Удар молнии - Эд Макбейн

— Нет, вы только посмотрите! Три золотые медали, а ему хоть бы что!

— Я не болельщик, мистер Лайтел. Может быть, вы немного расскажете об этом?

— С удовольствием. Вот в этом все и дело, черт побери! Три золотые медали! Меня, между прочим, снимал сам Джонни Карсон. Молния Лайтел, вот как он представил меня публике. Да, все меня так называли. Все журналисты, освещающие игры. Моя фотография была на обложке любого мало-мальски приличного спортивного журнала в этой стране. Меня на каждом углу останавливали: «Эй, Молния, привет!», «Как делишки, Молния?» я был знаменит!

Однажды мы с Джонни придумали сценку, вроде забег был, короткий такой забег через съемочную площадку, и он снял свой знаменитый кадр, знаете его? Он еще даже не услышал выстрела стартового пистолета, а я уже пробежал половину дистанции. Реакция на выстрел это, знаете ли, великое дело. У Джесси Оуэнса была замечательная реакция. Он переднюю колодку ставил в двадцати сантиметрах от линии старта, а заднюю в тридцати. Ну, тут каждый подбирает, как ему удобнее. Бобби Морроу — он выиграл три золотые медали в Мельбурне в 1956 году — так он переднюю ставил в полуметре, а заднюю еще на двадцать пять сантиметров дальше. Это у каждого по-своему. Армин Хари первым пробежал сотню за десять секунд. Он расставлял их иначе. Тебя словно взрывом выбрасывает. «Взрыв» — бегуны всегда так выражаются. Если ты просто быстро срываешься с места, победы не видать. Надо взрываться как ракета.

Когда я выиграл свои три золотые, мне было только двадцать четыре года, и я летал, как молния. Отсюда и прозвище. Молния. Да, да, сэр, даже не взрыв. Гром и молния, и никому меня не догнать. Э, да что там говорить, три золотые! Сотня, двести и эстафета. Я бежал на последнем этапе. На передаче палочки мы бежали третьими, а итальянцы были на пять метров впереди. Джимми хорошо бежал, вот он все ближе и ближе, а я уже был готов взорваться, едва он передаст мне палочку. И я пробежал сотню за восемь и шесть. С ума сойти! Я вытянул эту безнадежно проигранную эстафету. Э, чего я только не выигрывал в свое время. Что угодно возьмите: школьные соревнования, университетские, первенство штата, первенство страны, показательные выступления, олимпийский отбор. Да, чего только не было!

А знаете, что это такое — быть победителем? Что это такое быть первым, лучшим в своем деле? Хоть какое-нибудь представление имеете? Да вы хоть отдаленно понимаете, каково это — чистая радость победного бега? Выходя на старт, вы хотите не просто победить соперника, вы убить его хотите, ясно? Вы в землю его хотите втоптать, вы хотите, чтобы он там, за вашей спиной, свалился, чтобы его всего вывернуло наизнанку, чтобы он понял, что сегодня он налетел на того, кто сильнее, и сдался, и проиграл! Вы выходите из раздевалки, приближаетесь к линии старта, и беговая дорожка тогда это целый мир. И вы уже, хоть и не начался еще бег, промчались по ней, вы уже пролетели по ней, словно молния. Вот вы пританцовываете в своих шиповках, топ-топ-топ, и дорожка податливо откликается, а потом свисток стартера, а вы по-прежнему переминаетесь с ноги на ногу и заглатываете воздух, и все внутри вас кипит и готово взорваться. Слышится команда: «На старт!», и вы прилаживаетесь к колодкам, и сейчас полетите, пусть только выстрел раздастся. А впереди — золото.

И все забыто. Меня забыли. А разные коммерческие клипы — Боже мой, какие деньги, какие деньги! Все хотели, чтобы я рекламировал их продукцию. Черт, меня сам Уильям Моррис отметил! Вы хоть знаете, кто такой Уильям Моррис? Это такое агентство, у них отделения в Нью-Йорке, в Лос-Анджелесе, да вообще во всем мире. Они ищут таланты, и из меня хотели сделать кинозвезду! А что, запросто, клипов-то этих сколько было, да я с телевизионного экрана не сходил. Молния-Лайтел! «Вы меня считаете быстрым? Хо-хо! Поглядите только, как быстро бреет эта бритва!» — ну, и так далее. Чего я только не рекламировал?! Апельсиновый сок, витамины, да вообще мое имя Молния Лайтел сделалось частью домашнего быта. А потом... потом все кончилось. Уже никто ничего не предлагает. Видите ли, меня слишком много, зрители слишком привыкли к моему изображению на экране, и вот вы уже не кинозвезда и даже не герой телевизионной рекламы. Вы просто Генри Льюис Лайтел. И никто вас не знает.

Забыли.

Ну и... хочется напомнить о себе, ясно?

— И поэтому вы совершили все эти убийства, мистер Лайтел? Чтобы напомнить о себе?

— Нет, нет.

— И поэтому вы подвешивали девушек к фонарным столбам? Чтобы была сенсация, чтобы...

— Нет, нет, да нет же.

— ...напомнить людям о своем существовании?

— Я самый быстрый человек в мире!

— Поэтому?

— Самый быстрый.

Детективы не сводили с него глаз. Лайтел не сводил глаз с трех золотых медалей на столе лейтенанта Бернса. Помощник окружного прокурора Дженкинс взял одну из медалей и задумчиво повертел ее в руках. Переведя вновь взгляд на Лайтела, он увидел, что тот пребывает где-то далеко, ожидая, наверное, выстрела стартера и прислушиваясь к приветственному реву стадиона, сопровождающему его молниеносный бросок на финиш.

— Желаете что-нибудь добавить? — спросил Дженкинс.

Лайтел покачал головой.

— Хотите что-нибудь изменить или исключить из протокола?

Лайтел вновь покачал головой.

Дженкинс повернулся к стенографистке:

— Тогда все.

В одиннадцать утра Эйлин позвонила Энни Ролз посоветоваться, что делать вечером. Дома остаться или выйти на улицу? Все еще лил дождь: это может изменить план клиента. Энни считала, что в квартиру он больше не сунется. Он, несомненно, в курсе, что о последнем случае заявлено в полицию, и не может исключать возможности, что дом под наблюдением. Энни считала, что этот тип попытается достать Эйлин на улице, и только в крайнем случае залезет в квартиру.

— Стало быть, ты хочешь выгнать меня на улицу, — сказала Эйлин. — Под дождь.

— К вечеру, вроде, должно быть еще хуже, — оправдывалась Энни. — Сейчас-то что, моросит просто, даже приятно.

— Что тут такого приятного?

— Все лучше, чем гроза.

— А что, вечером нас ждет гроза?

— По прогнозу так.

— Я боюсь молнии.

— Надень туфли на резиновой подошве.

— Непременно. А куда лучше пойти? Снова в кино? Я уже ходила в среду вечером.

— Может, в дискотеку?

— Нет, Мэри по дискотекам не ходит.

— Но ему может показаться подозрительным, что ты так часто ходишь в кино. Может, тебе поужинать пораньше? Если ему действительно так не терпится достать тебя, он может возникнуть как только стемнеет.

— Ты никогда не нарывалась на изнасилование на полный желудок?

Энни рассмеялась.

— Перезвони, ладно? Дай знать, что ты решила.

— Хорошо.

— Что-нибудь еще?

— Да, что такое ГЦО?

— А это что, загадка?

— Нет, в это самое ГЦО Мэри трижды за последний год переводила деньги. Я подумала, может, это охотничье общество или что-нибудь в этом роде.

— А, ясно. Ладно, посоветуюсь с компьютером.

— Контора у них здесь, в городе, — сказала Эйлин. — Как выяснишь, позвони. Хорошо? Хотелось бы все же знать.

Энни позвонила около часа.

— Ну что, хочешь получить полный отчет?

— Валяй.

— Только список длинный.

— А мне до половины седьмого все равно делать нечего.

— Да? И на чем же ты остановилась?

— Поужинаю в «Очо Риос», это мексиканский ресторан в трех кварталах отсюда.

— А тебе нравятся мексиканские блюда?

— Мне нравится, что это так близко. Значит, можно пойти пешком. А такси, глядишь, нарушит его планы. Я же говорила тебе, Энни, пусть все произойдет на улице, в квартиру мне его вовсе не хочется пускать. На улице больше простора, понимаешь, что я имею в виду?

— Смотри, тебе виднее.

— Я там сегодня похожу, попривыкну к месту. Вовсе не хочется, чтобы он выскочил из-за какого-нибудь угла, о существовании которого я даже не подозревала.

— Хорошо, — сказала Энни. — Ну, а теперь про это самое ГЦО. Список у меня длиной в километр, так что не трудись записывать. Так... что тут у нас... слушаешь? Государственный Центр Охраны. Охраны чего, интересно? Горох, цитрусы, орхидеи. Глина, цемент, опалубка. Глубокие церебральные отеки...

— Что, все это действительно существует?

— А как же? И плюс к тому: Глицинии. Цикламены Олеандры. И еще: Газели. Цыплята. Олени.

— Ну ладно, а на Холл-авеню что находится?

— Это я приберегла на десерт. Холл, 832, так?

— Да.

— Так, минуту... Вот. «Главная Ценность Общества».

— И что же это за ценность?

— Я звонила туда. Главная ценность общества — это дети. В данном случае еще не родившиеся дети. Попросту говоря, это общество по борьбе с абортами. Только они себя так не называют. Говорят, что выступают за сохранение жизни.

— Ага. Они что, как-нибудь связаны с союзом «Право на жизнь»?

— По-моему, нет. У них волне определенная и достаточно узкая сфера деятельности.