочена на год неотвратимая война. За этот год империя Тан успела укрепиться, а в тюркютском каганате произошли события, значительно уменьшившие его мощь.

Танский Китай и степь. В сознании древнего китайца эпохи окрашены в символические цвета. Белой представлялась эпоха раннего Цинь, которая в известной легенде о сне Лю Бана персонифицировалась белой змеей, пожранной красной змеей, т. е. Хань. Красный цвет был для Китая национальным, голубой символизировал степных кочевников, черный — тибетцев; желтый цвет, олицетворяющий стихию земли и верность, принял основатель династии Вэй — Тоба Гуй[632], а Тан?.. Тан для цветового восприятия представлялась пестрой.

Действительно, 618 г. стал переломной датой не только для Китая, но и для всей Азии. Великий полководец, администратор и политик Ли Ши-минь, подобно Александру Македонскому, хотел не просто завоевать страны с разными культурами, но и сроднить эти культуры, заменив тесным общением исконное противопоставление «цивилизованного» Китая кочевым варварам. До сих пор культурный обмен шел стихийно; с 618 г. его начали поощрять сознательно. Бурное время благоприятствовало начавшемуся процессу: множество китайцев, бежавших от суйской тирании, осело в тюркютских кочевьях и породнилось со своими гостеприимными хозяевами.

Немало степных удальцов стекалось под знамя отважного воина Ли Юаня. Их принимали на службу, не задаваясь праздным вопросом: кто они китайцы или тюрки? Они женились на изнеженных китайских девушках и, довольные новой судьбой, видели смысл жизни в военной службе или придворной карьере. Так создавалась империя, так умножалась народность «табгач», и таким образом оказалась проломанной Великая стена как в прямом, так и в переносном смысле.

В Китае возник большой интерес ко всему иноземному. Был составлен китайско-тюркский словарь, который, к сожалению, не сохранился. Музыка разных народов, в том числе и тюркская, исполнялась императорским оркестром еще со времени Бэй-Чжоу, исторической предшественницы Тан, а в интересующую нас эпоху получила полное признание. Шел постоянный обмен людьми: в Чанъани уже в 20-х годах VII в. жило 10 тыс. семей тюркютов[633]. Их одежда и нравы импонировали китайской знати, и возникла мода на все тюркское[634], как в Риме II в. подражали германским вкусам, а в Византии VIII в. — хазарским[635]. С каждым годом мода на кочевнические обычаи делала успехи, пока не вошла в быт придворных кругов и знати. На пирах подавались «заграничные блюда» под иноземную музыку. Тюркская одежда — зеленый или коричневый халат с воротником, запахнутый налево и подпоясанный ремнем, стал в Танскую эпоху обычной одеждой[636]. Но еще больше понравилась китайцам юрта, которая в зимнее время была жилищем несравненно более совершенным, нежели китайские дома VII в.

Преимущества юрты весьма подробно описал поэт Бо Цзюй-и (772–846). Китайские вельможи ставили юрту у себя во дворе и переселялись в нее на зимнее время. Бо Цзюй-и называет юрту «голубой», очевидно подчеркивая цвет, который символизировал тюрок. Поскольку этот источник лишь недавно введен в научный оборот, я полагаю уместным привести его полностью.

ПРОЩАНИЕ С ЮРТОЙ И ОЧАГОМЯ помню, я помню дыханье зимыИ посвист летящего снегаЯ стар, мне не сносно дыхание тьмыИ мертвенный холод ночлега.Но юрта, по счастью, была у меня,Как северный день голубая.В ней весело прыгали блики огня,От ветра меня сберегая.Как рыба, что прянула в волны реки,Как заяц в норе отдаленной,Я жил, и целили меня огонькиОт холода ночью бездонной.Проходит тоска оснеженных ночей,Природа в весеннем угаре.Меняется время, но юрте моейПо-прежнему я благодарен.Пусть полог приподнят, на углях зола,Весною печально прощанье,Но сколь не спалит меня лето дотла,То скоро наступит свиданье.Лишь стало бы тело чуть-чуть здоровей,И встречусь я осенью с юртой моей[637].

Это стихотворение, подобно многим средневековым стихам, имеет двойной смысл: прямой и аллегорический. Под весенним угаром и меняющимся временем понимается не только смена времен года, но и осложнения отношений с кочевниками. Бо Цзюй-и, бывший крупным чиновником, всегда лояльным к имперской политике, надеется, что все уладится и мир с соседними варварами будет восстановлен. Здесь он выражает в поэтических образах основное направление имперской политики.

Итак, танская империя претендовала на мировое значение. Это определило ее дальнейшую политику, ее небывалый расцвет и кровавый конец. Объединение Китая и степи, как и всякое начинание, имело свою оборотную сторону: танские монархи хотели опираться на всех, а в критический момент их не поддержал никто. Благодаря мужеству своих командиров и стойкости воинов, танские монархи шли от победы к победе, но их государство от этого только слабело. По существу все земли, которыми они владели, были покорены оружием, и Китай был их первой добычей. Однако их умение миловать побежденных, ценить прекрасное и любить далекое стяжало культуре этого времени заслуженную славу в веках.

Глава XIV. ВОСТОЧНЫЙ КАГАНАТ

Чуло-хан. 619 год был и для Китая и для Восточнотюркютского каганата годом кризиса и перелома. Именно тогда определилась расстановка сил и неизбежность столкновения между табгачами и тюркютами. По существу политика Шибир-хана по отношению к Китаю была крайне недальновидна. Табгачские пограничные помещики, воинственные и выносливые, как сами тюркюты, оказались гораздо более опасным противником, чем природные китайцы, и брат Шибир-хана, вступивший на престол с титулом Чуло-хана, понял это и поспешил исправить просчет своего предшественника. Продолжая поддерживать ставленников своего брата, авантюристов Лян Ши-ду и Лю У-чжоу, он одновременно объявил себя защитником дома Суй и вступил в сношения с китайскими «патриотами» Ван Ши-чуном[638], правителем Цзинчэнгуана (к северу от Лояна), и Доу Гянь-дэ[639], державшим в своих руках Хэбэй и пограничный район Шаньдун-Хэнань. Стремясь выбить из-под ног танского императора основу законности, Чуло-хан объявил себя сторонником восстановления династии Суй, предоставил убежище императрице и признал за претендентом, князем Ян Чжен-дао титул «ван». Сторонники династии Суй, а их нашлось немало, бежали к тюркютскому хану и вскоре организовали эмигрантское правительство с резиденцией в г. Динсян, около Датунфу в Шаньси. Одновременно при поддержке 2 тыс. тюркютов двинулся в поход Лю У-чжоу. Танская империя была зажата в клещи.

Переориентация Чуло-хана на поддержку свергнутой династии не могла не обеспокоить пограничных претендентов, которым победа Суй, равно как и победа Тан, сулила плаху. Поэтому они сочли за благо просто признать над собой власть тюркютского хана и сохранить жизнь. Военачальник Лян Ши-ду, забыв о своем пышном титуле, в начале 620 г. обратился к Чуло-хану со следующим предложением: «В Чунъюани происходят смятения, и страна разбилась на несколько царств. Положение равно, силы, и потому все покоряются туцзуевцам (тюркютам). Ныне Танский покорил всю империю. Я не страшусь собственной погибели, но боюсь, чтобы не дошла очередь до вас. Лучше, пока он не утвердил престола, овладеть на юге Чжунюанью, а я обещаюсь служить вожатым». Чуло-хан принял его мнение и собрал «великую армию»[640], состоявшую, впрочем, всего из 2 тыс. всадников. Эта армия была послана под командой Бури-шада, младшего брата Чуло-хана, на поддержку Лю У-чжоу, который вторгся в северную Шаньси.