Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы - Орхан Кемаль

После того злополучного вечера Длинный побывал в ночном клубе и узнал, что Сэма взяла отпуск. Видно, укатила с этим пройдохой Идрисом! Для Кудрета в его положении женщина с деньгами — сущий клад. Да еще такая женщина! Ему просто повезло, как голодному, которому вдруг подали лакомый кусок.

Поразмыслив, Длинный решил ехать, поделился своими соображениями с дружками и взял билет на курьерский.

Город, в котором потерпел неудачу Кудрет, из окна вагона выглядел невзрачнее, чем того можно было ожидать: не город, а большая деревня. Длинный сошел с поезда и последовал за остальными пассажирами на привокзальную площадь, где стояли несколько такси и один-единственный потрепанный фаэтон, запряженный двумя клячами.

— Одно место в город! — зазывал извозчик. — Одно место в город!

Длинный едва уместился на узеньком переднем сиденье рядом с уже сидевшим здесь мужчиной. Извозчик щелкнул кнутом, крикнул: «Эй вы, удалые!» — и фаэтон с грохотом покатился по мостовой.

По обеим сторонам дороги тянулись убогие домишки, которым, казалось, нет конца. Лишь изредка мелькали новые дома и виллы, утопавшие в зелени. Но Длинный, похоже, ничего не замечал. Он прикидывал, чем может завершиться его поездка, не зря ли он потратился на дорогу. Что если Кудрету, как говорится, не удалось выйти сухим из воды и теперь он целиком зависит от Сэмы?

Длинный прислушался к разговору извозчика с пассажирами, сидевшими напротив, на кожаном сиденье, круглолицыми, как пятикурушевые бублики, судя по всему торговцами.

— Вы о бее-эфенди? Он поехал к себе в усадьбу.

— Говорят, он такие речи произносит…

— Говорят?! Да с тех пор, как Мустафа Кемаль-паша в Измире сбросил греков в море, у нас в стране не было такого оратора. А я, как всем известно, извозчик с тех самых пор… но пардон!

— О чем же, интересно, он говорит в своих речах? — спросил один из пассажиров, сидевших на заднем сиденье.

— Спросил бы лучше, о чем он не говорит, — ответил другой. — А больше всего о том, о чем положено молчать, о чем многие хотели бы сказать, да не решаются. Вот и Мыстык может подтвердить.

Мыстык не заставил себя ждать.

— Прежде всего должен вам сказать, человек он на редкость набожный. Молится как положено — пять раз в день. Ни ракы, ни вина в рот не берет… — Извозчик вдруг осекся, вспомнив первый приезд Кудрет-бея в их город. Тогда он пил как ишак. Но стоит ли об этом говорить, если сейчас его все так любят? И Мыстык продолжал:

— Когда он был в тюрьме, ему во сне явился ходжа Акязылы. Ходжа обнял его и привел к самому аллаху. Аллах велел Кудрет-бею совершать намаз и призвать к этому всех остальных. Акязылы все еще в тюрьме, но так разбогател, что не знает, куда девать деньги…

— Говорят, благодаря Кудрету сняли с должности начальника тюрьмы и прокурора. Это верно?

— Что ему эти двое? В тюрьму приехали чиновники из самой Анкары и пытались было учинить ему допрос, так он их знаешь как отделал! И прогнал прочь.

— Ну и дела!

— А чего тут удивляться? Как он одет, какие у него манеры…

— Да, выглядит он так, что позавидуешь!

Теперь Длинному все стало ясно. Выходит, Кудрет добился своего, попал, как говорится, в жилку и одурачил весь город. Длинный был доволен. У кого мед — тот и облизывает пальцы. «Дела у канальи идут как по маслу, так пусть и о дружках позаботится. А станет вилять — выведу его на чистую воду! Ведь кем был сукин сын — „председателем ревизионной комиссии“, а теперь, значит, в люди вышел!»

Как же все-таки ему удалось выбраться сухим из воды? Спросить об этом у попутчиков Длинный не решился. Приедут в город, эти типы сойдут, тогда он сунет извозчику несколько курушей… Нет, этого, пожалуй, он не будет делать: так можно навредить Кудрету. «Скажу лучше, что я его стамбульский управляющий, и все выведаю. Да, но ведь если я управляющий, то сам должен быть в курсе его дел!..»

Послушать их, так можно подумать, что Кудрет и судей припугнул. Быть этого не может! Что, судьи — круглые идиоты? Человека схватили на месте преступления. Да тут сам дьявол не смог бы вывернуться! Да, мошенник Кудрет — первостатейный. И ему незачем брать судей на испуг.

«Воображаю, как этот грозный лев держался на суде, — ухмыльнулся Длинный. — Поджал небось хвост, как мышь, почуявшая кошачий дух! Потому и выкарабкался». Как бы там ни было, а он не будет вставлять Кудрету палки в колеса.

— Приехали! — сказал извозчик, натягивая вожжи и останавливая фаэтон.

Длинный вышел последним. Представляться управляющим Кудрета он раздумал. К тому же, возможно, в этой роли уже выступает Идрис. Чем черт не шутит?

Прежде всего надо встретиться с Кудретом, выяснить обстановку и уже тогда действовать.

Мыстык остановил фаэтон в торговой части города, и Длинный всю ее обошел. Город теперь не казался ему таким убогим, как из окна поезда. Здесь было много бакалейных лавок, некоторые из них напоминали стамбульские.

На одном из зданий Длинный увидел табличку с надписью: «НОВАЯ ПАРТИЯ». Именно ее упоминал болтливый извозчик, когда сказал, что Кудрет стал членом партии и чуть не каждый день произносит предвыборные речи. Отчего бы и ему, Длинному, не пополнить ряды этой партии? Он чуть было не зашел, но тут же отказался от своего намерения. Ведь в заявлении о приеме надо указать свой адрес, а он даже не знает, где будет жить.

Перед зданием толпились люди, входили, выходили. У этой партии, должно быть, много сторонников. Сейчас, перед выборами, народ валом валит в нее. То же самое в Стамбуле. По всему городу митинги. Настоящее светопреставление. Здесь куда спокойнее. «А мне-то что до всего этого? — подумал Длинный. — Я своим делом буду заниматься».

Быстро сгущались сумерки. Тусклые, покрытые пылью фонари не могли справиться с надвигавшейся темнотой, и, словно помогая им, зажглись керосиновые лампы «люкс» и электрические лампочки в окнах магазинов.

Длинный изрядно проголодался и зашел в первый попавшийся ресторан с грязными тюлевыми занавесками на дверях и окнах. Посетителей было полно. Сразу можно было заметить, что они разделились на два лагеря. Все пили и шумно спорили о партийных делах и предстоящих выборах.

Длинный сел за свободный столик, заказал бутылку ракы, закуску и, когда все было подано, стал не спеша пить и есть. Слева от него сидели сторонники правительственной партии. Они время от времени делали выпады по адресу своих противников, которые тоже не оставались в долгу и сыпали угрозами.

— Я не против демократии, — вопил здоровенный детина, сторонник правительственной партии, — но вы, я вижу, намерены разжечь в стране братоубийственную войну! Может, вы коммунисты?

— Сохрани аллах! Возьми свои слова обратно! — крикнул какой-то заморыш из стана противников.

— Да вы самые настоящие коммунисты! Только коммунисты могут разделить народ на два лагеря!

— Да, разделили! Ну и что?!

— Тебе этого мало? Ваши люди играют на религиозных чувствах ради достижения своих политических целей!

— Что в этом плохого? Разве наш народ не чтит святую веру и аллаха?

— Чтит! Никто этого не отрицает! Но не надо клеветать на нас, утверждать, будто мы мечети превращаем в военные склады и казармы для солдат!

— Так оно и есть, товарищ…

— Может, в силу необходимости и имеет место нечто подобное, но разве можно публично упрекать нас в этом?

— Это политика! А политика все терпит. Раз уже провозглашена демократия… Знаешь, как говорят: возишься с ишаком — не жалуйся на вонь…

— Культурнее выражайся!

— А если некультурно, тогда что?

Из стана правящей партии полетела бутылка. Противники ответили двумя бутылками. Вскоре в зале ресторана началось настоящее побоище. В воздухе летали стаканы, графины, тарелки, ножи, блюда. Послышались свистки сторожей и полицейских.

Посетители в панике покинули ресторан, в их числе был и Длинный, который не успел выпить и половины бутылки, а к закускам даже не притронулся. Поранят — полбеды. Хуже, если задержат полицейские, которые вот-вот нагрянут.

Раздумывая о происшествии, Длинный медленно брел по улице. Такие потасовки происходили сейчас во всех уголках страны, не говоря уж о Стамбуле. А вот его совершенно не интересовали предстоящие выборы. Не все ли равно, кто придет к власти. Есть на этот счет мудрая пословица: «Нынче не в чести — завтра в почете», так что лучше никого не ругать. Во время известной шумихи в тысяча девятьсот тридцатом году он был еще школьником, гонял мяч, но прекрасно помнит, что тогда творилось. Неразбериха была похлеще нынешней. Люди хватали друг друга за глотку, размахивали пистолетами и ножами, орали как помешанные, падали в обморок, становились кровными врагами. Брат шел на брата… Вот и сейчас происходит нечто подобное. Длинный просто ненавидит демократию. Для него главное — порядок и спокойствие. Одни пусть трудятся, другие, те, что похитрей да половчей, пусть их обдирают, а этих последних будет обдирать Длинный, проводить «ревизии», взимать с них «штрафы». «У вора воровать не стыдно. Кто из предпринимателей не занимается разного рода аферами, чтобы платить налог в десять, сто, тысячу, а то и в миллион раз меньший, чем положено? Вот я и потрясу их!»