Не имеющий известности - Михаил Борисович Бару

В апреле 1634 года псковский дворцовый дьяк Томила Истомин написал царю Михаилу Федоровичу не то чтобы донос, но… донос на псковского воеводу Дмитрия Воейкова, в котором обвинил последнего не только в уклонении от военных действий против литовцев, но и в ложном донесении в Москву о своих, с позволения сказать, успехах. Из этого письма становится ясно: в начале февраля этого же года приходила литва в псковские пригороды, среди которых был и Остров, разбойничать и грабить, а воевода Воейков, что называется, и пальцем не пошевелил, чтобы этот разбой и грабеж пресечь. Никакой военной помощи от Пскова пригороды не дождались. «И под Островом, государь, литовские люди посады пожгли, и посадцких людей и уездных крестьян з женами и з детьми побили ж и в полон поимали…» В ответ на донос Томилы Истомина псковский воевода князь Федор Елецкий, защищая воеводу Дмитрия Воейкова, написал царю другой не то чтобы донос, но… донос с обвинениями в адрес Истомина. Ни его донос, ни последующий ответ дьяка Истомина на его донос мы разбирать не будем, скажем только, что и Федор Елецкий подтвердил: литовские люди «…и к Острову, государь, приступали, и посад под Островом выжгли, а на посаде, государь, людей дворишков з десять да твой государев кабак». Еще и кабак…

Кстати, о кабаках. Вернее, о кабацких головах. В 1653 году островский пушкарь Дорошка Данилов написал извет на островского же кабацкого голову Микифорку Назарьева за то, что тот сказал «проговорное государево слово». Что уж там наговорила наверняка пьяная кабацкая голова супротив царя или, наоборот, обвинила Данилова в злоумышлении против государства, мы не знаем, но еще один стрелец, по имени Юшка, эти слова Микифорки Назарьева подтвердил. Нарядили следствие. Дорошка Данилов в ходе следствия написал «прибавошный извет» и в этом своем втором извете на Назарьева, видимо, возвел напраслину, поскольку велено было бить нещадно батогами и Назарьева, и Данилова. Почему не всыпали заодно и свидетелю Юшке? Наверняка же пили все вместе еще и на счет кабацкого головы. Вопросы, вопросы…

104 пуда соли

В 1667 году псковский воевода князь Иван Андреевич Хованский со товарищи прислали в Разрядный приказ «под отпискою своею изветное дело островского попа Гаврила на островского ж приказного человека на Зиновья Зубатого, что он был у Микитина крестьянина Бухвостова у Ивашка Губанова на поминках, и после обеда он, Зиновей, пил пиво про здоровье польского короля и панов больших, называя их имяны. И ноября в 24-м числе послана государева грамота во Псков к боярину и воеводам и ко князю Ивану Ондреевичю Хованскому с товарыщи, а велено ему, Зиновью Зубатову за ево непристойные пьянские речи учинить наказанье – бити кнутом на козле нещадно, а на ево место велено в Остров послать изо Пскова ково пригож».

С одной стороны, бить кнутом на козле нещадно – это, конечно, перебор, а с другой – если ты приказный и пьешь за здоровье польского короля и его больших панов, то куда же это годится?! Тем более на поминках. Оно и сейчас, спустя почти четыре сотни лет, за такие тосты на тебя начальство посмотрит косо, если ты приказный. Невзирая на поминки.

В 1662 году в соседний с Островским Красногородский уезд заявились литовцы. Оттуда до Острова рукой подать. Островский воевода немедля отправил псковскому воеводе князю Тимофею Щербатову рапорт о том, что в казне наряда нет, то есть отстреливаться от грабителей, кроме как из старых испорченных пищалей ядрами, которые к этим пищалям еще и не все подходят, нечем. Да и пороха кот наплакал, не говоря о хлебных запасах, которых еще меньше, не говоря о стенах и осыпавшихся башнях, которые вопиют о ремонте. Неизвестно, что отвечал князь Щербатов в Остров, но островский воевода направил в Псков еще один рапорт о том, что, по данным разведки, литовцы готовятся напасть на Островский уезд. Псковский воевода дал, конечно, какие-то ценные указания своему островскому коллеге о том, как стрелять из ржавых пищалей неподходящими ядрами, но литовцы все же разграбили и пожгли все, что смогли в этом набеге пожечь и разграбить. Острову повезло – его не захотели брать.

И снова воеводская отписка в Разрядный приказ. Теперь уже воевода Исай Иванович Дубровской[58] в 1667 году переписал в Острове «служилых стрельцов, и пушкарей, и посадцких, и жилецких всяких чинов людей, и их детей, и братью, и племянников, и всяких свойственных людей, и приимышев, и с каким хто боем, и сколко в Съезжей избе подьячих, и что им государева годового денежного жалованья, и что в Острове по городу какова наряда на лицо медного и железнаго, и какова которая пищаль мерою, и что в государевой казне зелья ручного и пушечного порознь, и свинцу, и всяких пушечных запасов, и сколько х которой пищали ядер порознь, и каково х которой пищали ядро весом, и что в Острове хлебных всяких запасов, и запасные соли, и то писано в сих переписных книгах подлинно порознь».

Правду говоря, мало что менялось в лучшую сторону в понемногу ветшающей крепости и в островском посаде. Вот разве что у одного из пушкарей появился сын Вася, недоросль, да еще шесть пушкарей стали отставными. У стрельцов народилось два с половиной десятка детей. Захребетников, то есть вольных или гулящих людей не на службе, в Острове не было, да и откуда им было взяться в бедном псковском пригороде за 15 верст от границы. Тут и у подьячего в съезжей избе было годового царского жалованья всего 17 рублей, да и те платили через раз. В посаде проживало семнадцать человек, да детей у них, братьев и племянников чертова дюжина. Все посадские были вооружены топорами, а у двух человек по пищали.

Стали ржаветь пищали, мушкеты. Замки к некоторым и вовсе развалились. В негодность пришло больше сотни солдатских мушкетов. «Зелья ручного мушкетного в бочках, в остатках после отходу польских людей 28 пуд 35 гривенок, грязен, к замочным пищалем не годитца». Пушечный порох, которого осталось всего 12 пудов, тоже грязен, и толку от него… Шесть барабанов оказались попорчены – то ли сгнили от сырости, то ли били в них слишком сильно. Да еще от пожара в 1666 году четыре пищали пришли в негодность. Из хлебных запасов только ячмень да еще 100 с лишним пудов соли. «А денежной великого государя казны в Острове нет».

И через тридцать один год,