Главный бой - Юрий Никитин

Во время бешеной скачки Леся не проронила ни слова, потом тоже долго ехала молча. Глаза стали темными. В глубинах иногда вспыхивали зеленые огоньки. Добрыня высился в седле как вырезанный из темного дерева.

— С княжьей службой покончено? — спросила она внезапно.

Он вздрогнул, пробуждаясь от тягостных дум так внезапно.

— С чего ты?

— Я слышала, — ответила она печально. — Берешь в жены самую красивую женщину на свете… Но раз она принцесса, то ты…

— Какой витязь, — ответил он сурово, — променяет седло боевого коня на перины?

— Зато какие перины, — сказала она печально.

— Женщина, — сказал он презрительно.

— Женщина, — согласилась, вздохнув. Взглянула украдкой, повторила уже тише: — Женщина.

— Перины мужа принцессы! — сказал он. — Эх, не поймешь.

Она украдкой посматривала на его резкий, как будто летящий впереди него профиль. В этом мрачном богатыре странно соединилась гордость и непонятная печаль. В могучем теле чувствовалась странная уязвимость, а за толстой броней нелюдимости угадывалась та незащищенность, что бывает только у самых могучих мужчин, от которых только и ждут крепких рук, грубых шуток, лошадиного хохота.

— Боюсь и поверить, что поняла, — ответила она трепетно.

— Тебе-то что? — удивился он.

Она ответила тихо, другим голосом, словно вынырнув из грез:

— Да хотелось бы… чтобы ты отвез меня поближе к родным местам.

— Я отъезжаю от них все дальше, — предостерег он.

— Я рискну, — ответила она с лицемерным вздохом. — Ты из тех, кто возвращается.

Он не ответил, а ей вдруг почудилось, что над его могучей фигурой сгустилось темное облачко. И без того мрачный тягостный день померк вовсе, а недобрые сумерки окутали и проникли в душу.

А он только крепче сжал челюсти. Он — Добрыня. Добрыня! Великий витязь земли киевской. А слава налагает и свои оковы. Это простой мужик волен предаваться сластолюбию, ибо у него нет других радостей. А он, видевший дальние страны, умеющий многое, добровольно наложил на себя обет, как говорят в западных землях… на самом деле это не обет, просто герои должны жить иначе, чем простой люд… и они живут иначе!

Человек, сразивший в поединках сотни сильнейших героев, может ли предаваться сладостным мечтам, как завалит на сеновале жену соседа? Нет, он мечтает достичь последнего моря, дойти до Края Земли, поймать Жар-птицу, сразить Змея, поднять плиту над сокровищами древних народов…

У него была жена, как и положено герою. Он даже помнит ее имя, хотя отлучался на долгие годы. Она родила ему двоих детей, но оба померли в младенчестве. Тихая, домовитая, ласковая, послушная. Все лучшее, что есть у женщины. Учтивая со старшими, приветливая с гостями.

Но все это, ценимое простыми людьми… не важно, что среди них и бояре, — терем, богатство, семья, — в одночасье сгинуло. Но никакие пожары не вольны отнять у человека самое ценное! Понятно, кто-то при словах «самое ценное» ухватится за кошель, за сумку. Но настоящие понимают, что речь может идти только о чести.

— Ты поступил правильно, — сказала она вдруг. — Что потом — это другое дело. Но ты не мог не кинуться на помощь!.. Никто не волен сильничать женщину к замужеству. Она сама вольна в выборе…

Он слушал вполуха, ее голос не журчал, как обычно журчат игривые женские голоса, но сейчас даже простые и ясные слова пролетали мимо ушей.

— Конечно, если такой злодей, — сказала она снова, — то никто его в такой глуши и не остановит. Разве что Стражи!

Против желания он спросил невольно:

— А что за Стражи?

— Да так… — ответила она, но голос повеселел, заговорила чуть торопливее: — Как-то батя вел разговор со Святогором. Тот помнит мир с самого Начала, знает многое. Говорит, что когда-то боги создали Стражей, те должны были следить, чтобы люди творили только добро… Но люди не могли только добро, и потому Стражи уничтожили почти всех на свете. Боги спохватились, когда осталась где-то последняя пара в глухом лесу… Тогда Стражам велели следить, чтобы в человечьих деяниях Зла не набиралось слишком много. Каждый получил чашу, куда все злодейства собирались по капле. Когда чаша наполняется, такого убивают. Не знаю, что случилось, но в конце концов и от этого вроде бы отказались…

Добрыня хмыкнул:

— Зря. Злодеев надо карать нещадно.

— Отец тоже так решил, — сказала она серьезно, — но Святогор, он видел мир больше, сказал, что так народ тоже переведется, только уже сам, не от рук Стражей. Главное, мол, в другом…

— В чем же?

— В другом, — повторила она в затруднении. — Ты умнее, должон понять. А я вот поняла, что…

Совсем близко внезапно раздался протяжный волчий вой. Кони забеспокоились, пошли боком, стараясь держаться от темных кустов подальше. Но с этой стороны тропки тянулись узловатые ветви деревьев, отодвинуться некуда, сами перешли на галоп.

— Это не волки, — прошептала она. — Я волчий вой хорошо знаю.

Он кивнул угрюмо. В самом деле не волки. Волк совсем не страшный зверь. Самый страшный зверь — это человек, когда он… зверь.

На ближайшем повороте он свернул, долго мчались, слыша только стук копыт и свое дыхание. Волчий вой отдалился и затих.

— И что ты нашел в пещере? — спросила Леся внезапно.

Добрыня вскинул голову, со шлема скатились крупные капли влаги. Мелкие бисеринки блестели на бровях и ресницах. В глазах было непонимание.

— В какой?

Она сжала поводья, метнула взгляд, который не столь толстокожего пробил бы насквозь.

— Ну, когда дрался… когда убил сам себя?

Его лицо потемнело. Со злобным удовлетворением она поняла, что он вспомнил о чистой невинной душе, что из-за него приняла смерть. Хотя могла бы жить и радоваться жизни, радовать других, щебетать людям на радость.

— А-а… Я не себя убил.

— А кого?

— Кем когда-то был, — ответил он непонятно. — Кем был… А в той пещере ничего ценного. Только то, что собирает смертный, полагая, что будет жить вечно.

Непонятная горечь звучала в его суровом голосе. Леся переспросила непонимающе:

— Так что там?

— Сундуки с золотом, — ответил он презрительно. — Драгоценные камни, золотая посуда, кубки, ларцы, даже одежды… Правда, нашел еще одну, тайную дверь, что ведет вглубь, в тайное тайных… но не пошел.

Она спросила настороженно:

— Испугался? Ты вроде бы не из страхополохов. По крайней мере с виду.

Он буркнул:

— А мне как-то плевать, что тебе кажется. Я просто понял, что не найду того, что ищу.

Ее сердце застучало чаще. Со стесненным дыханием спросила, понимая, что задает очень важный вопрос: