Не говорите Альфреду - Нэнси Митфорд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дэви глубоко вздохнул.
– А сейчас, полагаю, нам будет позволено услышать, что скажет врач?
Пока я говорила, доктор Джор прикрыл глаза. Затем, снова приоткрыв их, произнес:
– Госпожа жена посла, мадам, вы попали в самый центр проблемы.
Я победоносно посмотрела на Дэви.
– Это момент, который никоим образом не ускользнул от ученого профессора, первым провозгласившего доктрину притяжения к Востоку в противовес Западу. Так вот, это притяжение (к Востоку или к Западу) возникает у людей, в большей или меньшей степени подверженных его магнетизму, и мы, практикующие психиатры, находим возможным лечить или обуздывать его в соответствии с его силой. Позвольте разъяснить мою точку зрения. Если тяга, будь то к Востоку или к Западу (тяга к Западу, разумеется, гораздо более желательна, чем ее противоположность, и редко нуждается в том, чтобы ее лечили, хотя в весьма крайних случаях ее следует обуздывать), если эта тяга очень сильна, ее сравнительно легко вылечить. Если она чрезвычайно сильна, пациента требуется только поощрить ей следовать, и в нашу эпоху реактивных перелетов он в удивительно короткое время окажется там же, откуда начинал свое путешествие. Точка. Однако, госпожа жена посла, в случае с вашим сыном эта тяга, судя по тому, что я сумел понять, слабая. Она протащила его через Ла-Манш и Нормандию до Парижа. Здесь, похоже, она его покинула. Там, где мне предстоит сражаться со столь малой силой, случай труден. Поэтому, когда ваш дядя предложил мне работать в сотрудничестве с врачом общей практики, я с радостью согласился. Я чувствую, что путем регулирования работы определенных желез будет возможно нарастить силу воли вашего сына, дав мне, таким образом, базис, на котором можно продолжать. А теперь я должен затронуть другой, более серьезный аспект тяги. Если вдруг пациента будут привлекать манеры, обычаи и образ мысли восточных краев – он станет сидеть на полу, поедая рис. Если на Елисейских Полях ему будет слышаться призыв муэдзина, если он будет мечтать о развертывании войск на Красной площади и предпочитать японское искусство искусству Микеланджело – тогда того, что я называю реактивным лечением, будет недостаточно. Тогда мы попробуем вернуть его к манерам, обычаям и образу мыслей западной цивилизации, и это мы должны сделать посредством его подсознания. Здесь сыграет свою роль звучание во время сна долгоиграющей граммофонной пластинки, подкрепленное ежедневными личными беседами со мной или одним из моих ассистентов. Точка.
Доктор Джор закрыл глаза, и воцарилось молчание. Я не отваживалась нарушить его. Наконец Дэви произнес:
– Превосходно. Это тот самый вывод, к какому пришел я сам. Теперь, я полагаю, вам следует повидать своего пациента в его собственной среде – я провожу вас наверх, в его комнату.
Доктор Джор провел с Дэвидом примерно час, после чего направился в комнату Дэви, чтобы провести с ним консультацию. Вскоре Дэвид спустился вниз, ко мне.
– Вы с дядей Дэви думаете, будто я сошел с ума, – сердито сказал он.
– Нет, дорогой. Почему ты так говоришь?
– Тогда зачем вы пригласили этого америкоса?
– Дэви… ты же знаешь, какой он… он решил, что ты неважно выглядишь.
– Тут он совершенно прав. Я не чувствую себя на все сто. Но разве мало доктора Лекера, чтобы с этим справиться? Зачем мне психиатр?
– Ты должен спросить Дэви, – тихо ответила я. – Он твой крестный, он беспокоится о тебе, это не имеет никакого отношения ко мне.
– Ты рассказывала этому врачу о том, как учила меня писать в горшок, не так ли?
– Он спросил.
– Да, что ж, в следующий раз, пожалуйста, пусть себя спрашивает. В конце концов, это было сугубо личное дело между нами, я нахожу бестактным с твоей стороны обсуждать это с посторонним. Еще одно, мам, если доктор Джор будет приходить сюда каждый день, как он собирается, то доведет меня до бешенства. До настоящего сумасшествия.
– Я понимаю, о чем ты.
– Я слышал, как он говорил Дэви, что собирается опустошить мой ум и заново наполнить его современными западными идеями. А ведь мой дзен-мастер опустошает мой ум и наполняет его древним восточным стремлением забыть выученное. Будет неправильно, если они станут наперегонки опустошать и наполнять мой ум, правда?
– Должна признать, это звучит странно. А ты не хочешь подумать о том, чтобы отказаться от дзен-мастера?
– Я не желаю говорить с тобой о дзене – знаю, ты считаешь его нелепым, – ты ведь сейчас смеешься, мам. Вот почему так трудно тебе доверять, ты насмехаешься над всем.
– Дорогой, над тобой – никогда, – виновато произнесла я.
– В таком случае я единственный. Ты – не что иное, как насмешливая материалистка, как и все твое поколение. Если твои дети негармоничны, тебе приходится винить только себя.
– Ты думаешь, вы с Бэзилом отличаетесь от других людей, потому что я насмехалась? – Это мнение меня огорчило.
– Отличаемся от других людей… Отличаемся от кого? Ты идешь по миру с закрытыми глазами. Если ты их откроешь, то увидишь тысячи людей – таких же, как я и Бэзил. Бородачей и стиляг полно во всех сферах. В следующий раз, когда поедешь в этом твоем ужасном громадном катафалке, просто выгляни в окно. Ты заметишь, что мы не так отличаемся от других людей, как все это…
– Тогда в каком отношении, по-твоему, вы дисгармоничны?
– Мне не хватает уверенности в себе и силы воли. Так считает доктор Джор.
– И у тебя нет ощущения, что он сумеет тебе помочь?
– Говорю тебе, доктор Джор доведет меня до психушки. Только два человека могут мне помочь. Одна из них – Дон, а другой – дзен-мастер. Они понимают. Я бы никогда не смог их оставить, ни одного из них.
– Нет, дорогой, ты и не должен. Я абсолютно согласна насчет доктора Джора – он зануда.
– Ну вот, в этом ты вся, со своей шкалой фальшивых ценностей! Ты делишь человеческие души на зануд и не-зануд. Я зануда, а Бэзил – нет, это я всегда знал. Тебе следует подумать, где находится каждый человек в универсальной схеме, вместо того чтобы над ними насмехаться и называть их занудами.
– Однако в данном случае наши различающиеся методы приводят нас к одним и тем же выводам. Я говорю, что Джор зануда; ты утверждаешь, что положение Джора в универсальной схеме низкое. Мы оба считаем, что Джор должен уйти.
Услышав мои слова, Дэвид сделался более покладистым. Он любезно признал,
