Беспокойное наследство - Олег Говда

— А что изменилось? Ребекка по-прежнему у инквизитора, и он волен сделать с ней все что вздумается!

— Э нет, брат… Теперь у них все по-другому пойдет, — спокойно ответил Василий.

Впервые глядя на опричника при дневном свете (те минуты, когда сверкала сталь, не считаются, не до смотрин было), Тарас заметил, что его новый товарищ в человеческом обличии похож на хищную птицу даже больше, нежели одевшись в перья. Василий был сухощав, жилист, с лицом заостренным, чуточку приплюснутым на щеках и носат. При этом, нос его был не просто большим, а в дополнение ко всему, искривлен заметной горбинкой на перебитой переносице.

— Я головой могу присягнуть, что ближайшие сутки, а то и двое — никто из драгун ее не тронет… — продолжал тем временем тот.

— С чего такая уверенность?

— Я же с ними вместе не один день провел. Знаю каждого, как облупленного. Кроме расстриги Колобка, парней неудержимо падких на баб в отряде не было. А после нынешней ночи — тем более поостерегутся к ведьме соваться. Да и когда? Днем инквизитор им роздыху не дает, а в темноте — страшновато. Потом, когда острота впечатления от смерти расстриги сотрется, возможно мужская прыть опять взыграет, но не теперь. Это уж точно.

— Василий дело говорит, — поддержал товарища Степан, который ввиду отсутствия одежды опять принял нечеловеческий облик. Теперь, для разнообразия, здоровяк изображал огромного, палевого сармата. Шестипудовая псина преданно глядела на Тараса, свесив язык, и пыталась вилять обрубком хвоста. — Я сам слышал, как инквизитор запретил к ней даже прикасаться. А что не кормят, так от того особого вреда не будет — за пару деньков не помрет, а только стройнее станет… Да, ладно тебе, бычится, шучу я, — виновато потупился и даже отодвинулся чуток пес. — Ничего с Ребеккой не случится.

— Шутит он! Шутник недоученный… Тебя вообще хоть чему-то, кроме как личины менять и языком молоть, обучили? — вспыхнул Куница.

— Ну, в общем-то…

Сармат пристально взглянул на лежащий неподалеку комок земли, и через мгновение тот зашевелился, расправил перья и взмыл в воздух жаворонком. Правда, взлетев метров на десять, птичка вновь превратилась в то, чем была на самом деле, упала вниз и рассыпалась в пыль.

— Здорово! — восхитился Василий. Потом задумчиво посмотрел на попону, которой обернул свои бедра и спросил: — Ты любые вещи можешь изменять?

— Принцип один, а дальше зависит от степени различия между тем, что имеешь — и тем, что получить хочешь… — охотно ответил Степан, радуясь тому, что неприятный разговор уходит в сторону. — Труднее всего безжизненную материю — живой сделать. Сами видели, хоть на мгновение контроль утратишь — действие заклятия заканчивается.

— А одежду соорудить можешь?

— Одежду? — переспросил Степан. — Могу, в общем-то. Но из чего?

— Да хоть из чего угодно! Недоучка треклятый! — взъярился Василий. — Что ж мы телешом шастаем, когда у тебя все так запросто?

— Все, да не все… — помотал лобастой головой говорящий пес. — Видишь ли, друг мой, какая закавыка… Вещи изменяют только свой вид, а по сути — остаются сами собой. И если я сейчас сооружу тебе вон из той каменной брылы кафтан, то и ты, и все вокруг будут видеть одежду, но греть и весить он будет как тот гранитный обломок, из которого сделан. Устраивает? Тогда я мигом.

— Зачем же в крайности бросаться… — хмыкнул опричник. — Вот — отличная конская попона. Теплая, мягкая, только носить неудобно. Преврати ее в порты да рубаху.

— Две вещи из одной не получаться…

Вместо ответа Василий развернул попону и рывком разодрал ее пополам.

— А теперь? — спросил чуть насмешливо, но ответа уже не понадобилось. В руках у него была отличная пара. Синие зауженные под голенища сапог шаровары и чуть расшитая по вороту, напускная рубаха. — Ну, вот, совсем другое дело. Спасибо…

— Носи на здоровье… — ухмыльнулся во всю пасть пес.

— Да? — недоверчиво повертел в руках волшебную обновку Василий. — А в чем подвох? Не произойдет с ними, в самый неподходящий момент, то же, что и с жаворонком?

— В церковь не заходи, и возле икон не садись — там точно голышом останешься. А так — сносу не будет. Я ж говорил — чем меньше различие, тем проще и надежнее волшебство. Ну, и само собой, каждый проходящий мимо чародей или ведьма увидят тебя в подлинном виде.

— Это, можно… — пристал на эти условия тайный опричник, спешно одеваясь. — Главное, чтоб одежка в корчме не исчезла, а остальное я как-нибудь стерплю. Кстати, я вот что думаю, парни… Может, хватит по миру без толку метаться?

— Сейчас о чем сказал? — не понял Куница.

— Все о том же самом… Вы послушайте, не ерепеньтесь сразу. Я гораздо старше вас, да и на тайной службе, хоть царской, хоть — латинской, почитай второй десяток размочил. Знаю, о чем говорю.

— Да мы слушаем тебя, — уверил его Степан. — Не сомневайся, Василий. Выкладывай, что придумал. Один ум хорошо, а на троих — разливать проще…

— Шутник, — раздраженно дернул плечом Орлов. — Дело говорю. Надо ваши…, извиняюсь сердечно, теперь уже наши проблемы как-то по очереди решать, а то никакого толку не будет. Вчерашняя неудача тому лучшее подтверждение.

— Вот заладил, совсем как мой наставник, — проворчал сармат. — Не полощи мозги, опричник. Мы ведь, с побратимом Куницей, тоже не среди бурьянов выросли. Суть говори!

— Думаю, в первую голову надо снять заклятье с найденного вами разбойничьего клада. А то — деньги есть, а пользоваться ими нельзя. Более того — уверен: именно его проклятье уже начинает вмешиваться в судьбу. Возможно, не лежи на нас его тень, и с Ребеккой все пошло бы по-другому.

— Дельная мысль, — кивнул белолобый пес. — С проклятьями шутки плохи. Эй, атаманский дух! Ты как считаешь? Брезгуешь компанией, что ли? Ни слова от тебя не слыхать! — и только теперь Степан обратил внимание на то, что сивко оседлан. — Притворялся, значит? Думал: я все время Тараса на себе возить буду, а как понял, что не пройдет, сразу бока жечь перестало?

"За помощь в ночной битве, — зашелестел в головах людей голос призрака, — мне прощенье вышло. Я более не оседлый. А вместо чистилища, меня Тарасу Кунице в услужение направили. Покуда в том нужда будет. Так что я теперь больше конь, чем дух. Мысли, память и то, что сущностью человеческой является, мне оставили, но только я все меньше о них вспоминаю. Поэтому, если возникнет надобность в совете, спрашивайте первыми. Отвечу охотно, но сам уже лишь о свежей травке, да торбе наполненной овсом думать могу. Надоела мне круговерть эта, житейская. Покоя хочу. А насчет проклятия — прав Василий. Я, к примеру, ясно вижу, как вокруг вас сплетаются темные коконы. И с каждым часом, они все плотнее становятся.