Сборник "Лазарь и Вера" - Юрий Герт

Когда из министерства возвращали списки, посланные на утверждение, и его фамилия из них регулярно вылетала, подпись под утверждением стояла обычно одна и та же: «Горохов». Он, этот Горохов, не был ни министром, ни замом, но чем-то там ведал, во всяком случае бумаги, с точки зрения министерства не имевшие особенного значения, подписывал он.

Горохов... Гороховский... Горохов... Гороховский... Марк гнал от себя подозрения. Он не хотел думать о прошлом. Прошлого не существовало. Он был рефьюджем. Он родился и умрет рефьюджем. Он родился, когда ему было 58 лет и он приехал в Америку. Родился, чтобы стричь траву, чинить унитазы, помогать дочке встать на ноги, авось она будет в этой стране счастливей, чем они...

И это — все!..

Он бывал у Гороховских трижды в неделю и знал, что в другие дни к ним приходит какая-то женщина, тоже из «русских», а может быть и в самом деле русская, это его мало интересовало... Приходила она, чтобы готовить, стирать, выполнять разную работу. Они не встречались. Но как-то, находясь на верхнем этаже, он услышал негромкие звуки рояля. Адажио из «Лунной»... Сначала ему показалось, что это радио или телевизор, однако вместо того, чтобы включить съедающий все посторонние звуки пылесос, Марк неожиданно для себя спустился в ливингрум, где стоял рояль, с которого он обычно стирал пыль, не прикасаясь к клавишам.

За роялем сидела молодая женщина, худенькая, со спины похожая на мальчика, с белокурыми, коротко подстриженными волосами, в джинсах и фартучке, расписанном ромашками. Возможно, она, как и он, думала, что в доме никого нет, поскольку хозяева с утра куда-то уехали... Заметив Марка, она оборвала игру и хотела захлопнуть крышку.

— Нет, нет, продолжайте, прошу вас...

Он сразу догадался, кто это, и не ошибся.

— Нет, мне пора... — смутилась она. — Сегодня у меня много работы...

Она было поднялась, но Марк удержал ее и, поклонившись, представился с некоторой церемонностью:

— Марк Рабинович...

— Наташа...

Он придержал ее руку в своей. Пальцы у нее были длинные, тонкие, словно светящиеся изнутри, и все лицо ее словно светилось мягким, идущим изнутри светом, особенно глаза, точь-в-точь как у его дочери — серые, прозрачные, с перламутровым отливом, такой встречается у морских раковин...

В ответ на его вопросы она доверчиво сообщила, что здесь недавно, приехала к сестре, поработать, сестра замужем за евреем, они в Америке уже много лет, успели обжиться и ничего с нее не берут ни за питание, ни за квартиру, даже обижаются, если предложишь, так что она поживет, поднакопит денег и вернется в Россию...

— Позвольте спросить, почему вы приехали?..

Он тут же почувствовал, что вопрос его был глуп.

— А голодно, — сказала она просто. — У меня родители старые, отец инвалид войны, дочка в первый класс ходит... Я ее с собой захватила, пускай поживет, подкормится...

— Я слышал, как вы играете... Вы музыкант?

— Да, я преподаю музыку... Но кому сейчас она там нужна?..

Ни в глазах ее, ни в голосе не было ни возмущения, ни отчаяния — лишь тихая, безропотная покорность судьбе.

Марк не знал, что сказать.

— Вы хорошо играете, Наташа... У вас отличная техника...

Он подсел к роялю, помял утратившие гибкость запястья рук, взял несколько аккордов. И заиграл третью часть все той же «Лунной» — быстрое, легкое, искрящееся престо... Она слушала, широко распахнув глаза, приоткрыв маленький рот с мелкими, белыми, аккуратно посаженными зубками, и боялась шевельнуться.

— Так вы...

Марк предостерегающе вскинул руку — ш-ш-ш!.. — и продолжал играть, в душе досадуя на себя за то, что не выдержал, сорвался...

— Еще, пожалуйста... — услышал он за спиной, когда кончил. Он обернулся. В некотором отдалении — наверное, они боялись приблизиться, чтобы не помешать, — он увидел Гороховского и его жену. Сквозь кисленькую улыбку, изогнувшую мясистые губы Боруха, пробивалось искреннее восхищение. Жена, сидя в кресле-каталке, вся подалась вперед, с жадностью ловя и впитывая каждый звук.

— Еще, пожалуйста... — повторила она. Это была старая, но все еще красивая женщина с холеным, почти без морщин лицом, с пышно взбитыми, слегка подсиненными волосами и горделивой осанкой, однако большие темные глаза ее из-под широких бровей смотрели настороженно и печально. Звали ее Ева.

— Ну, что-нибудь, — попросила она, когда Марк в нерешительности поднялся. — Вас так приятно слушать...

— Позвольте, — подхватил Гороховский, — но ведь вы артист... Настоящий артист... — В его голосе прозвучал неизвестно к кому обращенный упрек. — Мы и не знали, что вы у нас такой талант...

«У нас...» Эти слова царапнули Марка.

— Просто даже как-то неловко... — продолжал Гороховский. — Мы ничего не знали, а вы ничего не рассказали нам о себе... Как же так... Ай-яй-яй!..

Теперь они были рядом — Ева, тронувшая рукой колеса каталки, и сделавший за нею несколько шагов Гороховский. Оба смотрели на Марка с ожиданием.

Марк осторожно, беззвучно притворил крышку рояля...

— Как-нибудь в другой раз, — произнес он с внезапной резкостью. И направился к лестнице, которая вела на верхний этаж.

Наташа, вся отчего-то сжавшись, быстрыми шажками заспешила на кухню.

— У меня к вам предложение, — через день или два сказал Борух Гороховский.

— Какое же, позвольте узнать? — Марк поморщился. Он чистил и мыл ванну, одну из четырех, имевшихся в доме, и жидкость, которой он при этом пользовался, щипала и ела глаза.

— Деловое предложение!.. — проговорил Гороховский с нажимом. — И очень выгодное для вас!.. — Он поднял правую руку с многозначительно устремленным к потолку пальцем. — Слушайте меня внимательно...

— Я слушаю, — сказал Марк.

— Оно пришло в голову, признаюсь честно, не мне, а моей жене... У Евы золотая голова... Золотая голова и золотое сердце...

— Вполне с вами согласен, — сказал Марк, припоминая, как она слушала «Лунную сонату». Он плеснул в ванну новую порцию остро пахнущей жидкости.

— Да бросьте вы эту вонючку, — сказал Гороховский, вытирая выступившие на глазах слезы. — Лучше послушайте... Вам ведь нужны деньги?

— Разумеется.

— Так вот, я хочу предложить вам возможность хорошо заработать.

— Я и так работаю, — сказал Марк. — Куда больше... — Он принялся оттирать жесткой губкой борта ванны.

— Я сказал: «хорошо заработать»!.. — Гороховский снова поднял вверх палец. — Это совсем другая работа... Она доставит вам удовольствие... И не только вам...

— Что же это за работа?

— Вы можете на минуту оторваться от ванны?.. Вот так. А теперь, повторяю, слушайте меня внимательно. К нам приезжает наш сын, будут гости, много гостей... Так вот, нам с Евой хочется... Могли бы вы поиграть вечерком, когда все соберутся?... Между прочим, съедутся люди, знающие толк в музыке... Вы меня поняли?

— Понял.

— Вам хорошо заплатят... Я заплачу. Вы меня поняли?..

— Понял.

— Вы поиграете... Сыграете что-нибудь веселое, такое, чтобы все были довольны... И за один вечер получите... Да, получите пятьдесят долларов!..

— Пятьсот, — сказал Марк и присел на край ванны.

— Хорошо, — сказал Гороховский. — Будь по-вашему. Вы получите сто долларов.

— Пятьсот, — повторил Марк.

— Что?.. — Гороховский вытянул шею вперед и приставил к уху ладонь. — Я не расслышал...

— Пятьсот, — сказал Марк. — Я сказал: пятьсот.

— За один вечер — пятьсот долларов?..

— Совершенно верно

— Вероятно, вы не совсем правильно меня поняли, — после некоторого раздумья проговорил Гороховский. — Ко мне, то есть к нам с Евой приезжает сын, соберутся гости...

— Я вас понял, — сказал Марк. — Пятьсот долларов. — Моя ванну, он снял очки и теперь смотрел на Гороховского своими выпуклыми, невинными, младенчески-чистыми глазами, не моргая.

— Я понимаю, — внезапно смутился Гороховский. — Вы артист, да... Но у меня, простите, нет таких денег...

— Сочувствую, — сказал Марк.

— Вот видите...

— Тогда вы уж как-нибудь обойдитесь без меня.

Гороховский поежился, как если бы полы его халата (дома он постоянно ходил в пижаме и халате) раздул ледяной ветер.

— Послушайте, — с жалобной ноткой в голосе произнес он, — вы еврей?

— Думаю, что да.

— А разве евреи не должны помогать друг другу?

— Еще бы...

— Почему же вы не хотите мне помочь?..

— Очень хочу!

— Тогда назовите настоящую цену!

— Я назвал.

— Послушайте, это же не серьезно. — Борух Гороховский насупил густые брови, которые по утрам чернил и расчесывал щеточкой. — Вы получаете у меня по пяти долларов в час и не жалуетесь. А тут вам дают сто долларов, и вы еще торгуетесь!

— Я не торгуюсь.

— Тогда соглашайтесь!.. Или вы кто — Святослав Рихтер?.. Лауреат международных конкурсов?..

— Я Рабинович, — сказал Марк. — Марк Рабинович. А что до конкурсов, так меня на них не пускали.