Доктор Вишневская. Клинический случай - Андрей Шляхов

— У меня сложилось впечатление, которое я не могу подтвердить документально, что в отделении урологии сто пятьдесят четвертой больницы пациентам выставляются заведомо сложные, пугающие, подлежащие оперативному вмешательству диагнозы. Поскольку ничто просто так не делается, я склонна предполагать, что мотивы здесь корыстные.

— Но это же только ваши домыслы!

— Если бы я могла их подтвердить, я написала бы об этом по меньшей мере в департамент здравоохранения.

— А по большей?

— В прокуратуру.

— Но вместо этого вы решили оскорбить ваших коллег.

— Я высказала им свое мнение и сделала это совсем не в той форме, которая изложена в письме.

— Но правдивость изложенного в письме подтверждают три человека, два врача и старшая медсестра отделения Мальцева.

— И эта же Мальцева якобы слышала, как я, едва выйдя из отделения, начала разглашать врачебные тайны. Они сговорились и врут.

— Все врут?

— Все врут!

— Какой им смысл?

— Боятся, что я выведу их на чистую воду, вот и пытаются отбить у меня всякое желание сделать это.

— Вы все переворачиваете вверх ногами, Анна Андреевна.

— Наоборот — я ставлю с головы на ноги. Вы, Эмилия Яковлевна, пригласили меня для того, чтобы выслушать, разве не так?

— Прежде, чем будет принято решение, должны высказаться обе стороны. Вы говорите одно, три человека говорят другое. Кому я, по-вашему, должна верить?

— Мне, — уверенно-безапелляционно заявила Анна, сопроводив слова кивком. — Потому что я говорю правду, а они врут.

— Но три свидетельства все же перевешивают одно.

— Это хорошо спланированная провокация, не более того, — Анна вздохнула, давая понять, что уже устала оправдываться. — Чем мне только не угрожали. Гражданским иском от имени пациента, недовольного тем, что я чего-то там про него разгласила, порчей репутации… Кстати, люди, которые написали вам эту вот… — кратковременное замешательство было, конечно, наигранным, — …кляузу, пишут обо мне гадости в Интернете и, даже, нашли корреспондента, который написал с их слов статью, порочащую меня. То есть — не меня, а женщину, выведенную под именем «Доцент»…

Анна почти подобралась к главному, еще одна-две фразы и можно будет выдать домашнюю заготовку. Она даже кодовое название придумала в лучших шпионско-разведывательных традициях — «Операция „Осиное гнездо“». Почему «осиное»? Да потому что не надо ворошить, связано с риском для здоровья и еще кое-чего.

Анна рассудила так — любой чиновник в первую очередь нацелен на сохранение своего статуса и дальнейшее продвижение по карьерной лестнице. Даже Эмилия Яковлевна, начинавшая еще при Сталине, явно мечтает пересесть в кресло начальника отдела, а то и куда повыше. Сказано же: «Dum spiro, spero» — «Пока дышу, надеюсь».

Анна тоже надеялась, что выйдет сухой из всей этой мутной воды. Ясное дело, что оправдаться ей не дадут, это не принято. В вопросах жалоб, кляуз и причисленных к ним наветов, работает железное правило «презумпции абсолютной виновности». Если на тебя нажаловались, то, значит, поделом и заслуженно. Дыма без огня не бывает, было бы все хорошо, никто бы не стал тратить время на жалобы. Оправдываться можно только в надежде на смягчение наказания, замены расстрела пожизненным заключением или, что более часто встречается, увольнения по инициативе администрации строгим выговором. Уйти от наказания, когда над твоей головой уже занесен карающий ведомственный меч, практически невозможно. Но попытаться-то стоит? Хотя бы для того, чтобы после ни о чем не жалеть.

Единственный, по мнению Анны, выход был таким — дать понять министерской начальнице, что такое простое на первый взгляд дело может обернуться грандиозным скандалом. Грандиозные скандалы любят актеры, художники, писатели, музыканты и все остальные прочие, которым пиар, пусть даже и черный, идет на пользу, способствует раскрутке. Для любого чиновника скандалы, тем более — грандиозные, сродни апокалипсису, ибо приводят к поискам крайних и примерно-показательному их наказанию. В случае с Анной крайней оказывалась Эмилия Яковлевна, чей пенсионный возраст играл на руку Анне и увеличивал шансы на успех задуманного. Пенсионеры сильнее дрожат за свои места, потому что их легче и проще уволить. Если в корректной форме, ни в коей мере не затрагивающей самолюбия Эмилии Яковлевны (уязвленное самолюбие нередко доминирует над инстинктом самосохранения), так вот если в корректной форме дать ей понять, что она может оказаться крайней, то Эмилия Яковлевна передаст, то есть сплавит, «скандальноопасное» дело от себя подальше. С глаз долой — на душе спокойнее. А кому она его может сплавить? Ректору Российского государственного медицинского университета последипломного образования, руководителю учреждения в котором работает Анна. С ректором, даже с учетом всех имеющихся обстоятельств, то есть подкопа под заведующего кафедрой иммунологии и аллергологии, поладить будет проще. Да и «получить по ушам» от ректора, это не то, что от министерства. Резонанс меньший и звенеть в ушах будет не так уж долго. А, скорее всего, шефу удастся выцарапать это дело к себе, для разбора на кафедральном заседании и принятии мер кафедрального масштаба. Тут уж, не заходя к гадалке, можно быть уверенной, что ограничится Аркадий Вениаминович замечанием. Погрозит пальцем, обзовет как-нибудь необидно и на этом дело закончится. Тихо и мирно. А если припечатают со всего размаху в министерстве, то это может долго аукаться. На интересную и перспективную конференцию пошлют вместо Анны кого-то другого, от перспективных клинических исследований «ототрут», повышением обойдут, работу, при желании, на более лучшую сменить не удастся. Это добрая слава лежит на месте, а плохая распространяется со скоростью звука, если не со скоростью света.

— …Я терпела. Мне было больно, обидно, но я терпела. Плакала по ночам, когда никто не видит, в подушку… Я шла сегодня к вам и надеялась на то, что меня здесь, в министерстве, поймут. Я верю, что вы разберетесь… Кому же, если не вам?

В нужный момент дрогнуть голосом или подпустить немного надрыва умеет практически любая женщина. Если три вечера подряд тренироваться перед зеркалом хотя бы по часу, результат будет поистине ошеломляющим. Просто великолепным в своей естественности будет результат! Еще бы очки, чтобы срывать их нервно с лица, протирать стекла платком, а потом возвращать очки на место, а платок долго теребить нервными пальцами. Жаль, не было в Аннином реквизите очков с простыми стеклами без диоптрий. Это надо же — большую часть жизни провести, уткнувшись носом в книжку или, как нынче, — в электронную читалку, и не испортить глаза! Неужели помог рыбий жир, которым до седьмого класса Анну пичкали дома? Вот уж была мерзость, так мерзость, самый распространенный иммуностимулятор Советского Союза, панацея. И добро бы в капсулах выпускали, так нет же — из ложки приходилось пить. Бр-р-р!

Пауза. Вздох. И взгляд вот так, в сторону. Как будто тяжело смотреть в глаза собеседнице. Смотреть тяжело, а говорить надо.

— На вас вся надежда, — тут главное не переиграть, не пересолить, — Но если и вы мне не поверите, я все равно добьюсь справедливости.

— Каким образом? — заглотнула наживку Эмилия Яковлевна.

— Обращусь к министру, найду журналиста, который мне поверит, попрошу поддержки у людей, которые меня хорошо знают. Если эти действия плохо скажутся на моей работе, то я готова уйти в какую-то из частных клиник, лишь бы руки не были бы связаны! Знаете, Эмилия Яковлевна, есть такое слово «принцип»?

— Знаю, — Эмилия Яковлевна поджала губы. — И вы уверены, что добьетесь желаемого? Уверены, что вам удастся доказать свою правоту?

— Уверена, — выдохнула Анна. — Справедливость всегда торжествует. Вопрос времени…

— Напишите свои объяснения! — перебила Эмилия Яковлевна, протягивая Анне тоненькую пачечку чистых листов. — Не торопитесь, постарайтесь, чтобы было разборчиво. Ох уж мне эти врачебные почерки!

«Что, надо обдумать ситуацию?! — возликовала в душе Анна, храня серьезное, немного скорбное выражение лица. — Думай, думай…»

Писать ей разрешили прямо здесь, в кабинете. Аккуратно выводя буковку за буковкой, Анна провозилась минут десять — двенадцать. За это время Эмилия Яковлевна ответила на два телефонных звонка, велела секретарше перенести какого-то Воронова на «шестнадцать тридцать» (Анна живо представила, как платиноголовая, сгибаясь от непосильной ноши, тащит на плечах огромного черного, как смоль, ворона по огромному, размером со стадион, циферблату) и долго просидела с каким-то листком в руках, делая вид, что читает. Но Анна заметила, что глаза Эмилии Яковлевны не бегают по строкам, а смотрят в одну точку.

Прочитав написанное Анной, Эмилия Яковлевна подколола скрепкой объяснительную к жалобе и с таким видом, будто оказывала Анне великую милость, сказала: