Оптимальный социум. На пути к интеллектуальной революции - Аркадий Юрьевич Недель
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сегодня, благодаря накопленным знаниям и способам их обработки, мы можем увидеть историю времени как бы на экране. Признаться, я уже давно смотрю на падение аккадской империи или исчезновение мочика как на событие не менее актуальное, чем на развал СССР, который произошел на моих глазах. Происходящее сегодня тоже поражает воображение, но именно потому, что мы можем за ним наблюдать с точки зрения постоянно ускоряющегося времени. События, которые происходили пятьсот, две с половиной или три тысячи лет назад, были не менее глобальными, поразительными, но их никто тогда не мог видеть одновременно! Крушение критской цивилизации, пожалуй, самой блестящей из всех в этом регионе, синхронизировано с разрушением Хараппы и Мохенджо-Даро – лучшее, что было в индском мире. Тогда же исчезают шумеры, давшие миру слоговое письмо, а в Китае, напротив, возникают зачатки государственности. Вообще, чем больше размышляешь над историей, тем больше становится очевидным, что эпохальные мировые события синхронизированы, и это вряд ли можно назвать случайностью. Скажем, послевоенные США и СССР развивались примерно с одинаковой скоростью. Кризис Римской Империи совпал с ослаблением мероитского царства; последний известный эпизод мирных отношений между Римом и Мероэ – посольство, отправленное царем Текеридеамани в третий год правления Требониана Галла, то есть в 253 году. А упадок III века, охвативший весь средиземноморский мир, потряс не только Рим и его владения, в том числе Египет, но даже Куш, когда племена блеммиев и нобатов заполнили Северную Нубию, города которой пришли в запустение. И если посмотреть на все эти события глазами интернета или на масштабе, позволяющем их увидеть одновременно, то это не может не завораживать.
Мы садимся в самолет и за несколько часов преодолеваем расстояние, которое охотники палеолита могли бы преодолеть только за долгие годы. Это дает нам ощущение, что мир лежит у нас в кармане, однако происходит нечто противоположное, я бы назвал это гравитацией истории. Под ее воздействием обыденное сознание все больше и больше скручивается в безвременную сингулярность. Это и есть прямой путь в утопию или самоутопию. Когда говорят: «у меня нет времени», «у меня мало времени», это означает, что мир говорящего продолжает скручиваться в точку.
И.В-Г. И все же, какие, на Ваш взгляд, именно социальные утопии существую сегодня, если о таковых вообще можно говорить? Ну, например, исламизм – утопия, политика или вообще что-то иное… искусство?
А.Н. Искусство, а что же еще… Что касается ислама, то, как и христианство, он всегда был экспансивен и утопические элементы ему никогда не были чужды. Но это отдельная и сложная тема, и я не хотел бы ее здесь касаться. Не существует никакого исламизма, если под ним понимать бунт неевропейского человека против Европы, которую ему очень хочется в себя интегрировать; это скорее продолжение Запада другими средствами. «Исламизм» – европейское словцо для описания того, что Запад практиковал столетиями, а теперь, якобы с удивлением, наблюдает эту активность у другого.
Напомню, что в XII веке – в том же самом, когда Европу охватил панический страх перед концом света, – когда ассасины подрывали сельджукскую империю, они это делали из тех же самых соображений, что и сегодняшние «исламисты», воюющие с Западом: закончить историю, но на свой лад. Строго говоря, все глобальные войны ведутся ради того, кому закончить историю. Таковой была, между прочим, и Холодная война, и США решили, что это удалось-таки им. Христианству в форме коммунизма, еще одной эсхатологии, недавно казалось, что это удастся именно ему.
Честно говоря, пусть лучше утопические проекты остаются на бумаге и принадлежат литературе. Достаточно того, что человеческое сознание фундаментально утопично, и с этим нам предстоит жить и дальше. Когда утопию, пусть даже на локальном уровне, пытаются реализовать, то ничего кроме трагедии не происходит. Пример из недавнего прошлого: колония «Дигнидад», созданная в 1961 году сбежавшим в Чили медиком вермахта Паулем Шефером. Эта колония представляла военный лагерь, раскинутый на достаточно большой территории, обнесенной колючей проволокой. На нее не распространялась юрисдикция чилийского правительства, по крайней мере, официально; как в утопии Мора, у колонистов не было денег и документов. Шефер, впоследствии все же осужденный за свои преступления, был абсолютным диктатором «Дигнидада». По сути, колония больше напоминала платоновское государство, чем то, что предлагал Мор. Шефер играл роль духовного наставника и мудрого правителя, воспитывающего и охраняющего высокую христианскую мораль своих подопечных, а на деле туда попадали либо диссиденты времен Пиночета, либо потерянные люди, не находившие себе успокоения в обычном мире. По свидетельствам очевидцев, физическое и моральное унижение в колонии было обычным делом, как и пытки и сексуальное насилие над детьми, возникавшими там, опять же, по сценарию, придуманному Платоном. Не исключено, что в качестве модели Шефер взял парагвайские (и не только) колонии, которые в XVII–XVIII веках создавали иезуиты из местного населения, приобщая его к христианской вере, в том числе и принудительным трудом. Но это только мои догадки.
И.В-Г. Вполне убедительно, хотя, наверное, не все утопии заканчиваются таким образом.
А.Н. Не все. Однако для других результатов нужна добрая воля, и правитель должен заниматься не устроением некоего идеального блага как такового, которое в одночасье может обернуться крайним злом, а создавать условия в первую очередь для свободного интеллектуального поиска. Европе однажды повезло, она знала одного такого правителя – Рудольф II, король Богемии, затем император Священной Римской Империи. Он получил изрядное образование при испанском дворе Филиппа II, был умен, чуток к политической ситуации, но уникальная черта Рудольфа, благодаря которой время его правления – последняя треть
