Странствия убийцы - Робин Хобб

Я искал воду. Решительность нарастала во мне. Итак, я недалеко от Тредфорда, недалеко от Регала. Я ощутил внезапное желание подготовиться к встрече с ним. Сегодня я найду комнату в трактире, в котором есть баня, вымоюсь и побреюсь. Пусть он посмотрит на меня, на мои шрамы и пусть знает, кто убил его. А потом? Если я доживу до какого-нибудь «потом» и если кто-нибудь из тех, кто увидит меня, поймет, кто я такой, — что ж, так тому и быть. Пусть будет известно, что Фитц восстал из могилы, чтобы стать орудием истинного королевского правосудия для мнимого короля.

Укрепившись в этом решении, я прошел мимо первых двух трактиров, которые мне попались. Из одного доносились крики, свидетельствующие либо о драке, либо о бурном взрыве дружеских чувств; в любом случае вряд ли я там высплюсь. У второго было покосившееся крыльцо, а дверь криво висела на петлях. Я решил, что постели здесь не лучше. И выбрал тот, на котором была вывеска с изображением котла и горел ночной факел, указывавший путникам дорогу в темноте.

Как и большинство самых крупных строений в Поме, трактир был сложен из речного камня и известняка. В конце комнаты находился большой очаг, где на небольшом огне аппетитно булькал котел с рагу. Несмотря на недавний ужин, его запах показался мне очень соблазнительным. В большой комнате было тихо, основную часть провизии отправили на свадебный пир. Трактирщик казался обыкновенным дружелюбным человеком, но нахмурился при виде меня. Чтобы успокоить его, я сразу положил на стол перед ним серебряную монету.

— Мне бы хотелось остановиться здесь на ночь и принять ванну.

Он с сомнением оглядел меня.

— Только если ты сперва вымоешься, — твердо заметил он.

Я улыбнулся ему:

— С этим никаких проблем, добрый сир. А еще я выстираю свою одежду. Не бойся, что я принесу в постель блох.

Он неохотно кивнул и послал парнишку в кухню за горячей водой.

— Вы, значит, проделали долгий путь? — спросил он, чтобы завязать разговор, показывая мне дорогу в баню.

— Долгий путь и уйма неприятностей. Но меня ждет работа в Тредфорде, и мне хотелось бы выглядеть получше, когда я приду туда. — Я улыбнулся, говоря это, довольный собственной правдивостью.

— О, работа ждет? Тогда понятно, понятно. Лучше быть чистым и отдохнувшим. Вот в углу горшок с мылом, и не стесняйтесь пользоваться им.

Прежде чем он ушел, я попросил разрешения воспользоваться бритвой, потому что гордостью этой бани было зеркало. Хозяин был рад выполнить мою просьбу. Мальчик принес мне бритву и первое ведро горячей воды. К тому времени, когда он закончил наполнять ванну, я уже срезал большую часть своей бороды и ее можно было брить. Мальчик предложил за медяк выстирать мою одежду, и я был очень доволен этим предложением. Он взял ее, сморщившись, и я понял, что от меня пахло гораздо хуже, чем я подозревал. По-видимому, это переход через болото давал о себе знать.

Я долго мок в горячей воде, в которую налил жидкого мыла из горшка, и энергично тер себя мочалкой, прежде чем ополоснуться свежей водой. Я дважды вымыл голову, прежде чем пена стала белой, а не серой. Вода, оставшаяся в ванне, выглядела хуже, чем мутная речная. Я старался бриться медленно и порезался только дважды. Пригладив волосы и завязав их в хвост воина, я снова посмотрел в зеркало и обнаружил в нем лицо, которое едва узнал. Прошло много месяцев с тех пор, как я в последний раз видел себя в маленьком зеркальце Баррича. Лицо, которое смотрело на меня сейчас, было более худым, чем я ожидал, и выдающиеся скулы напоминали скулы Чивэла на портрете в Большом зале. Белая прядь волос, выросшая у меня надо лбом, старила меня и напоминала о схватке с росомахой. Мой лоб и скулы потемнели от солнца, но там, где росла борода, лицо осталось бледным, так что нижняя часть шрама на щеке выглядела гораздо хуже верхней. На той части груди, которую я видел, сильнее, чем раньше, выдавались ребра. Мышцы тоже были, но жира не хватило бы даже на то, чтобы смазать сковородку, как сказала бы повариха Сара. Непрерывные путешествия и почти чисто мясная диета оставили свои следы.

Я отвернулся от зеркала, кисло улыбаясь. Моя боязнь быть узнанным внезапно улетучилась. Я сам едва узнал себя.

Я переоделся в зимнюю одежду, чтобы подняться наверх, в свою комнату. Мальчик заверил меня, что он повесит мокрую рубашку и штаны у очага и утром вернет их сухими. Он проводил меня в комнату, пожелал спокойной ночи и оставил свечу.

В комнате почти не было мебели, но она выглядела достаточно чистой. В ней стояло четыре кровати, но в эту ночь я был единственным постояльцем, за что был очень благодарен судьбе. Было одно окно, не закрытое ставнями и без занавески. Холодный ночной ветер с реки наполнил комнату. Я постоял некоторое время, глядя в темноту. Выше по реке я видел огни Тредфорда. Это был большой город. Огни отмечали даже дорогу между Помом и Тредфордом. Я, очевидно, находился в обжитых местах.

Даже хорошо, что я путешествую один, сказал я себе твердо и оттолкнул боль потери, которую чувствовал всегда, когда думал о Ночном Волке. Я запихнул свой узел под кровать. Одеяла на кровати были грубыми, но пахли свежестью, так же как и набитый соломой матрас. После нескольких месяцев сна на земле постель показалась мне почти такой же мягкой, как перина в Баккипе. Я задул свечу и лег, ожидая, что немедленно засну.

Но вскоре обнаружил, что лежу, глядя в темный потолок. Где-то далеко раздавались слабые звуки праздника. Ближе слышались незнакомые теперь шорохи и трески здания и звуки от движения в других комнатах трактира. Все это напрягало мои нервы, как не напрягал шум ветра, реки и деревьев, возле которых я спал. Я боялся своего собственного племени больше, чем всех угроз мира природы.

Я подумал о Ночном Волке и о том, что же он делает этим вечером. Я попытался дотянуться до него, потом остановил себя. Завтра я пойду в Тредфорд, чтобы сделать то, в чем он мне не может помочь. Более того, теперь я нахожусь в таком месте, куда он все равно не может добраться. Если завтра все кончится хорошо, я отправлюсь в горы искать Верити и могу надеяться на то, что он вспомнит обо мне и придет. Но если я умру, лучше ему остаться там, где он есть, чтобы присоединиться к своим сородичам и жить собственной жизнью.

Прийти к такому заключению и убедиться в его правильности было нетрудно. Значительно труднее оказалось заставить себя следовать собственному решению. Мне не следовало платить за эту комнату. Если бы я провел ночь в пути, то отдохнул бы лучше. Никогда в жизни я не чувствовал себя таким одиноким. Даже в подземелье Регала, перед лицом близкой смерти, я мог поговорить со своим волком. Но этой ночью я был один, замышлял убийство, которое даже не мог спланировать, и боялся, что Регала будет защищать группа владеющих Скиллом. Я даже представить себе не мог, насколько за прошедшее время могло возрасти их мастерство. Несмотря на тепло летней ночи, я чувствовал озноб и дурноту, когда думал об этом. Я никогда не колебался в своем решении убить Регала, только не всегда был уверен, что мое покушение увенчается успехом. Я вел себя не слишком умно с тех пор, как остался один, но завтра я решил действовать так, чтобы Чейд мог мной гордиться.

Думая о группе, я чувствовал вызывающую тошноту уверенность в том, что выдал им свои планы. Пришел ли я сюда по собственной воле, или это Уилл исподволь убедил меня, что мне следует броситься прямо в его объятия? Уилл прекрасно владел Скиллом. Его прикосновение было таким коварным и мягким, что распознать его было трудно. Внезапно мне захотелось потянуться Скиллом наружу, чтобы засечь его наблюдение. Потом я вдруг совершенно отчетливо понял, что это желание было внушено мне Уиллом, вынуждавшим меня открыть ему свое сознание. И так двигались мои мысли, несясь в настоящем вихре, пока я не начал ощущать его восторг от того, что он наблюдал за этим.

После полуночи я неожиданно заснул. Я наконец отбросил свои мучительные мысли и ринулся в сон, как ныряльщик, погружающийся в темные морские глубины. Слишком поздно я понял, к чему это ведет. Я бы сопротивлялся, если бы мог вспомнить как. Но теперь вокруг меня появились гобелены и трофеи, украшавшие Большой зал Рипплкипа, замка герцога Бернса.

Огромные деревянные двери были распахнуты, пробитые стенобойным бараном, который, выполнив свою ужасную работу, теперь лежал на пороге. Дым вился над знаменами и знаками прошлых побед. Повсюду лежали тела — бойцы Бернса пытались удержать поток пиратов, пробивавшихся сквозь толстые дубовые доски. В нескольких шагах от груды жертв резни все еще держался маленький, постоянно редеющий отряд защитников. В гуще битвы, рядом со своими младшими дочерьми Целерити и Верой, сражался герцог Браунди. У девушек были мечи, и они тщетно пытались защитить своего отца от натиска врагов. Обе сражались с искусством и яростью, о которых я не мог и предположить. Они казались парой ястребов. Их лица были обрамлены короткими гладкими темными волосами, синие глаза сузились от ненависти. Браунди отказывался отступить под свирепым напором пиратов. Он стоял, расставив ноги, залитый кровью, и размахивал боевым топором. На полу перед ним лежало тело его старшей дочери и наследницы. Меч вошел между ее плечом и шеей, разрубив ключицу и войдя в грудь. Она была мертва, но Браунди не отступал от ее тела. Слезы смешивались с кровью на его щеках. Грудь вздымалась, как мехи, под распоротой рубахой. Он отбивался от двух пиратов с мечами. Один из них был молодой человек, искренне нацеленный на то, чтобы сразить герцога. Второй был настоящей гадюкой. Он выжидал как бы на некотором расстоянии. Его длинный меч готов был ударить, как только натиск товарища оставит герцога открытым.