Забытый плен, или Роман с тенью - Татьяна Лунина

– Год работает. Ты же сам мне ее сосватал, не помнишь?

– Нет.

– Ешь. – Лебедев придвинул к партнерскому носу тарелку с ветчиной и сыром, налил кофе. Евгений отщипнул пальцами кусочек белого хлеба, вяло зажевал, сделал глоток, отставил полную чашку и выдал невозмутимо:

– Я хочу слинять.

– Что?

– Я собираюсь продать свою долю и уехать отсюда к чертовой матери.

– Куда?

– А хрен его знает, пока не решил. Может, в Испанию.

– Почему туда?

– Не знаю, там тепло.

– Зачем?

– Что зачем?

– С какой целью линяешь в Испанию?

– Не знаю, может, пару-тройку ресторанов открою. Мы с Инкой мечтали об этом. – Монотонный голос дрогнул, Женька снова упрятал руки под зад. Лебедев выпустил вожжи.

– Твою мать! – рявкнул он, перегнувшись через стол. – Ты соображаешь, что несешь, эгоист хренов?! Думаешь, мне легко? Может, ждешь, что жалеть тебя буду, сопли вытирать? Ты мужик или тряпка? Мы тут все зашиваемся, госзаказ из-под носа вот-вот уведут, я из-за твоего долбаного родственничка в любой момент снова в КПЗ могу загреметь, а ты мылишься за бугор? Ресторанчики открывать?!

– Не надо было тогда Львовича выгонять, – не поднимая глаз, пробубнил Егорин. – Тогда Инка была бы жива, я спокойно работал, а ты бы не бился сейчас в истерике и не брызгал от злости слюной.

Дверь в кабинет приоткрылась, в щель просунулась голова референта.

– Андрей Ильич...

– Я занят! – гаркнул разъяренный шеф. Помощник испуганно испарился. В наступившей тишине стало слышно, как отщелкивает время секундная стрелка настенных часов. Это негромкое щелканье Лебедева охладило. Он посмотрел сверху вниз на поникшую Женькину макушку, присыпанную сединой, сердце непривычно сжалось от жалости. Андрей Ильич присел рядом, помолчал, потом тихо сказал: – Прости.

И тут старый друг удивил еще больше.

– Бог простит, – ответил он, тяжело поднялся со стула, направился к двери. А у порога оглянулся и добавил: – Могу продать тебе свои акции за треть цены.

Не спуская глаз с осторожно прикрытой двери, Лебедев потянулся к сигаретной пачке, рука наткнулась на плотный конверт. Андрей Ильич не глядя открыл белый прямоугольник, машинально потряс за уголок – по столу веером рассыпались фотографии. Хозяин кабинета отлепился, наконец, взглядом от двери и увидел, что приготовил для шефа тот, кто отвечал за его безопасность.

Василий оказался отличным фотографом, человек на снимках был как живой. Вот он выходил из подъезда, приветливо махал кому-то рукой (крупный план выявил чуть заметную царапину на правой щеке), вот он садился в машину, снимал с рукава невидимую соринку – везде одно и то же лицо: приятное, моложавое, ничем не омраченное и отлично знакомое.

– Твою мать! – в сердцах выругался сдержанный президент «Оле-фармы».

...Голкин не врал. Автор сочинял свою пьесу, кажется, в облаках, а не на грешной земле. Герои красовались друг перед другом, соревнуясь в уме и благородстве. Живых не было – одни идеалы. На пятой минуте от тоскливой скуки стало скулы сводить, на восьмой одолела зевота, на пятнадцатой Лебедев еле сдерживал раздражение, к концу первого акта с завистью смотрел вслед уходящим. Тот, кто был на голкинских снимках, появился в начале второго акта. Андрей Ильич узнал бы его по одному только голосу – хрипловатому баритону с неистребимой насмешливой ноткой, оживляющей и приторный до отвращения образ, и спектакль, и весь этот душный зал, в котором не было нужды теперь находиться. Невежливый зритель в первом ряду извинился перед соседом, сидящим с краю, перешагнул через чужие длинные ноги и нырнул за побитую молью портьеру, где прятался выход.

Анатолий Федорович Троицкий, от рождения Кошечкин, жизнь любил, однако сюрпризами судьба артиста не баловала. По правде, не считая того, единственного, с непредсказуемым финалом, их у Кошечкина не было вовсе. Звание «заслуженный» он выслужил честно: ролями, годами, покладистым характером, наконец, талантом, которым Бог не обидел. Псевдоним, давно ставший привычным, выпускник «Щуки» взял по совету своего педагога, заявившего однажды, что с фамилией Кошечкин далеко в актерской профессии не уехать.

– Фамилия, Толя, это судьба, – просвещал бархатным баритоном способного ученика любимый учитель. – Кто добился успеха? Яншин, Жаров, Ульянов. Все они, безусловно, яркие, одаренные личности, но дело не только в этом. У этих людей счастливое совпадение имени, профессии и таланта – все привлекает внимание. Зритель, дорогой мой, не любит таких, как сам, его Пупкиным не удивишь. Нет, он платит за праздник и желает за свои кровные все самое лучшее, начиная с той минуты, когда читает в программке актерский состав. А твоя фамилия, извини, вызывает не интерес, а насмешку.

– Что же делать? – растерялся доверчивый Кошечкин. Он сразу примерил себя к обстоятельствам, предлагаемым педагогом, и ужаснулся бесперспективностью собственной театральной судьбы.

– Надо брать псевдоним.

– Какой?

– Подумай.

Кошечкин думал долго, целых двое суток. А утром третьего дня его осенило. Накануне матери пришло от школьной подруги письмо, в котором та приглашала к себе погостить.

– Счастливая эта Троицкая, – вздыхала завистливо мать, перечитывая послание на четырех страницах. – Сколько Тоньку ни помню, всегда у нее все хорошо. Вот и сейчас, с двумя детьми второй раз замуж выходит. – Вопрос о замужестве для Ирины Михайловны был болезненным. Природа наградила ее красотой, но судьба обделила счастьем: первый брак оказался с брачком, второго не предвиделось вовсе. – Да еще какого мужика отхватила! Троицкая и в школе у всех учителей в любимчиках ходила. Фамилия у нее такая везучая, что ли?

Так все подмечающий Кошечкин стал Троицким. Псевдоним действительно принес удачу – о молодом актере заговорили. Он служил в одном театре, по режиссерам не бегал, товарищи по сцене его уважали, некоторые даже завидовали. Завистников Анатолий не сторонился (театр без зависти – что еда без соли), друзей выбирал с умом, умел ждать, и скоро фамилия Троицкий, мелькая на театральных афишах, стала любима многими. Появилось признание, звание, поклонницы и подарки с цветами. Анатолий снялся в трех фильмах, в нескольких сериалах. Был успех, потом режиссеры снова о нем забыли. Зато вспомнило безденежье, с которым заслуженному артисту скорее всего так и пришлось бы мыкаться до березки, да подвернулся счастливый случай: интересная роль, оплаченная, кстати, вполне прилично. Играть пришлось, правда, не на сцене, а в жизни, но и жизнь – та же сцена, только зритель один здесь – Бог. Троицкий не думал, что за эту игру будет наказан Всевышним, скорее, напротив: благодаря необычному предложению Анатолий Федорович сумел перебраться с окраины ближе к центру и теперь жил в десяти минутах езды от своего театра.