Мистерии доктора Гора и другое… - Александр Половец

Вызвали меня к какому-то начальнику. Изложил я через переводчика все мои претензии, он выслушал и пообещал переместить нас в другие комнаты. Действительно, спустя час нас перевели в новые помещения. Мне досталась превосходная двухкомнатная, теперь уже трудно сказать «камера», — даже с туалетом и душем. Больше того — на другой день принесли телевизор! Попросил я их что-нибудь для чтения — по-русски, разумеется — принесли пачку журналов «Америка». Стало полегче. Можно даже сказать, хорошо стало. Если бы только не эта неизвестность…

Дней через пять выпросил у них и радио — стал слушать русские передачи. Вечерами, с семи до двенадцати ночи — смотрел телевизор. А днем — дадут пяток журналов, прочтешь их быстро, и снова время тянется. Время от времени водили на допросы, поначалу тоже намекали — выдадим, мол, вас советским. Потом стали помягче. Был один начальник, казалось, очень приличный человек.

— Подождите немного, — говорит, — посидите. Выясним все — и поедете куда хотите.

Где-то недели через три вдруг выводят из камер, на глаза — повязки и, ничего не говоря, усаживают в машину. Куда, зачем?

Проехали мы по улицам, остановились у кафе. Здесь нас угостили превосходным мороженым, и я стал умолять сопровождающих — дайте, говорю, хоть немного походить, ноги же совсем застоялись!

— Нельзя, — отвечают, — никак нельзя.

Так обратно и вернулись. По пути показали нам посольскую улицу — ту, где находятся иностранные представительства. Проехали мы и мимо советского посольства. Мимо!

Показали нам дом, где родился Ататюрк. Очень он у них популярен, по телевизору его портрет показывают чаще, чем в России — Ленина.

А еще через неделю нас отправили в Мюнхен. Правда, перед этим отобрав кое-что из нашего имущества. Ну лодка, Бог с ней, она свое отслужила. А были какие-то памятные вещи. Тот же компас, например, — я хотел его сохранить как сувенир. Или — ключи от солнечногорской квартиры — тоже память, вроде бы. Куртка у меня была хорошая — очень бы пригодилась в первое время. Мыльницу даже с мылом забрали.

— Все, — говорят, — сложено в твою сумку, отдадим в аэропорту.

В Германии уже открываю эту сумку — пуста, нет там многого памятного для нас… Так вот они меня напоследок обидели.

Итак — Германия. После Турции — абсолютная свобода. Никем и ничем не стесняемая. И Олег, как мог, пользовался ею. Точнее, в той степени, в которой она была ему доступна. Он часами бродил по улицам Мюнхена, заглядывал в магазины, с изумлением обнаруживая в них удивительное разнообразие товаров, назначение которых часто было ему неизвестно.

Сначала он боялся заходить внутрь и только глазел на витрины, рассматривал манекены в ультрамодных кожаных куртках, плотно обтягивающих ноги джинсах, поражался великолепию выставленных образцов. И ощупывал в кармане тоненькую пачку купюр — 300 марок, выданных ему в Толстовском фонде на первые дни. Скорее всего, размышлял Олег, их придется потратить на одежду. Его собственный вид, казалось ему, мог внушить опасение любому встречному — рваная рубаха, протертые за время, проведенное в лодке, на «самом интересном месте» джинсы.

Знал ли тогда Олег, что впоследствии ему придется увидеть так же выглядящих ребят, небрежно бросающих на стоянках у модных ресторанов свои «Мерседесы» или даже «Роллс-Ройсы»?

Конечно же, нет… Тогда ему казалось, что зайди он в этот магазинчик — хозяин немедля укажет ему на дверь. А уж о том, чтобы спокойно подойти к полкам и выбрать себе то, что нравится — и речи быть не могло! Однако, постепенно осмелев, он стал заходить в эти магазинчики и с удивлением убеждался, что его не только никто не гонит, но сам хозяин готов ему услужить, приветливо спеша навстречу через полупустой или вовсе пустой магазин.

Настало время отъезда.

— Где ты хотел бы жить? — спросили Олега.

— В Швеции, — почти не задумываясь, ответил он.

— Почему? — удивились сотрудники Толстовского фонда.

— Там ты всегда будешь чувствовать себя иностранцем. Езжай лучше в Америку — она принимает всех, и там ты станешь полноценным гражданином этой страны.

Олег согласился, но почти сразу передумал. «Америка, — размышлял он, — далеко, что там будет, кто знает? А Германия мне нравится, народ здесь обязательный, во всем виден порядок». Да и язык, вроде, хорошо пошел — спустя пару недель он уже мог объясниться и его понимали.

— Хорошо бы остаться здесь, — просил Олег.

— Тебе очень повезло, — услышал он в ответ, — тебя приглашают в Калифорнию. Это чудесное место. Езжай, не раздумывай!

И спустя несколько дней Олег уже сидел в удобном кресле авиалайнера, а где-то далеко-далеко внизу неслись облака, и еще ниже плескались воды Атлантического океана. Его бывший товарищ, спутник в этой одиссее — «подельник», как выразился бы советский следователь, попади они в его руки, — летел с ним в одном самолете. Но дальше его путь лежал в Вашингтон — там у него обнаружились какие-то знакомые, и он рассчитывал начать свою новую жизнь вблизи от них.

В Нью-Йорке они поселились в одной гостинице, но почти сразу утратили связь друг с другом. До такой степени, что, когда товарищу звонили из Толстовского фонда, чтобы принять ребят на довольствие и оказать им посильную помощь, он не сказал сотрудникам фонда, что приехал не один…

Странно, не правда ли, как иногда складывается жизнь?

Олег сумел разыскать эту организацию лишь спустя несколько дней; он ожидал, что оттуда ему позвонят — так было установлено еще в Мюнхене. А ему никто не звонил. Тогда он решил сам найти Толстовский фонд в телефонной книге. Нашел, но отвечал автомат — скороговоркой, несколькими английскими фразами.

Только к исходу четвертого дня с помощью случайно оказавшегося в той же гостинице поляка, сносно говорившего по-русски и знавшего немецкий язык, удалось выяснить, что Толстовский фонд недавно сменил адрес. И номер телефона тоже — об этом и сообщал звонившим автоответчик.

Приезд Олега в Лос-Анджелес совпадал с Рождественскими праздниками, сотрудники Толстовского фонда были на каникулах, офис пустовал до первых чисел января.

Олег вспомнил о записке, приложенной к бандерольке с лекарствами, которые надлежало передать в Лос-Анджелесе друзьям его случайных знакомых по Германии. В общем, складывалась формальная причина позвонить этим людям. Тем более, что, еще будучи в Нью-Йорке, он дал им знать о себе и о переданных с ним лекарствах.

Тогда ему ответил мужской голос. Узнав, в чем дело, собеседник вполне любезно предложил Олегу перезвонить, когда он прилетит в Лос-Анджелес. Что Олег и сделал — прилетев, он прямо в аэропорту отыскал ближайший автомат… и не смог дозвониться. Никто не отвечал. Приходилось думать о ночлеге в одной из близлежащих гостиниц. Цены на номера отпугивали: самый дешевый — 55 долларов за одну ночь; ненадолго хватило бы Олегу той скромной суммы, что привез он с собой из Нью-Йорка.

Помотался еще по залам аэропорта. Однажды остановила полиция, стали о чем-то расспрашивать и, убедившись, что Олег ни слова не понимает по-английски, даже не заглянув в его туристический паспорт, оставили в покое. Пришлось все же искать ночлег в отеле: к счастью, удалось найти такой, где ночь стоила 25 долларов.

Наступило 29 декабря. Кончался 1985 год.

На следующий день, когда Олег набрал этот номер, тот же голос, что ответил ему в первый раз, коротко и резко сказал: «Лекарства и письма следует передавать по почте», — и в трубке зазвучали короткие гудки.

Олег дозвонился до Толстовского фонда, правда, спустя три дня, когда у него оставалось буквально несколько центов — все деньги ушли на оплату гостиницы. И чай с булочками, на которых он продержался все эти дни.

Сейчас у Олега все в порядке. Он занимается на курсах, учит английский. Вскоре, вероятно, начнет изучать программирование — тяга к точным наукам уже выручала его в жизни. Выручит она его и на этот раз.

— Теперь я — свободный человек, — говорит Олег в конце нашей встречи.

— Если все будет хорошо, — продолжает он, — я постараюсь стать первым русским, который совершит кругосветное путешествие на яхте.

В марте 86-го Олегу исполнилось 30 лет.

Беглецы пока держатся вместе…

Анна Семеновна

Весна запаздывает. Потемнев под лучами неяркого солнца, тают, растекаются вдоль набережных холодными ручьями сугробы. Вот очистился уже от снежной шапки, собравшейся за долгую зиму, купол Исаакия, — а настоящий приход весны всё отодвигается. И сейчас снова идет снег — жесткие крупинки, подхваченные набегающим с ночной Невы порывистым ветром, устремляются навстречу раскрасневшимся лицам.