Я признаюсь во всём - Йоханнес Зиммель

Раньше или позже я должен был покинуть город или принять решение другого рода. Я боялся подобных решений. Я уже один раз доказал, что до них не дорос.

Когда я вошел в большой дом патрициев, в котором находился офис Лаутербаха, в один момент мне пришла в голову сумасшедшая мысль, что самым приятным было бы, если бы Лаутербах не смог мне заплатить. Факт, что входная дверь была открыта, не очень насторожил меня. Немного более озадачило меня обстоятельство, что в приемной не было молодого человека. Когда я вошел в комнату Вильмы и нашел ее тоже пустой, я почувствовал, что мне становится холодно.

— Эй! — крикнул я. Но было тихо, только негромко щелкало центральное отопление. Я прошел дальше и толкнул дверь в кабинет Лаутербаха. Там сидели двое мужчин в костюмах из магазина готового платья и играли в карты за письменным столом Лаутербаха.

— Добрый день, — сказал я. Оба взглянули на меня. Один из них был худой, у него было желтое лицо, другой был жирный и розовый.

— Добрый день, — сказал розовый. — Что вам угодно?

— Я хотел бы поговорить с господином Лаутербахом.

Розовый положил карты на стол, поднялся и спросил:

— По какому поводу?

— По частному вопросу.

— Так-так, — сказал он и ухмыльнулся, подходя ближе и внимательно изучая меня.

Желтый тоже встал, подошел ко мне и сказал:

— Предъявите ваш паспорт.

— И не подумаю!

— Так-так, — опять сказал розовый. Но он больше не ухмылялся.

— Кто вы такие? — спросил я.

— Уголовная полиция, — объяснил желтый и показал мне жетон.

— Ну, скоро? — спросил розовый.

— Пожалуйста, господа, — сказал я и показал им свое удостоверение личности. Розовый вытащил блокнот и записал мои данные. Это было не очень приятно, но я не мог ничего поделать.

— Где господин Лаутербах?

— Мы его арестовали, — сказал розовый и попытался за спиной своего коллеги и подсмотреть в его карты.

— За что?

— Вы его родственник?

— Нет.

— Друг?

— Нет.

— Кто же тогда?

— Я хотел обсудить с ним одно дело.

— Что за дело?

— Экспорт, — сказал я.

— Так-так, — опять сказал розовый.

— Вам придется обсудить ваше дело с кем-нибудь другим, — сказал желтый.

— Очень любезно, господа. Я могу идти?

— Пожалуйста, — сказал желтый.

— Большое спасибо, — сказал я, когда он протягивал мне паспорт. Я пошел к двери. — Перемешайте карты, — посоветовал я ему. — Ваш коллега видел валета червей и даму треф, которые лежат сверху.

Я вышел на улицу. Спускаясь по ступеням, я размышлял, что мне делать теперь, когда Лаутербах арестован. Заговорит ли он? Вряд ли. И даже если он заговорит — пакет в Мюнхене был не на мое имя и первые четыре чека он подписал сам на обратной стороне. В любом случае: оставшиеся двадцать тысяч марок господин Лаутербах с его прекрасной античной офисной мебелью мне не обменяет. Дул холодный ветер, шел легкий дождь. Я еще немного поразмышлял и пошел в маленький переулок, где находилась тихая кондитерская. Вильма сидела там, перед ней стояла тарелка с тремя кусками клубничного торта.

— Привет, — сказал я.

Она грустно кивнула:

— Я надеялась, что вы придете, господин Франк.

Я подсел к ней, появилась хозяйка-сводница и, сияя, поздоровалась:

— Коньяк?

— Тройную порцию, — сказал я. Она исчезла.

Кошка гордо прошла по залу.

— Вы же совсем ничего не едите, — сказал я.

— Я не могу! — Вильма плохо выглядела, она была испуганная и бледная, под глазами круги. — Они отпустили меня только час назад.

— Кто?

— Полицейские.

— Что случилось? Ваш шеф арестован?

— Да.

— За что?

— О, это ужасно! — она покачала головой и прикусила губу.

— Ну, расскажите же мне.

— Похоже, он большой обманщик, господин Франк! — Она медленно ковыряла ложкой в куске торта. — Он уже сидит в следственном отделе, все произошло так быстро! Но он же был такой серьезный мужчина. Вы можете это как-то объяснить?

— Нет.

Старая сводница принесла коньяк.

— На здоровье, — сказала она.

— Спасибо. — Я осушил бокал. — Еще один, пожалуйста.

— Конечно, одну секунду, — прошептала она и поспешила прочь.

— О чем они вас спрашивали? — поинтересовался я.

— Что я знаю про него.

— И что вы сказали?

— Только хорошее. Мне было его так жалко — он выглядел совсем старым, когда они его уводили. И таким печальным.

— Обо мне не спрашивали?

— Нет, господин Франк! — Она взглянула на меня. — С какой стати?

— Все может быть.

Она покачала головой:

— О вас речи не было. Но если бы они спросили… — она замолчала и положила в рот кусок клубничного торта.

— Да?

— Я бы не сказала ни слова!

— О чем? — тихо спросил я.

— Об обмене марок, — сказала она. — В этом вы можете не сомневаться, господин Франк, я держала бы язык за зубами и в том случае, если бы у вас были и другие дела с инженером!

— Правда?

— Да.

— Это очень мило с вашей стороны, Вильма. — Я накрыл ее руку своей рукой. Она не пошевелилась. — Ешьте торт, — сказал я.

— Не могу.

— Почему?

— Потому что… потому что… — Она опять прикусила губу и покачала головой.

— Ну?

— Потому что я так несчастна! — прошептала она, и ее глаза неожиданно наполнились слезами.

— Почему же вы несчастны?

— Из-за вас.

— Из-за меня?

Она кивнула и втянула воздух через нос.

— Но почему же?

— Вы ведь сегодня должны были получить большую сумму денег!

— Да, это так.

— Господин Франк, я спрятала чеки, когда пришла полиция.

— Где вы их спрятали?

— Здесь, — сказала она и стала совершенно красной, когда показала на свою грудь.

— Вильма… — глухо сказал я.

Она кивнула.

— Я засунула их в бюстгальтер, — прошептала она, опустив глаза, — и когда полицейские на мгновение отвлеклись, я разорвала чеки и выбросила в туалет. Вам не надо бояться, это никогда не выяснится.

Я видел ее неотчетливо, потому что мои глаза были полны слез, но я попытался представить картину, как она в темноте этого осеннего вечера, сидела здесь, в этой смешной кондитерской, и моя рука все еще лежала на ее руке. Она была так прекрасна в эту секунду, и я знал, что этой ночью она станет моей возлюбленной.

— Спасибо, — тихо сказал я.

— Что вы теперь будете делать?

— Почему вы спрашиваете?

— Вы же не получили деньги?

— Нет.

— И?

— Я получу их каким-нибудь другим путем.

— Где?

— Пока не знаю, Вильма. — Я смотрел на нее, и она больше не уклонялась от моего взгляда, она отвечала на него с искренностью молодой девушки, которая радуется первой любви.

Дверь кондитерской открылась, и вошла пожилая женщина. Она несла корзину с красными розами и сразу же подошла к нам.

— Не угодно ли розу для молодой невесты?

— Давайте сюда, — сказал я.

— Одну?

— Все!

— Нет! — вскрикнула Вильма.

— Да, — быстро сказал я. — Сколько они стоят?

Женщина назвала сумму. Я заплатил.

— Нет! Нет! — Вильма застучала по столу своими маленькими кулачками. — Не делай этого! Я не хочу! Ну пожалуйста!

— Давайте их сюда, — сказал я женщине и забрал все цветы из корзины. Она исчезла. Явилась хозяйка, посмотрела на нас с улыбкой и снова исчезла за своей перегородкой.

— Вы не должны были этого делать, — Вильма чуть не плакала.

Я собрал все красные розы — их было около трех дюжин — в один большой букет и положил его ей на колени. Вильма смотрела на меня. Ее дыхание становилось прерывистым, она не говорила ни слова, глаза ее блестели. В кондитерской уже было темно, на улице зажглись фонари.

— Зачем вы это сделали?

— Потому что я счастлив.

— Счастлив — отчего?

— Оттого что Лаутербах арестован и я не получу своих денег, — ответил я и рассмеялся с облегчением.

— Я не понимаю. Вы счастливы от этого?

— Да, потому что теперь я и дальше могу оставаться здесь, — ответил я, однако не совсем уверенно.

— И почему же вы хотите остаться, господин Франк?

— Потому что я люблю тебя, — сказал я и поцеловал ее. На коленях у Вильмы лежали розы, и она судорожно сжала их, когда я обнял ее. Она откинулась в моих объятиях и застонала. Губы ее приоткрылись и стали влажными и мягкими. Я крепко сжимал ее в своих объятиях и чувствовал все ее тело, наше дыхание слилось, наши руки сплелись в одном общем движении.

— Я тоже люблю тебя, — сказала она, когда мы наконец смогли оторваться друг от друга. Несколько роз упали на пол. Я поднял их. Она прижала цветы к груди и спрятала в них свое лицо.

— Пойдем, — сказал я, — нам пора.