Дрезденские страсти. Повесть из истории международного антисемитского движения - Фридрих Горенштейн

После того как сами евреи в лице Эренбурга дали показания о своем палаче – «большой, зоркий и справедливый», можно было перейти к их дальнейшим допросам уже в международном масштабе.

«Как был выдан Юлиус Фучик? Выдал его палачам профессиональный предатель Райцин. Председатель суда: расскажите, как вы вступили на вражеский путь? Подсудимый Райцин: на вражеский путь я вступил еще до установления связи с Рудольфом Сланским. С детства я был воспитан в буржуазном и религиозном духе в сионистско-скаутской организации “Техелег Леван”».

Шаг за шагом суд установил, как сионист-карьерист пролез в комсомол, партию. Boт он, бывший член ЦК партии Райцин. Угловатый череп и торчащие уши чудовища в грязной шкуре профессионального предателя, ищейки гестапо».

Насчет черепа и ушей вообще хорошо сказано. Это, пожалуй, уже расовый признак.

«Подсудимый Райцин: без колебания я выдал гестапо Ю. Фучика и его соратников из редакции “Руде право”».

Как тут не сказать словами бравого солдата Швейка: «Осмелюсь доложить, господин штабной врач, дальше язык не высовывается».

В данном случае имеется в виду протокольный язык военно-юридического аппарата. По этому поводу все тот же Ярослав Гашек замечает: «Военно-юридический аппарат был великолепен. Такой судебный аппарат есть у каждого государства, стоящего перед общим политическим, экономическим и моральным крахом».

Однако пора от заграничных дел возвращаться к отечественным… «Свора взбесившихся псов из Тель-Авива омерзительна и гнусна в своей жажде крови!» «Все честные люди на земле проклинают сионистских извергов, шпионов, убийц». Выступает «конный марксист» Буденный: «Дело группы врачей-убийц должно напомнить нам об укреплении нашей обороны. Эти гады – живые люди – стараются ужалить нас как можно больнее». Первого марта – постановление ЦК КПСС о международном женском дне. Потом – «Кровоизлияние в мозг, паралич правой ноги и правой руки с потерей сознания и речи. Температура 38,2°». В тот же день напечатана и статья о ходе зимовки скота в колхозах…

Почему же наряду с привычной политической матерщиной в данной кампании назойливо повторялась формулировка – ж и в ы е л ю д и? Именно эта безобидная, вполне цензурная формулировка свидетельствовала о крайности и серьезности намерений, о радикальном «преобразовании существующего порядка вещей», как выразился еще в 1882 году Иван Шимони, ибо, по его же словам, «еврейский вопрос будет решен только тогда».

Мы, однако, уже с вами знаем: решение еврейского вопроса является для философов действительности не конечной целью, а отправной точкой. Ж и в ы е л ю д и – это формулировка, направленная не против идеологических противников, будь то коммунисты, троцкисты, монархисты… Это расовая формулировка, она направлена против целой группы населения, которая живет. И то, что эта группа населения ж и в е т, – ее главное преступление… Ж и в ы е л ю д и – формулировка, понятная тем практикам, которые стирают грань между жизнью и смертью.

Мы никогда не поймем до конца характер преступления, если будем опираться лишь на дурные качества преступников. Они, с одной стороны, делают преступника однозначным, а с другой стороны, позволяют обвинить нас в однозначности. Наоборот, чтоб понять всю глубину преступления, надо пользоваться тем, что преступник и его приверженцы ставят себе в заслугу. То же и с преступными режимами. Патология гитлеровского и сталинского режима очевидна, но существуют они не благодаря своей патологии, а благодаря обратной стороне ее – бытовой тесной связи с широкими обывательскими массами, являющимися хранителями и носителями национального характера, уходящего в глубины национальной истории.

Жизнеспособность гитлеровского и сталинского Антимира можно объяснить тем, что в антигитлеровском и антисталинском и вообще в антипреступном мире каждое преступное деяние имеет свое благопристойное психологическое отражение. Например, врачи отрицают убийц, но между теми и другими существует психологическая связь. Переход от живых людей к мертвым людям является профессиональным бытом. Бараки концлагерей в преступном Антимире наиболее близки больничным палатам, а надзиратели, идущие на дежурство, напоминают врачей… Но ведь это только наиболее наглядный пример. Задолго до того, как любое политическое ли, уголовное ли, единоличное ли, массовое ли преступление совершено, человек своим благопристойным, лишенным всякой патологии, обыденным семейным бытом уже подготовлен к психологическому восприятию этого преступления. И если этот или иной человек по поводу того или иного преступления заявляет: оно не укладывается у меня в голове, то это лишь значит, что данное преступление было совершено неумело, то есть без профессионального идеологического прикрытия.

Вот отрывки воспоминаний очевидца казни убийц царя Александра II в 1881 году. Судя но характеристикам, которые этот очевидец дает жертвам, он их враг и ярый сторонник убитого царя.

«Рысаков – лицо человека, превращенного в зверя. Михайлов – лицо идиота. Перовская – дергаются губы. Говорят, по дороге смеялась. Лоб у нее широкий, но не умный. На виселичном помосте пять священников. Все мужчины целуют крест. Особенно Желябов крепко целует крест. Только Перовская отказывается целовать. Барабан… Сохнут губы… Страшные минуты… Но вот перед казнью на всех надели белые мешки… С тех пор это не ж и в ы е л ю д и (разрядка наша), странные фигуры, не человеки… Жалости, о которой пишут философы, больше нет… У Перовской подкашиваются колени. Она полужива, и труп ее скоро повисает безжизненно. У Рысакова сильные конвульсии. Доктор просит поправить петли у Желябова и Рысакова. Вдруг замечаешь сапоги повешенных и серое платье Перовской… Опять становится страшно. Понимаешь, что висят не белые мешки, а люди…»

Из этого характерного отрывка мы видим, что белые мешки, надеваемые перед казнью на повешенных, в какой-то степени тоже являются формой идеологического прикрытия, а именно – обесчеловечить жертву в глазах других людей. Отделить их судьбу от судьбы других людей и объяснить другим ж и в ы м л ю д я м, что судьба этих ж и в ы х л ю д е й вас постичь не может. Но идеологическое прикрытие с помощью белых мешков явно недостаточно. Гораздо больших успехов достигает религиозная, политическая и идеологическая травля, особенно если она ведется в течение многих веков, как это имеет место, в частности, с евреями, а то, что евреи – ж и в ы е л ю д и со всеми свойствами, в том числе и дурными, облегчало эту травлю. Сперва, в глухое время темного Средневековья, антисемитскую травлю начали христианские проповедники, вписав уроки ненависти к «врагам Христа» на белый лист народного сознания. А то, что написано пером, не вырубишь топором, даже если этого хочет сам писавший. Затем политические идеологи придали народному антисемитскому суеверию социально-общественный смысл. И наконец, в новое время национальные философы действительности превратили антисемитизм в науку, не отменив, однако, и его народного суеверного начала. Все это дало возможность идеологически прикрыть, приспособить множество неевреев – ж и в ы х л ю д е й, которые психологически, бытом своим давно подготовлены к восприятию преступления вообще, – приспособить к любому политическому, уголовному ли, единичному ли, массовому ли преступлению против евреев – ж и в ы х л ю д е й, отделенных от них веками этой травли. Благодаря евреям – козлам отпущения – политическое преступление приобрело легальность. А такое положение необходимо тем политическим режимам и тем общественно-народным силам, которые видят в легализации преступления способ достижения личных благ – от удовлетворения властолюбия тиранов до удовлетворения жадности и зависти черни. Главным же инструментом бытовой легализации преступления, то есть беззакония, является антипарламентское феодально-крепостническое государство вообще и социалитарное государство как его современная форма.

XVIII

«Относительно государственного строя будущего, – пишет Энгельс, – обстоятельные предписания дает дюринговский “Курс философии”… Основы дюринговского государства будущего образует “суверенитет индивида”». «Чего же нам большего желать? – восклицает Энгельс, – г-н Дюринг принадлежит к такому государству, в котором – и Энгельс цитирует Фридриха II, – в котором «всякий может спасаться на свой манер»». В примечании по этому поводу сказано: «Выражение из резолюции прусского короля Фридриха II от 22 июля 1740 года на запрос министра Бранта и президента консистории Рейхенбаха относительно допустимости того, чтоб в протестантском государстве существовали католические школы».

«Что желательно нам, – пишет Энгельс, – это, впрочем, в данном случае безразлично. Речь идет о том, что желательно г-ну Дюрингу. А между ним и Фридрихом II существует то различие, что в дюринговском государстве будущего отнюдь не всякий может спасаться на свой манер. В конституции этого государства будущего значится: «Отдельная личность а б с о л ю т н ы м о б р а з о м (подчеркнуто Энгельсом) подчинена государственному п р и н у ж д е н и ю (подчеркнуто Энгельсом), но это принуждение находит себе оправдание лишь постольку, поскольку оно «действительно служит естественной справедливости»».