Еврейский мир. Сборник 1944 года - Коллектив авторов -- История

Прежние еврейские писатели тоже описывали борьбу отцов и детей, но они рассказывали по преимуществу о тяге молодежи к свету и знанию, о их восстании против религиозных предписаний и физического и морального гетто. Хаит и его товарищи описывают совсем иной процесс. В годы революции произошел двойной кризис: были разрушены быт, формы существования и экономические основы определенного слоя еврейского населения, разразилась социальная трагедия, в которую были вовлечены миллионы людей, и еврей черты оседлости, тот самый маленький человек, который родился в конце 70 или начале 80-х годов прошлого столетия и для которого кишиневский погром и процесс Бэйлиса — не древняя история, а трепетные страницы его собственного существования, — этот человек очутился в совершенно непривычных и для него страшных условиях жизни. А его дети не только не испытали сожаления при виде всеобщей ломки и кровавого передела, а с восторгом кинулись во всероссийское движение, гордо заявляя себя русскими гражданами, советскими деятелями, а вовсе не сынами Израиля.

Политическая эмансипация, равноправие, принесенные революцией, прежде всего отразились губительным образом на еврейских традициях и религии. Они привели к огромному процессу ассимиляции. Множество произведений еврейско-русских писателей посвящены именно этому вовлечению евреев во всероссийский поток. В рассказах Д. Бергельсона, напечатанных незадолго до войны, очень хорошо показан этот путь превращения провинциального еврея в советского человека. Особенно удачна история Абы, — балагулы и сына балагулы, пытающегося пробраться к своей невесте, девке из постоялого двора, сквозь линии петлюровцев, красных казаков и всяких иных участников гражданской войны. Аба неохотно помогает большевикам, но затем втягивается в борьбу, поступает в полк и становится красным бойцом. Доктор Мендель, в рассказе «Абрамович» хочет убить себя, узнав, что его жена и ребенок погибли во время гадаймацкого погрома. Но вокруг него кипит новая жизнь, идет перестройка огромной страны, и доктор Мендель считает себя обязанным принять участие в общей работе: она приведет к той жизни, при которой станут невозможны погромы.

Распад традиционного еврейского быта, и особенно религиозного уклада в средней буржуазии, описан в рассказах Льва Вайсенберга. Он изображает семью, в которой родители еще молятся Богу Израиля, а сын с удивлением смотрит на ящички, обшитые черной телячьей кожей с ремешками, и не понимает, почему они вызывают благоговение деда. Когда еврейская и православная Пасха совпадают, в печи — деревянная ложка с крошками хлеба, в столовой маца, но в кладовке кулич. На Кавказе еврейский мальчик празднует и Иом Кипур, и Рождество и тюркский Курбан Байрам. Богов много, они смешались, и, сойдя на землю, стали бренными и смертными. А вместе с их закатом, погибают и черты еврейской отчужденности и замкнутости.

Революция позволяет еврейству выйти на русский простор. Что ждет его в этой новой жизни? Поэт Иосиф Уткин в поэме, приобретшей широкую известность («Повесть о рыжем Мотеле, господине инспекторе, раввине Исае и комиссаре Блох»), попытался дать ответ на этот вопрос.

Рыжий Мотеле — бедный портной, трясущийся перед околоточным и инспектором. Правда, нрав у него веселый, и он «себе шьет и шьет», кладя заплату за заплатой на продранные штаны, но жизнь его не легка, и он, бедняк, не может жениться на любимой девушке, потому что она — дочь раввина. Когда разражается революция, господин инспектор прячется, как затравленный зверь, в синагоге — смятение, потрясенный всеобщим безбожием раввин умер, а Мотеле сделался комиссаром. Он участвует в гражданской войне, защищая свою и общую свободу, а затем, сменив ружье на иголку, опять принимается за шитье. Но труд его — обновленный, труд гражданина, и красноармеец, подав ему руку, скажет: «здравствуй, товарищ еврей, бывшая жидовская морда». В этой символической фразе — вся разница между прошлым и настоящим: в единстве трудящихся настала новая эпоха равенства и свободы для «бывших жидовских морд».

Об этом перевороте говорит и М. Светлов в поэме «Хлеб». Старик Либерзон — ортодоксальный еврей и «буржуй». Сын его Моисей уходит в Красную Армию, где встречает Ивана, сына бывшего погромщика Игната Можаева. Перед боем, в котором ему предстоит погибнуть, Моисей вспоминает об отце:

Под затвором Молчалив свинец...

(Где теперь его отец?

Он, наверно, в тишине ночной Медленно читает Тору,

Будто долг свой,

Тяжкий и большой По частям

Выплачивает кредитору).

Иван тоже убит на своем посту, и старик Либерзон встречает Игната Можаева в поезде и примиряется с прежним врагом: их сыновья заплатили своей жизнью ради нового светлого будущего, в котором не будет места племенным раздорам.

Огромное большинство еврейства в России слилось с коренным населением, разделяя все его радости и тяготы и принимая участие на равных основаниях в строительстве родины и ее защите. Но в некоторых случаях евреи осознали себя, как национальное меньшинство, имеющее право на культурную автономию. В литературе мало рассказано о жизни Биробиджанской республики, в которой, как и в некоторых колхозах Украины, официальный язык — еврейский (на нем же ведется преподавание в школах). В этих центрах до войны создавалась какая то особая форма существования и быта для тех, кто в силу органического тяготения, или сознательного решения не хотели подчиниться ассимиляции и пожелали сохранить свои национальные особенности. Некоторое представление о евреях-колонистах дают рассказы С. Левмана. В одном из них «Виноградник моего отца» очень красочно описан реб Нахман, старый типографский рабочий, нашедший себе работу по сердцу в Калининдорфе и Ново Витебске (в Сталиндорфском районе, между Днепропетровском и Кривым Рогом) и сделавшийся метранпажем местных «Известий». Любопытно, что реб Нахман стал советским патриотом и восторженно защищает новый строй, в котором он чувствует себя нужным и полезным членом не только еврейской общины, но и всего многоплеменного русского государства. С особенной любовью еврейские писатели описывают Биробиджан, где молодежь, превозмогая все трудности и борясь с жестокими природными условиями, с энтузиазмом строит «еврейско-советский дом». Поэт Н. Фефер горячо верит в блестящее будущее этой попытки:

По мраморным глыбам шагаю,

Шепчу по-еврейски в забвеньи,

И горный ручей, замедляя Свой бег, зашумел в изумленьи.

Мне будущий город сияет,

Мне видится мрамор строений...

На мраморных плитах читаю Чудесных времен наступленье...

Война разрушила не только эти мечты о близком наступленьи чудесных времен. Еврейские колонии на Украине и в Крыму лежат в развалинах, а их жители, недавно трудившиеся на плодородной земле, убиты, замучены, рассеяны, или перешли на положение беженцев за горами Урала и в степях Средней Азии.

4.

Отдельные штрихи и беглые указания в литературе 1941— 1943 годов свидетельствуют