Мальинверно - Доменико Дара

фотографию, я наблюдал и как будто видел перед собой раздвоение личности, которое не мог объяснить.

И тогда я набрался решимости:

– Вы знаете историю Маттии Паскаля?

Женщина взглянула на меня и никак не отреагировала. Казалось, ей не только не хочется говорить, но и слушать.

Колеблясь, я все-таки продолжил:

– Однажды он узнал из газеты, что мертв, то есть что было найдено и опознано его тело, он этим воспользовался, чтобы переустроить свою жизнь. Но в конце концов он возвращается в свой город, где уже все поменялось, и ему ничего другого не остается, как ежедневно носить себе на могилу цветок, глядя на себя, как в зеркало, на свою надгробную фотографию.

Ее это оставило безучастной.

– Рано или поздно так и должно было случиться.

Я заметил ее привычку говорить вполголоса, словно на полувздохе, отчего было неясно, обращается ли она к собеседнику или разговаривает с самой собой.

Да, так и должно было случиться, я только должен был понять, как и почему эта женщина вернулась к жизни, для чего инсценировала свою смерть, от чего или кого бежала. Я это узнаю, ибо то, что она произнесла, было только преамбулой.

– На этой фотографии – вы, иначе и быть не может.

Она посмотрела с сомнением, чего я не ожидал.

– Я… – ответила она чуть слышно.

И посмотрела на меня дольше обычного:

– Вы сами обо всем этом что думаете?

– Это вы, ведь правда?

– Вы мне для этого рассказали историю Маттии Паскаля?

– Это вы, правда?

Я сам удивлен был своей настойчивостью, но незнакомка просто отвернулась к фотографии.

– Я бы устроила такую инсценировку…

Я ждал, что сейчас совершится чудо и начнут сбываться пророчества, но она до конца не озвучила начатую фразу.

Требовался правильный свет, чтобы она раскрылась, как иные цветки при первых лучах зари.

– Вы ухаживаете за всеми одинокими людьми?

Она как будто регистрировала все, что мы говорили, уносила домой слова: разворачивала их, взвешивала, совмещала и возвращалась ко мне, с нетерпением ожидая последующих разъяснений.

– Даже если они живы?

– Я не слишком привычен к миру людей из плоти и крови.

– Поэтому вы и занимаетесь этой работой?

– Наверное. Я не знаю, что делать с людьми.

– Мне так не кажется, напротив. Вы умеете заботиться о вещах и людях, поэтому я с вами здесь стою и разговариваю, поэтому прошу меня проводить, ибо я поняла вас по тому, как вы обходитесь с этой могилой, как протираете на фотографии стекло, по тому, сколько времени вы здесь проводите и словам, которые говорите, правда, я не слышала их, стояла слишком далеко.

Она, наверное, видела и то, что я ее целую.

– Вы не ответили на мой вопрос.

– Какой, простите?

– Сумеете ли вы ухаживать и за мной?

Ветер среди кипарисов замер и вместе с ним умолк всякий звук, как должно было быть накануне творения.

Я посмотрел ей в глаза и обо всем на свете забыл, о своем одиночестве, хромоте, неуживчивости:

– С тех пор как я вас увидел на этой фотографии, я о большем и не мечтаю.

Ее не удивляло ни единое слово, словно все заранее было рассчитано и прожито.

– Как вас зовут?

– Мальинверно.

– Похоже, что в вашем имени записана ваша судьба[18].

– Не вся, поскольку у меня есть еще имя Астольфо.

– Астольфо… вам подходит, а почему оно противоречит судьбе?

– Скажем так: одно – мое ежедневное имя, другое я использую в мечтах.

– И они между собой не ладят?

– Не всегда…

– А сейчас кем вы себя ощущаете – Астольфо или Мальинверно?

– Когда я смотрю на вас, стою рядом с вами, я чувствую себя Астольфо.

Никогда еще мое имя Астольфо не казалось мне таким озаряющим, я умолк, слушая отзвуки ее голоса в воздухе.

– Впрочем, еще неизвестно, так ли важны имена, – сказала она, глядя на пустую поверхность цементного памятника Эмме.

– Мальинверно! – закричал кто-то, похоже, с центральной аллеи.

– Вас кто-то ищет.

– Минутку, я туда и обратно, одна нога здесь, другая там, – сказал я и поспешил к воротам.

Я не узнал голос и никогда бы не предположил, что это мой начальник из мэрии, который здесь не показывался со дня моего вступления в должность.

– Мальинверно, куда вы запропастились?

Я машинально показал в сторону могил.

– На этой неделе мы должны предоставить список всего того, что нам необходимо. Он у вас составлен?

– Да, лежит в подсобке.

– Тащите его быстрей, я тороплюсь.

– Сейчас, минутку.

Основной моей задачей было не терять попусту время и поскорее вернуться к Эмме, но это не понадобилось, – я увидел ее издалека идущей мне навстречу, в то время как начальник уезжал.

– Сейчас я должна идти, – сказала она, приблизившись.

– Куда?

Что представляла жизнь Эммы, когда она выходила с кладбища и исчезала? Где она жила? Как проводила время? Жила ли она одна?

– Должна успеть к автобусу, чтобы вернуться домой.

– Вы далеко живете?

– Не слишком.

– Не хотите сказать где? Но если я за вами должен ухаживать, я должен знать вас как можно лучше.

– Вы и так меня знаете!

– Я не знаю даже, как вас зовут.

Она посмотрела мне в глаза, потом их опустила, а потом вновь подняла.

– Офелия. Меня зовут Офелия. Не знаю, откуда оно – из реальной или воображаемой жизни, но это мое единственное имя.

Секунду, пока она складывала губы, чтобы произнести свое имя, я надеялся, что она скажет Эмма, но словно по предсказанию прозвучала Офелия.

– Я должна бежать. – И не двигалась с места. – Не знаю и не желаю знать, что будет завтра, но я всегда вам буду благодарна за заботу о ней.

– О ней – о ком?

Я с мольбой смотрел ей вслед, умолял не бросать меня, ничего не сказавши. Через несколько метров она остановилась и, не поворачиваясь, прошептала:

– О моей матери.

Я вернулся к фотографии, похолодев от услышанного откровения: в глазах обеих стояла грусть нежилых, опустевших домов. Я всмотрелся в нее. Показалось, будто взгляд ее говорил: позаботься о ней, как позаботился обо мне. Ибо ни один человек никогда не в силах выразить в полной мере свои идеи, чаянья, боль, поскольку человеческое слово – это как дырявый котел, по которому мы колотим, заставляя плясать медведей, когда хотим разжалобить светила. У мадам Бовари была дочь, Берта, но Эмма была плохой матерью, и малышка стала жертвой бесплодных мечтаний матери, увязших в грязи, как подбитые ласточки. После смерти Эммы выздоровевший Шарль занялся ребенком, но и он вскоре последовал за ней в царство теней; сиротка пошла зарабатывать на жизнь на прядильную фабрику,